Читаем без скачивания Чистильщик - Дмитрий Соловьев

«Я вышел в свет двадцатилетним. Мой багаж знаний был весьма необычен – от стратегии и тактики боевых операций, криминологии до классической поэзии, богословия, латыни и медицины. Но я все равно был однобок, аки флюс. Мой первый боевой опыт был банален, до колик в животе – темный парк, замордованный мальчонка, тонкая девочка, распяленная на свежей весенней травке. И то ли пять, то ли семь великовозрастных дебилов с торчащими палаткой штанами. Нелепо и смешно. Три трупа, ужас в глазах спасенных и выволочка от куратора.

Потом уже были и «красноярское дело», и «ташкентское дело», и еще тысяча и одно дело, известные и неизвестные. Кто-то из моих объектов стал – посмертно – прославленным маньяком, кто-то попал в скупые строчки: «Найден неопознанный труп…» А в какой-то момент я стал «комбайном». Кстати, так охарактеризовали и товарища Чикатило за то, что он, не разбирая, убивал и женщин, и девочек и мальчиков. Так и я – убивал и аномалов, и обычных маньяков. Мне было легче их находить, чем органам, – у меня тонкий нюх на насилие.

Мирка, Мирка… Как вспомню, каким я вышел в мир – дурно становится. Идейный и девственный. До этого вся моя энергия уходила на то, чтобы стать самым быстрым, самым неуязвимым, самым смертоносным. Тут уж не до секса, не до любви. Тут – Предназначение. Но я вышел в мир.

Смех и грех, как я терял невинность! Пани, лет так на пятнадцать старше меня, как она восхитилась моей неумелостью! И как потом опешила от моего схватывания на лету, моей неутомимости – и сверхвыносливости. Извини за откровенность, но я до сих пор удивляюсь – как она выжила? Их много было потом, менялись, как пересыпающиеся цветные стекляшки в детском калейдоскопе, – такие же красивые, славные, но пустые и ни к чему не обязывающие. Какие, к черту, чувства?!

Знаешь, я сам не могу определить свой возраст. Вот, говорю: вышел из школы двадцатилетним, а сколько мне на самом деле тогда было – даже и не знаю. Какие-то периоды обучения я был словно в тумане, в бреду. Смешно, но я, пожалуй, один из очень немногих живущих ныне, кто не знает своего дня рождения. Именин, наконец. Иногда мне даже казалось, что я не живу, а брожу по кругам дантового ада. Как известно, в аду плохо лишь тем, кто там не родился. Буддисты, правда, на это смотрят по-другому, но не в том суть.

Лишь знакомство с тобой все изменило. Я понял, что живой, что этой жизнью можно наслаждаться и ею же можно быть крепко ушибленным. Вот я и ушибся. По своей воле – но ушибся. Впитанное, накрепко влезшее под кожу воспитание одиночеством сыграло со мной злую шутку. Я хочу быть с тобой, но не могу быть не один…»

Компьютер глухо тренькнул, оповещая о прибытии послания по сети. Крысолов быстренько записал набранный текст в память и открыл файл почтового сообщения.

«Змей ждет тебя», – прочитал он, И короткая строка адреса в Интернете.

– Я вас, мать вашу, за жопу взял. Вам уже, суки, деваться некуда, – тихо прошептал он и хлебнул еще один добрый глоток.

Старший лейтенант Ковалев промерз до костей, лежа на крыше сарая. Рубероид легко проморозился за ночь, он, несмотря на теплые дни, быстро отдавал тепло в первой половине ночи и сейчас был холоднее льда. Даже одетый в зимнюю куртку и теплые ботинки, опер сотрясался от крупной дрожи. За ночь Ковалев принял четыре полновесных глотка водки из фляжки и пока не хотел увеличивать дозу.

Уже рассвело, и старший лейтенант в свой бинокль отчетливо видел барачные – правда, из силикатного кирпича – строения бывшего пионерлагеря какого-то «Хренсекретприборстроя», ныне превращенного в пристанище местной общины секты Синро Хикари. Ковалев провел на крыше дома уже три ночи, но ничего противозаконного не обнаружил.

Он хотел уж было слезать, хлебнуть водки от души и идти на станцию, но поднес для очистки совести бинокль к глазам. И замер. К центральному зданию, бывшему некогда административным корпусом пионерлагеря, подъехали три грузовика, с которых лысые сектанты в широких черных штанах-юбках стали сгружать зеленые ящики – длинные узкие и короткие широкие. Прослуживший в свое время при артскладах Таманской дивизии Ковалев мгновенно узнал ящики: узкие – автоматы Калашникова; широкие – боеприпасы.

