Читаем без скачивания Роман женщины - Александр Дюма-сын

— Вам нужно полюбить женщину, и лучше разориться для нее, чем оставаться в этом состоянии, которое убьет разом и способность ума и сердце.

— Это легко говорить, граф, особенно вам, когда вы сами счастливы, когда у вас есть и обожаемая жена, и дочь, как ангел, и огромное состояние, и здоровье, и отсутствие губительных страстей; когда вы окружены людьми, которые всегда готовы разделить и вашу грусть и радость; когда вы знаете, что каждый вечер и каждое утро ангельские уста и чистое сердце возносят о вас молитву… Впрочем, к чему я говорю все это, я же не могу считать себя истинно несчастным. Я облекаюсь в мантию Вертера и говорю глупости; может быть, я говорю это, находясь под влиянием этой задумчивой природы, или, будучи сегодня утром счастливее обыкновенного, я сделался к вечеру так странно грустен, как будто принадлежу к тем людям, смех которых всегда оканчивается слезами… Видите ли, граф, как я глуп еще, и вы должны смеяться надо мною — но не жалеть меня.

— Тем не менее я не отказываюсь вас вылечить; будете ли вы следовать моим предписаниям?

— Буквально.

— Завтра вы приедете обедать с нами.

— Но, граф…

— Если вы скажете хоть одно слово, я удвою требования — я предпишу обед и завтрак.

— Ну, а потом что?

— Это вы узнаете завтра.

— Держу пари, что оно ничем не будет разниться от сегодняшнего.

— Быть может. Вы должны же знать, что все хронические болезни требуют продолжительного лечения, простых и однообразных средств. Я взялся вылечить вас, остальное не ваше дело. Вам надо развлечения, и я вам доставлю их, вам недостает семейства, и я вам предлагаю мое; у вас нет друга, и я заменю самого искреннего и преданного — и если все это не поможет, так, значит, вы сами не хотите выздороветь.

— О, как вы добры!

— Вовсе нет! Я делаю только то, что считаю долгом сделать, и к тому же в основании моих действий, как и во всем, лежит порядочная доза эгоизма. Ваша сильная и богатая натура влечет меня к вам, и, хотя наше знакомство длится несколько часов, расставшись с вами, не знаю, заметите ли вы мое отсутствие, но я буду жалеть, что вас нет со мною, следовательно, я вам обязан более, чем вы мне. Барон очень мил, но он кажется всегда утомленным; он любит покой и к тому же еще любит жену мою, гораздо более, чем меня. И так мы не будем мешать им; мы будем бродить по парку, ездить верхом, охотиться, осматривать имение, наконец, все, что вы захотите; если же вы не вылечитесь до зимы, то мы продолжим ваш курс лечения и в Париже… если, впрочем, он не надоест вам.

— Я отдаю себя в полное ваше распоряжение.

— И прекрасно! Теперь пойдем посмотрим, что делают дети; уж поздно.

— С удовольствием.

Новые друзья направились к гостиной, где были барон, молодые девушки и графиня. Они остановились издали, желая узнать, что там делается.

Клотильда и г-н де Бэ сидели рядом и разговаривали; Клементина и Мари сидели у рояля и играли.

— Как вы счастливы, — сказал Эмануил графу, глядя на эту семейную картину.

— Вы находите? — возразил граф. — Другой бы на моем месте вряд ли был бы счастлив.

— Разве потому, что был бы слишком требователен.

— Или слишком строг, — добавил граф, улыбаясь.

— Я вас не понимаю.

— Да, но я знаю, что говорю. Видите ли, счастье бывает только там, где мы хотим его видеть; иначе счастье не существует вовсе.

— Доктор! И сами-то вы, кажется, прихварываете? Предупреждаю вас, я не возьмусь вас пользовать.

— Не беспокойтесь, если бы суждено было умирать от моей болезни, то меня уже давно бы не было на свете.

Они вошли в гостиную; барон приподнялся, как будто желая пойти им навстречу; но на просьбу графа не беспокоиться он снова уселся. Мари подошла к отцу и поцеловала его.

— Ты должна быть чрезвычайно утомлена сегодня, милое дитя, — сказал ей граф.

— Мы только и ждали вас, — отвечала она, — чтобы попросить позволения уйти в свои комнаты.

— Сию минуту; но прежде… ты знаешь, — продолжал граф тихо и целуя дочь, — мы не были сегодня в капелле, и потому ты должна вознаградить меня… садись же и сыграй мне что-нибудь.

— С охотой, но что же?

