Читаем без скачивания Последний кит. В северных водах - Ян Мак-Гвайр

– Действительно, – соглашается Корбин, – таково было общее мнение. – А потом, после небольшой заминки, главный хирург добавляет: – Разумеется, я рад, что мы ошиблись.

– Сокровище оказалось настоящим, но в доме, помимо него, прятались еще и Панди.

– Следовательно, вы прямиком угодили в западню. И сделали большую ошибку.

– Это была не западня, – возражает Самнер, – а несчастный случай. Никто и предположить не мог, что они окажутся внутри.

– Для хирурга оставить свой пост в такое время – серьезный проступок.

Взгляд Корбина обретает неожиданную твердость, и некоторое время он пристально рассматривает Самнера. Тот открывает рот, чтобы заговорить, но потом вовремя спохватывается.

– Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду, – говорит Корбин. – Разумеется, я рад тому, что вы остались живы, но ваше нынешнее положение отнюдь не назовешь безоблачным. Против вас, скорее всего, будут выдвинуты обвинения.

– Обвинения? – Самнер в растерянности спрашивает себя, уж не является ли происходящее частью какого-то грандиозного плана, который Корбин составил в его отсутствие. Некоей стратегии, которая должна принести им обоим взаимную выгоду.

– Обстоятельства не оставили мне выбора, – продолжает Корбин. – Наступление перешло в критическую стадию. И лишиться в такой момент сразу трех хирургов… – Он выразительно приподнимает брови и лениво выпускает в темноту столб серо-коричневого дыма.

Самнеру вдруг становится нечем дышать, и ему кажется, что земля уходит у него из-под ног.

– Если против меня будут выдвинуты обвинения, – говорит он, – то, полагаю, я смогу рассчитывать на вашу помощь, мистер Корбин.

Корбин хмурится и решительно качает головой.

– Едва ли я смогу чем-либо вам помочь, – небрежно отзывается он. – Суть дела ни у кого не вызывает сомнений.

– Я имею в виду ваш рапорт о вчерашнем дне, – уточняет Самнер. – Подробности того, что произошло. О мальчике и всем прочем.

Корбин опускает масляную лампу на приставной столик и принимается расхаживать взад и вперед в ногах кровати. Прежде чем ответить, он подходит к открытому окну и ненадолго задерживается подле него, словно высматривая гостя, который опаздывает к ужину.

– Вряд ли генерал станет утруждать себя ничего не значащими подробностями, – говорит наконец Корбин. – В то время когда вы были нужны здесь, вы предпочли отправиться на поиски сокровищ. Три человека погибли, а вы были тяжело ранены. Во время вашего отсутствия ваши раненые товарищи, среди которых были и офицеры, оставались без надлежащего лечения и ухода, причем зачастую страдали от сильной боли. Боюсь, это все, что ему нужно знать. Или все, что он захочет узнать.

– А вы, следовательно, рассчитываете, что я стану держать язык за зубами? И молча приму назначенное мне наказание? Но ведь меня, скорее всего, уволят.

– Я бы советовал вам не усугублять собственное и без того плачевное положение, только и всего. Впутав мое имя в эту историю, вы ничего не добьетесь, уверяю вас.

Воцаряется долгое молчание. Оба мужчины смотрят друг другу в глаза. Корбин сохраняет непреклонность и в то же время излучает спокойствие и уверенность в себе. Под флером воинской чопорности скрывается колоссальная и пренебрежительная самоуверенность, рожденная богатством и положением, ощущением того, что мир мягок и пластичен и что его можно приспособить к собственным желаниям.

У Самнера начинает болеть голова. Он чувствует, как в груди у него поднимается горькая волна гнева и собственного бессилия.

– Итак, за все мои беды и неприятности вы ничего мне не предлагаете?

– Я предлагаю вам совет, который состоит в том, что вы должны смириться с последствиями собственных поступков. Вам не повезло, согласен, но, с другой стороны, вы живы, а другие умерли, так что, пожалуй, вам есть за что быть благодарным.

– У меня по-прежнему остается сокровище, – напоминает ему Самнер.

Корбин морщится и качает головой.

– Нет, вы лжете. У вас ничего при себе не было, когда вас принесли сюда.

– Значит, вы меня обыскали, – без обиняков заявляет Самнер, – перед тем, как выработали план действий.

На скулах у Корбина вздуваются желваки, и впервые с начала разговора он выглядит так, словно пришел в замешательство.

– Не провоцируйте меня. Это вам не поможет.

– Мне уже ничто не поможет, и вы прекрасно знаете об этом. Если я предстану перед генералом, моей карьере придет конец.

Корбин равнодушно пожимает плечами.