Враз прошли усталость и дрожь. Старший лейтенант широко улыбнулся и, не отрывая бинокль от глаз, сделал подряд пять крупных глотков из фляжки. Холодная водка округлой ледышкой скользнула по пищеводу и зажгла костер в желудке.

«Мирка, я надеюсь, что этому посланию никогда не попасть тебе в руки, что все, что здесь написано, я скажу тебе лично. Но судьбу не купить и не одолжить, поэтому я и отсылаю письмо на Витькин адрес с пометкой „не распаковывать месяц“. Если я не свяжусь с ним в течение месяца, то он принесет тебе дискету с этим посланием.

Я люблю тебя. Я любил тебя всегда. С той самой встречи в ботаническом саду. Я, наверное, глупец, но у меня хватило ума понять и мужества признать это. Грозный ветер веет над нами, ломая деревья и расшвыривая людей по сторонам. Нет ничего непреходящего, все – нестойко и временно. Но я все равно говорю тебе: я люблю и любил только тебя. Глупость, но я готов платить за эту любовь по самой высокой ставке. А ставка сейчас, как в том старом польском кино, – «больше, чем жизнь».

Ветер не может дуть вечно, буря никогда не приходит навсегда. Когда она кончится, мы должны понять – кто мы и где мы? И тогда наступает Час Прозрения. Но горе тому, кто в этот час мечется и смущен. Удел его – вечная неприкаянность и уныние.

Именно поэтому я сейчас делаю то, что делаю, ибо не хочу быть среди унылых и неприкаянных. Ибо в Час Прозрения хочу ответить одним дыханием с тобой: «мы здесь и сейчас». Прости, если ты получишь это письмо…»

Крысолов на секунду задумался – как же подписать послание, а потом решительно ткнул пальцами две клавиши – «шифт» и литеру.

«Я».

И в тот момент до его чуткого слуха донесся шум работающего на малых оборотах дизеля.

8. БЕГ

– Вы не могли найти какое-нибудь более пикантное место для встречи?

Информатор пожал плечами,

– А чем плохо это? Мы совсем не выделяемся среди прочих романтических парочек. Очаровательная девушка, недурной молодой человек… Кстати, здесь весьма симпатичный вид на Волгу.

Офицер по работе с агентурой раздраженно дернула плечами.

– Давайте минимизируем лирику.

– Жаль, – вздохнул информатор, – очень жаль, что мы связаны такими неромантическими узами, мешающими мне приударить за вами, а вам – ответить взаимностью.

– Тем не менее наши отношения таковы, – последовал холодный ответ. – Ближе к делу.

– Увы, – снова вздохнул информатор. – Тогда хотя бы пройдемся.

Он очень деликатно взял молодую женщину под ручку, и они зашагали по набережной.

– Ну, что я могу сказать? – негромко заговорил информатор после пятиминутного молчания. – В этом городе они – вторая сила, после православных. Но их позиции могут усилиться, ибо экстравагантней их – только христиане-коммунисты; слышали про таких? Но те несколько безбашенные, поэтому отталкивают людей. А эти вполне прагматичны и райскую жизнь обещают здесь и сейчас.

У них достаточно мощные экономические подпорки – банк и две солидных фирмы, сейчас подгребают под себя еще один банк. И самое главное: они не завязались на Москву, которая у местных – как гвоздь в печенке. Более подробную информацию я забил на дискету и отправил тихим ходом по вашему адресу. Но коли вы уж настояли на встрече, то я пришел не с пустыми руками. Через три дня у них ожидается большой праздник – День Обретения Учения или что-то вроде того. К этому дню они хотят сделать своему гуру типа подарка – отбить послезавтрашний транспорт с оружием, идущий в подарок от благодарных зрителей местному ОМОНу. Они знают все об охране, времени и маршруте следования. Ищите у себя утечку…

Молодая женщина тонко улыбнулась и неожиданно поцеловала информатора в щеку. Тот опешил.

– С чего бы это?

Женщина слегка оттолкнула его от себя.

– Ты – молоток. Беги домой, простудишься.

И, развернувшись, энергично пошла прочь, к поджидавшей ее машине. Информатор пожал плечами и вразвалку зашагал в противоположную сторону.

Он наивно полагал, что работает на контрразведку или – на худой конец – РУОП. Он был очень далек от истины.

Отправив письмо, Крысолов стремительно скользнул по периметру комнаты, собирая свои нехитрые заготовки. Бес поднял голову, насторожил уши. Крысолов потрепал его по загривку.