И она начала «Молитву Моисея». Мари исполнила ее с таким чувством, что, когда раздались одобрительные аплодисменты, она, растроганная сама, бросилась в объятия графа, утирая слезу, готовую упасть с ее ресниц. Эмануил тоже поддался впечатлению, которое ощущают все при исполнении этой пьесы, и, когда Мари подошла к нему, он поблагодарил ее с видимым волнением. Потом он посмотрел на нее с большим вниманием, которого до сих пор не обращал, ибо считал ее еще ребенком, но, увидев и судя по тому, как она понимает и чувствует музыку, он с этой минуты признал ее женщиною. Эмануил стал разбирать ее наружность, и этот анализ произвел на него до того благоприятное впечатление, что когда она выходила с Клементиной из гостиной, то Эмануил проводил ее взором, исполненным нежного удивления и, обращаясь к графу, сказал: «Какое прелестное дитя!»

— Вы любите музыку? — спросил граф.

— Да, особенно ту, которая заставляет плакать; слезы — это испарина души, которая никогда не вредит.

— В таком случае, завтра вам сыграет Мари то, что вы любите.

— О, решительно вы отличный доктор, и я не сомневаюсь более в своем выздоровлении.

— Я хочу обновить вашу душу, как обновляют кровь; я хочу заставить вас выплакать все горе, какое лежит на дне вашего сердца, покуда оно не будет так же чисто, как и в первый год вашей юности; Мари будет моим помощником.

— Вы берете ангела в союзники, как герои древности, — которые не могли вести борьбы без вмешательства богов или богинь; если б у меня была такая дочь. Боже мой!

— Женитесь.

— На ком?

— На первой девушке, которую встретите.

— Нужно знать еще, захочет ли она за меня выйти.

— Разве кто-нибудь откажется от такого человека, как вы?

— А если я буду любить мою жену?

— Это будет своего рода несчастье, но от которого сама же ваша супруга постарается вас избавить. Советуя вам жениться, я вовсе не убеждаю вас любить жену; вы дурно понимаете мои слова. Женитесь для того только, чтобы быть семьянином, иметь развлечение, детей и сверх всего… привычку.

— Вы правы, я подумаю об этом.

— Между прочим, я вам предлагаю женитьбу, как последнее средство.

— Я так и думаю. Однако первая консультация вышла очень недурна, и я сохраню о ней самое приятное воспоминание; позвольте же расстаться с вами до завтра.

— Нет; вы останетесь у меня, ваша лошадь измучена, она в конюшне, и не следует ее более тревожить. Я уже распорядился, и вам отведена комната рядом с моею. Итак, вы у себя, следовательно, можете уйти, когда вам заблагорассудится.

— В таком случае, граф, я пользуюсь вашим снисхождением. Я не привык проводить дни подобным образом и потому чувствую необходимость успокоиться.

Эмануил поклонился графине, барону и вышел, сопровождаемый д’Ерми. Утром в 6 часов Эмануил оставил замок, куда, однако, вернулся к обеду. Граф протянул ему руку и сказал:

— Я жду вас.

Эмануил, поздоровавшись с графинею, последовал за графом.

— Куда вы ведете меня? — спросил он.

— Беспамятный… хочу доставить вам случай послушать вашу любимую музыку.

Они вошли в капеллу и скрылись за алтарем. Спустя несколько времени пришла Мари и, уверенная, что отец ее тут, начала играть и по временам присоединяла свой голос к заунывным звукам органа. Эмануил слушал ее, бессознательно устремив глаза на расстилавшийся спокойный пейзаж. Голос молодой девушки был до того мелодичен, что незаметно проникал в душу, как благоухание. Юный пэр оставался бы долго под влиянием немого восторга, если бы не был выведен из него воцарившейся тишиной; удивленный, как человек думавший, что был на небе и вдруг очутившийся на земле, он подошел с графом к Мари и со слезами на глазах поцеловал ей руку; д’Ерми поцеловал ее в лоб, покрывшийся внезапной краской при мысли, что игру ее слушали, кроме отца, посторонние.

С этого дня Эмануил сделался непременным членом дома графа; д’Ерми не мог, казалось, жить без него, так что барону сделалось даже завидно. Предсказанное графом исцеление совершалось заметным образом, и хотя Эмануил был постоянно задумчив, но никогда уже не был грустен; да и задумчивость эта была скорее созерцанием. Он много трудился, но трудился с удовольствием. Такую перемену граф приписывал единственно своему влиянию, а между тем необыкновенная короткость отношений восстановилась между всем семейством д’Ерми и Эмануилом; так что барон начал даже бояться за любовь графини, которая, как женщина с веселым и беспечным характером, действительно была весьма любезна к гостю. Бедный барон переживал даже минуты, в которые он сильно раскаивался в знакомстве Эмануила с домом графа.