Читаем без скачивания Провинциализируя Европу - Дипеш Чакрабарти
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Власть капитала самодержавна, пишет Маркс. Сопротивление коренится в самом процессе присвоения капиталом воли рабочего. Маркс пишет, что в «фабричном кодексе» «капитал в частноправовом порядке и самовластно… формулирует свое самодержавие над рабочими»[168]. Это самовластие, воплощенное в трудовой дисциплине, Маркс называет «чисто деспотическим» и использует армейскую аналогию для описания силы принуждения, лежащей в его сердцевине: «Как армия нуждается в своих офицерах и унтер-офицерах, точно так же для массы рабочих, объединенной совместным трудом под командой одного и того же капитала, нужны промышленные офицеры (управляющие, managers) и унтер-офицеры (надсмотрщики, foremen, overlookers, contre-maitres), распоряжающиеся во время процесса труда от имени капитала. Работа надзора закрепляется как их исключительная функция»[169].
Зачем называть капиталистическую дисциплину «деспотической», если она всего лишь действует так, как если бы труд мог быть абстрагирован и гомогенизирован? В текстах Маркса по этому вопросу подчеркивается значимость концепта «абстрактный труд» – версии образа абстрактного человека эпохи Просвещения – как инструмента критики. Он осмыслил абстрактный труд как составную категорию, призрачно объективную и все же собранную из человеческих физиологии и сознания, отделенных от любой эмпирической истории. Сознание в этом ракурсе становилось чистой волей. Маркс пишет: «Машинный труд, до крайности захватывая нервную систему, [ради специализации и приоритета, отдаваемого машине] подавляет многостороннюю игру мускулов и отнимает у человека всякую возможность свободной физической и духовной деятельности. Даже облегчение труда становится средством пытки»[170].
Почему актуальна свобода для кого-то, сведенного к физиологическому образу «нервной системы» и «многосторонней игры мускулов»? Потому что, объясняет Маркс, труд, «который предположен капиталом в качестве его противоположности, в качестве противоположного капиталу существования и который, с другой стороны, предполагает капитал», – это особый вид труда: «Труд не как предмет, а как деятельность; (…) как живой источник стоимости»[171]. «По отношению к капиталу труд есть всего лишь абстрактная форма, всего лишь возможность деятельности, создающей стоимость. Деятельности, которая существует только как способность, как потенция в организме рабочего»[172]. Наука помогает в абстрагировании живого труда от капитала: «Присвоение живого труда капиталом приобретает при машинном производстве непосредственную реальность… С одной стороны, именно проистекающий из науки анализ и применение механических и химических законов делают машину способной выполнять ту же самую работу, которую раньше выполняли рабочие. Однако развитие системы машин на этом пути начинается лишь тогда, когда… все науки поставлены на службу капиталу»[173].
Ключевым моментом является то, что труд, абстрагируемый капиталистом в поисках общей меры человеческой деятельности, является живым. Маркс кладет в основу сопротивлению капиталу этот загадочный фактор под названием «жизнь». Связи между языком классической политической экономии и традициями европейской мысли, которые можно назвать виталистскими, – это недостаточно изученная тема, особенно в приложении к Марксу. На язык Маркса и его биологические метафоры оказал большое влияние витализм XIX века: «Труд – это дрожжи, брошенные туда [в капитал] и начинающие там бродить». А рабочая сила как «товар существует в живой личности рабочего. Для того чтобы изо дня в день поддерживать свою жизнедеятельность, рабочий… должен потреблять определенное количество жизненных средств, возмещать израсходованную кровь и т. д. <…> То количество овеществленного труда, которое содержалось в его жизнедеятельности, оплачено ему капиталом»[174]. Эти жизненные силы служат основой постоянного сопротивления капиталу. Они являются абстрактным живым трудом – суммой мускулов, нервов и сознания/воли, – который, согласно Марксу, капитал полагает как свою противоположную точку отсчета. При таком виталистском понимании жизнь со своей биологически сознательной способностью к волевым действиям («многосторонняя игра мускулов») – это избыток, в котором капитал нуждается. Однако при всех своих дисциплинарных процедурах капитал никогда не может его полностью контролировать или приручить.
Это напоминает об обсуждении Гегелем в «Науке логики» Аристотелевой категории «жизнь». Гегель принимает тезис Аристотеля, что «жизнь» – это выражение всеохватности или единства в живом организме. «Члены и органы живого тела… – пишет Гегель, – есть то, что они есть, лишь в их единстве… Простыми частями становятся члены и органы лишь под рукой анатома, но он тогда имеет дело уже не с живыми телами, а с трупами»[175]. Только со смертью это единство распадается, и тело становится добычей объективных сил природы. Со смертью, как объясняет этот параграф Гегеля Чарльз Тэйлор, «механика и химия» выходят из подчинения, в котором их держали, «пока жизнь продолжалась»[176]. Используя выражение Гегеля, можно сказать, что жизнь – это постоянная борьба против возможного распада, которым смерть угрожает единству живого тела[177]. Жизнь в рамках анализа капитала Марксом – это такая же «постоянная борьба» против процесса абстрагирования, ключевого процесса для категории «труд». Получается, что процесс абстрагирования и последующего присвоения тела рабочего при капиталистическом способе производства постоянного угрожает распадом единству «живого тела».
Единство тела, выражаемое «жизнью», – это нечто большее, чем физическое единство членов. «Жизнь» подразумевает сознание, которое в своей абстрактной и врожденной способности к волеизъявлению предстает как чисто человеческое. Эта воплощенная и специфически человеческая «воля» – отраженная в «многосторонней игре мускулов» – отказывается прогнуться перед лицом технической субординации, которую капитал постоянно стремится навязать рабочему. Маркс пишет: «Предпосылкой отношения господства является присвоение чужой воли». Животные не могут обладать волей, потому что животные не могут быть частью политики признания, подразумеваемой отношениями господина и раба по Гегелю. Собака может подчиняться человеку, но человек никогда не узнает наверняка, не смотрит ли собака на него просто как на другую, более крупную и сильную «собаку». Как пишет Маркс, «животное, способно, правда, нести службу, но это не делает из собственника господина». Диалектика взаимного признания, вокруг которой вращаются отношения господина и слуги, может иметь место только между людьми: «отношения господства и подчинения тоже входят в эту формулу присвоения орудий производства. <…> В капитале они воспроизводятся (в опосредствованной форме) и образуют, таким образом, фермент и его разложения, являясь в то же время символом его ограниченности»[178].
Критика Марксом капитала начинается в той самой точке, где зарождается жизнь капитала, – в момент абстрагирования труда. Однако этот труд, хотя и абстрактный, всегда изначально является живым. «Живое» качество труда означает, что капиталист покупает не фиксированное количество труда, а скорее переменную «способность к труду», и «живое» состояние труда
