Читаем без скачивания Рассказы из книги Опасайтесь лысых и усатых - Юрий Коваль

Сумерки все тянулись, когда я оказался на кишемской тропе, и только когда вышел из леса, в поле настигла меня ночь.

Я уже перешел поле, когда услыхал далекий осиновый скрип.

20

Глупо это -- таскать целый день яблоко в кармане и ни разу не откусить.

Юрий Коваль. Расказы (из книги "Опасайтесь лысых и усатых")

---------------------------------------------------------------------------------------------

* Подготовка электронного текста -- Сергей Виницкий, 1999.

* В книгу Ю. Коваля "Опасайтесь лысых и усатых" (М., "Книжная палата", 1993) вошли повесть "Самая лёгкая лодка в мире" и рассказы "Чайник", "Картофельная собака", "Капитан Клюквин", "Белозубка", "Нулевой класс", "Ножевик", "Когда-то я скотину пас...", "Солнечное пятно", "Четвертый венец", "Красная сосна", "Сиротская зима", "От Красных ворот", "Слушай, дерево", "Веселье сердечное", "На барсучьих правах", "Клеенка", "Нюрка", "Стожок", "Выстрел", "Чистый дор", "Вода с закрытыми глазами", "Сэр Суер-Выер (Фрагменты пергамента)", а также рисунки автора.-- С. В. ---------------------------------------------------------------------------------------------

--

* Предисловие к книге "Опасайтесь лысых и усатых":

О книге друга

Вам предстоит сейчас увлекательное чтение.

Перу Юрия Коваля принадлежит одна из моих любимых книг -- "Недопёсок" -- история молодого песца, убежавшего со зверофермы "Мшага" ранним утром 2 ноября.

Другой его роман, "Пять похищенных монахов", также занимает почетное место на наших книжных полках.

Новая книга Юрия Коваля проникнута свойственным писателю светлым юмором. Я читал ее, испытывая восхищение перед ярким и своеобычным дарованием автора.

"Самая легкая лодка в мире" -- вещь необычного жанра.

В ней есть мечта, в ней есть сказка.

А сказка, которая живет в нас с детства, никогда не умирает.

Спасибо писателю за новый подарок, который он преподносит и юному читателю, и тому, кто, читая эту книгу, снова переживает свою молодость.

Арсений Тарковский

---------------------------------------------------------------------------------------------

* Слушай, дерево *

Корней Иванович был в огромных валенках. Я таких никогда не видывал. Валенки, наверно, валяли на заказ, специально для него.

-- У вас, Корней Иванович, валенки сотого размера,-- сказал я.-- Я таких никогда не видывал.

-- Восемьдесят четвертого,-- сказал Чуковский.-- Мне сейчас как раз восемьдесят четыре года, а я на валенки в год по размеру набавляю.

Была зима 1966 года.

Корней Иванович шагал впереди меня по узкой тропинке, пробитой в глубоком снегу. Я семенил за ним. Вдвоем на тропинке уместиться мы никак не могли.

-- Прочитайте же свои стихи,-- сказал Корней Иванович, не оборачиваясь.

Положение для чтения стихов было не самым выгодным, даже незавидным. Но другого случая почитать Чуковскому свои стихи могло и не представиться, и я начал:

Жили-были лилипуты,

Лилипуты-чудаки!

-- Что-что? -- оборотился Чуковский.

-- Лилипуты!

-- Ага, лилипуты. Ну и что они делали?

-- Жили.

-- Хорошо,-- сказал Корней Иванович, шагая вперед.-- Давайте дальше. И погромче.

Ели, пили лилипуты,

Примеряли пиджаки,-

продолжал я, стараясь угнаться за Чуковским,-

Лили, лили лилипуты,

Лили, лили лимонад!

-- Лимонад? А вы знаете, какой хороший лимонад пил я в Тбилиси?

Чтение стихов несколько прервалось. Я слушал про тбилисский лимонад, по-прежнему семеня за Корней Ивановичем. Наконец, он сказал:

-- Продолжайте.

-- Может, начать сначала?

-- Зачем же. Я все помню. Жили лилипуты, пили лимонад.

-- Все-таки начну сначала, чтоб ритм не прерывался.

-- Ну, пожалуйста,-- сказал Чуковский. По узкой снежной тропинке Корней Иванович уходил от меня, и я, догоняя, кричал ему в спину:

Жили-были лилипуты.

Почему-то меня это смешило, что я читаю в спину огромному Чуковскому, и я орал весело. Но дальше лимонада все-таки не двинулся -- Чуковский вдруг остановился. Перед нами стоял на тропе человек. Это был изумительный писатель Борис Владимирович Заходер. Он поклонился Чуковскому. Корней Иванович поклонился в ответ. Они разговорились. Я стоял за спиной Чуковского, не зная, что делать с лилипутами.

-- А вот смотрите-ка,-- сказал Корней Иванович, оборачиваясь ко мне.-Вот -- юный поэт. Он про лилипутов написал.

-- Знаю, знаю,-- сказал Борис Владимирович.-- Добрый день, читал, читал.

К чести Бориса Владимировича надо сказать, что в те времена он не читал ни одной моей строчки. Не печатали.

Прогулка обрастала людьми.

