Читаем без скачивания Воспоминания (1865–1904) - Владимир Джунковский

13-го марта новое покушение встревожило всех. Было совершено покушение на убийство шефа жандармов генерал-адъютанта Дрентельна.[63]

К счастью, оно не удалось.

В это время моему старшему брату опять стало хуже, он с трудом мог ходить, но все же выезжал, приезжал ежедневно на нашу квартиру. 11-го марта было воскресенье, и потому мы с братом были дома. В этот день старшему брату сильно нездоровилось, но он все же приехал к нам. Но когда мы приехали в следующую субботу, то узнали, что накануне он совсем слег. Мы навестили его в квартире в Максимилиановском переулке, но побыли у него минут пять, нам в голову не приходило, что мы его больше не увидим.

Моя мать не отходила от него, переехав совсем к нему, а моя старшая сестра оставалась дома с младшей сестрой. Мы уехали 18-го в корпус встревоженные за брата, но не обеспокоенные. Как вдруг, в среду 21-го марта, утром мой воспитатель подошел ко мне и сказал, что мой старший брат болен и моя мать просила нас отпустить, чтобы я сейчас шел в цейхгауз одеваться. Как громом меня поразила эта весть, я почувствовал, что значит уж очень плохо, но все же не допускал мысли, что все уже кончено. Я оделся и зашел за братом, встретили мы директора Дитерихса, который нас огорошил: «Ваша мать просила отпустить вас, ваш брат заболел, отправляйтесь и вернитесь после похорон». Мы поняли, что все кончено; едва сдерживая рыдания, мы побежали, наняли извозчика и приехали к брату на квартиру. Наш брат был уже в гробу…

От мамы, не отходившей от него, мы узнали подробности его христианской кончины. Все три дня после воскресенья он был плох, у него оказалось воспаление печени. Накануне в 12 часов ночи он повернулся к матушке и сказал: «Мама, священника, приобщиться хочу». Тотчас послали за его духовником. Он все метался и говорил, скоро ли? Когда вошел священник, то он очень обрадовался и сказал: «Ах, батюшка, как я рад, что вы пришли приобщить меня, помолитесь за меня, недолго жить осталось». Потом он молился, просил прощения у моей матери, позвал своего денщика, обнял его, благодарил за службу, просил мать не оставить его, затем просил мать поцеловать всех нас, назвав всех по имени. Затем исповедался, повторяя все молитвы. После причастия попросил священника дать еще раз поцеловать евангелие, а после говорил докторам: «Ну, разве не все равно, часом раньше или позже, что вы стараетесь, ведь я уже приготовился, я ведь знаю, что кончаюсь». За 20 минут до смерти, он стал реже дышать, захрипел и умер… Его похоронили рядом с отцом, отпевали у Благовещения. Не верилось, что прошло немного более месяца и опять у нас новое горе.

За его гробом следовал тот же эскадрон л. – гв. Уланского Его Величества полка, который следовал за гробом отца, и тот же оркестр играл похоронный марш.

От покойного брата ко мне перешла его собака Марта, черный водолаз, я так полюбил ее, и она так привязалась ко мне, что когда она, через несколько лет, околела, то это было для меня большим горем.

С тяжелым сердцем мы вернулись в корпус, это была Страстная неделя. Пробывши два дня в корпусе, мы опять были дома и провели праздник Пасхи тихо в грусти, стараясь утешать и поддерживать нашу дорогую мать в ее горе.

На второй день Пасхи Петербург был страшно встревожен. В девятом часу утра, при возвращении императора Александра II с прогулки в Зимний дворец, шедший ему навстречу человек, одетый в пальто и в форменной фуражке с кокардой, подойдя на близкое расстояние, произвел в государя пять выстрелов из револьвера.[64] К счастью, государь даже не был ранен. Сбежавшаяся толпа схватила преступника, оказавшегося сельским учителем из исключенных студентов – Соловьевым. Весть об этом покушении разнеслась по городу, и все бросились во дворец. Мы с братом тоже побежали ко дворцу и увидели массу экипажей, военных и гражданских лиц, спешивших в дворцовую церковь.

В Петербурге учреждено было генерал-губернаторство – генерал-губернатором назначен был генерал-адъютант Гурко.

Все высшие чины министерства внутренних дел, градоначальник, губернаторы стали ездить не иначе, как в сопровождении двух казаков.

В это время градоначальником в Петербурге после Трепова был Зуров. Говорили, что он получил письмо от террористов: «Не мучайте казаков, мы не стреляем в дураков». Он был очень мягкий гуманный человек.

Государь с императрицей Марией Александровной выехали в Крым в Ливадию, здоровье императрицы требовало этого.

В корпусе в мае месяце начались экзамены. Увы! Я не мог справиться с ними. Весь учебный год 1878–79 прошел для меня в таких переживаниях и тревогах, что учение мое не ладилось, и я провалился на трех экзаменах. Переэкзаменовок мне не дали, и я остался на второй год в 5-м классе, отстал от брата, который перешел в 7-й класс. Очень мне это было досадно и обидно, но что же было делать? Меня утешали, что по моим годам мне все равно пришлось бы рано или поздно просидеть два года в каком-нибудь классе, так как меня бы не выпустили в офицеры в 17 лет.

В конце мая моя сестра получила предложение быть фрейлиной при княгине Терезии Петровне,[65] вышедшей замуж за князя Георгия Максимилиановича,[66] но до назначения на эту должность ее пригласили к временному исполнению обязанностей фрейлины на летние месяцы. Предложение это последовало по инициативе великой княгини Александры Петровны, сестры Терезии Петровны.

Моя мать благословила мою сестру на это назначение, и она переехала на жительство на Сергиевскую дачу, близ Петербурга, когда молодые Лейхтенбергские вернулись из-за границы в июле месяце. Моя мать, чтобы ближе быть к ней, наняла дачу в Петергофе на бульваре Юркевича, куда мы и переехали в первых числах июня. Дача была очень хорошая, сестра навещала нас почти ежедневно, приезжая к нам в карете с придворным лакеем (в то время фрейлинам не давали колясок, и они должны были ездить даже летом в карете). Нас очень занимало, что сестра наша сделалась придворной дамой, особенно нам нравилось, когда она приезжала по воскресным дням, тогда ее выездной бывал одет в парадную красную с орлами ливрею, что было очень эффектно.

Лето прошло быстро, в средине августа надо было уже вернуться в город к занятиям в корпус.

Сестра моя осенью окончательно была назначена фрейлиной и переехала на жительство в Мариинский дворец, где у нее были очень уютные три комнаты. Мы должны были оставить нашу чудную квартиру на Васильевском острове и переехали в значительно меньшую на Офицерскую улицу, совсем близко от старшей сестры.

22-го августа мы с братом были уже в корпусе. Мне было очень неприятно, что, оставшись на второй год, мне пришлось отстать от своих товарищей, с которыми я был очень дружен, и очутиться с пажами младше меня. Я долго не мог привыкнуть; да и воспитатель у меня был новый – подполковник Литвинов, далеко не такой, как Скалон, к которому я был очень привязан. Учителя тоже многие были другие.