– Нынче же вечером вас переведут в полковой госпиталь, а на следующий день или чуть позже предъявят официальные обвинения. Увидимся на заседании.

– Почему вы так поступаете со мной? – спрашивает у него Самнер. – В чем состоит ваша цель?

– Моя цель?

– Вы ведь уничтожаете меня, но ради чего?

Корбин качает головой, и на губах его появляется слабая улыбка.

– В кельтской душе есть меланхолическая струнка, коя находит привлекательным ореол мученика. Но едва ли это применимо в вашем случае, мистер Самнер. Я всего лишь исполняю свой долг; было бы куда лучше, если бы вы исполнили свой.

С этими словами он кивает ему на прощание и направляется к двери. Самнер глядит ему в спину, слышит стук его каблуков, пока главный хирург спускается по лестнице, и созвучную аристократическую английскую скороговорку, когда он отдает очередное распоряжение. Лежа на постели, Самнер начинает понемногу осознавать всю жестокую безжалостность своего положения, чувствуя, как отступают под напором действительности черты, определяющие его характер, – усердие, вера, упрямство и отчаянная, не выразимая словами гордость. Когда умер Уильям Харпер, не оставив ему ни гроша – поскольку все его имущество уже было продано, заложено или безрассудно растрачено на выпивку, – даже тогда он выстоял и не сломался. Он больше не мог позволить себе посещать лекции или снимать комнату в Белфасте, но решил, что отныне армия станет для него способом сделать карьеру. Да, этот путь наверх окажется намного медленнее и труднее, но он вовсе не считал его невозможным. Он верил, что сумеет добиться и непременно добьется своего. Но сейчас он понимает, что запас его прочности и упорства иссяк безвозвратно. Долгие годы усилий, каторжного труда, терпения и хитрости пошли прахом. Полноте, да возможно ли это? И, если возможно, что это означает? Он вдруг чувствует, как при мысли о том, как обошелся с ним Корбин, его охватывает жаркая волна ненависти, которая, впрочем, тут же захлебывается в серой, бездонной и бесконечной трясине стыда, грозившей погрести и его самого.

Глава 8

На то, чтобы добраться от острова Ян-Майен до мыса Фарвель[42], у них уходит три недели. Над головой раскинулось чистое голубое небо, но ветер неустойчив и переменчив. В хорошие дни он дует ровно и сильно с юга, а вот в другие запросто может стать бурным и порывистым или вообще утихнуть. Экипаж готовит лопари[43] шлюпочных талей, сплетает китобойные лини, приводит в порядок пики, остроги и гарпуны. После успешной охоты на котиков на борту царит приподнятое настроение. Браунли безошибочно ощущает охвативший его людей оптимизм и уверенность в том, что в этом году удача будет на их стороне и что сезон окажется прибыльным и успешным. Ропот недовольства, отчетливо различимый в Халле, поутих: Кэвендиш, хотя по-прежнему и вызывает раздражение, но все-таки справляется со своими обязанностями, а Блэк, его заместитель, демонстрирует амбициозность и прозорливость, которые, вообще-то, не свойственны его возрасту, за что заслуживает самых добрых слов. Да и судовой врач после своего купания в проруби, едва не ставшего для него фатальным, оправился и ожил самым замечательным образом. День ото дня он набирается сил, на щеках вновь играет румянец, и к нему вернулся прежний аппетит. Хотя следы обморожения все еще отчетливо заметны у него под глазами и на кончике носа, он целыми днями расхаживает по палубе, разминая ноги, или что-то рисует в своем дневнике. Впереди, в проливе, где-то в районе острова Диско, их поджидает Кэмпбелл на «Гастингсе», но корабли не встретятся и даже не сделают попытки связаться друг с другом, пока не наступит подходящий момент. Страховщики в наши дни резонно опасаются подлогов, и такое судно, как «Доброволец», без видимых на то оснований застрахованное на крупную сумму, не может не вызывать у них подозрений. Что ж, это его последний вояж. Не такого конца он желал, но уж лучше так, чем еще пять лет валандаться на угольной барже, с хрипом ковыляющей из Мидлсбро в Клиторпс и обратно. Из тех, кто выжил после крушения «Персиваля» – с мозгами всмятку, без рук или ног, трясущиеся от въевшегося в них страха, – в море больше не вышел никто, кроме него. Он оказался единственным, кто проявил достаточно упорства или тупости, чтобы вновь отправиться в плавание. Мужчина должен смотреть вперед, а не оглядываться назад, не уставал повторять ему Бакстер. Главное – то, что будет завтра. И хотя Бакстер, вне всякого сомнения, изрядная сволочь, негодяй и прожженный шарлатан, в его словах наличествует некоторая доля правды, думает он.