Вышли с тропы на широкую расчищенную дорогу. Здесь оказалось несколько бородатых литераторов с палками в руках. Среди них самым бородатым и, так сказать, самым палкастым был Лев Зиновьевич Копелев. Копелев приветственно замахал палкой, Корней Иванович махнул своей палкой в ответ.

Скоро уже небольшая толпа ходила вокруг Корней Ивановича, а сам Корней Иванович двигался то к своему дому, то к дому творчества писателей. Я шел чуть сбоку, чуть сзади. Лилипуты откипели во мне.

-- Ташкент! -- громко рассказывал Корней Иванович.-- Там в баню рвались, как на концерт Шаляпина. Вставали в очередь за семь часов до открытия...

-- Корней Иванович,-- прервал его кто-то,-- сегодня мороз. А ведь врачи вам запретили много говорить на морозе.

-- Ну и что? -- сказал Чуковский.-- Я не вижу здесь врачей.

-- Но все-таки... надо поберечься!

-- Да ведь и рассказать кому-нибудь надо! Ну вас, лучше я дереву расскажу.

Он остановился и, слегка поклонившись заваленной снегом сосне, густо сказал:

-- Слушай, Дерево!

Сосна дрогнула. С веток ее посыпался сухой снег.

Литераторы с палками отсеялись, разошлись, отпрощались.

Мы с Корней Ивановичем остановились у крыльца его дома. Здесь, на деревянных столбах, наросли пуховые шапки снега.

-- Вот смотрите,-- сказал он и поднял палку. Мне показалось, что он сейчас ударит по снежной шапке, но он неожиданно ловко ткнул палкою в шапку.

-- Это глаз,-- сказал он.-- А вот и второй.-- И ткнул второй раз.-- А уж это рот, нос, ухо.

Корней Иванович рисовал палкою и одновременно палкою же лепил из снега неведомую рожу. Все это напоминало детскую работу в стиле "точка, точка, огуречик...", пока Корней Иванович не сказал:

-- Это ваш портрет.

-- Как, то есть, мой?

-- А так -- вылитый вы! Ну ладно, не хотите -- не надо. Вот сейчас усечем немножко этот снежный череп и добавим лукавства.

Лакированная черная палка легко рассекала ком, и откуда-то действительно явились лукавство в снежной роже и сказочность.

Мы вернулись в дом.

В прихожей Корней Иванович снял пальто, шапку-пирожок, вернее целый островерхий каракулевый пирог, уселся в кресло и, кряхтя, попытался снять валенки. Валенки не снимались. Корней Иванович и так и сяк подцеплял носком пятку, но носок с пятки соскальзывал.

-- Позвольте, помогу.

-- Не выйдет. Тут сноровка нужна. Есть у вас сноровка?

-- Сноровки нету. Но позвольте попробовать.

-- Извольте, пожалуйста, пробуйте.

Я схватился за валенок, дернул и чуть не свалил Чуковского на пол.

-- Нет сноровки,-- поморщился Корней Иванович.-- Да вы полегче.

Чтобы половчей ухватить валенок, мне пришлось встать на колено.

-- Вам не противно? -- спросил Корней Иванович.

-- Что такое?

-- Да ведь вы стоите передо мной на коленях.

-- На одном,-- уточнил я.-- И не перед вами, а перед валенками. Валенки слезали туго.

-- Спасибо,-- сказал, наконец, Чуковский.-- А все-таки не каждый может похвастаться, что валенки с Чуковского снимал.

В доме Корней Ивановича всюду на стенах висели рисунки и картины знаменитых и замечательных художников. И я рассматривал их, иногда угадывал автора, иногда -- нет. Заприметил я и лубочную картину на тему стихотворения Н. А. Некрасова. "Что ты жадно глядишь на дорогу...".

-- Откуда у вас лубок, Корней Иванович?

-- Это -- Всеволод Иванов. Добрейший был человек. Он и подарил мне лубок. Он принадлежал к числу усердных коллекционеров и оставил бы после себя замечательную коллекцию, если бы не раздаривал все друзьям. Он всегда говорил мне:

"Заходите почаще. За каждый ваш визит я подарю либо книжку, либо картину". И я стал ходить к нему ежедневно.

Корней Иванович засмеялся.

Я уже понял, что Корней Иванович любит подсмеиваться и над собой, и над окружающими, и поэтому очень его стеснялся, разговаривал с ним невпопад.

-- Извините,-- сказал я.-- Вы странно смеетесь -- и зло, и добродушно.

Корней Иванович нахмурился. Оглядел меня, сомневаясь, что перед ним такой уж великий знаток разных видов смеха. Потом улыбнулся.

-- Говорят, что у меня резкий ум критика и доброе сердце сказочника. Понимаете?

Я не знал, понимаю ли я, но кивнул, что понимаю. К словам Чуковского надо прислушиваться внимательно. В них всегда скрыта ирония. Кажется, хвалит кого-то, ан нет -- ругает, вот поругал, ан нет -- похвалил.

-- Пойдемте-ка обедать. Хотите есть?

Есть я не хотел, но сказал:

-- Хочу.

Конечно, мне было не до еды.

Но -- обед! Обед у Чуковского! Только дурак, наверное, откажется. Но и трудно, неимоверно трудно мне было, друзья, обедать у Чуковского, стеснялся я страшно.