Читаем без скачивания Последнее желание - Галина Зарудная

Чтож, если она сама не может перенестись в свой мир, так почему бы не перенести его сюда?

— 13

Когда поздно вечером мать ворвалась в ее комнату, Лера сидела на полу в окружении разбросанных листков. Она испуганно обернулась, готовая принять на свою голову шквал угроз и обвинений, и уставилась на мать широко распахнутыми глазами, беря оборонительную позицию и не сразу осознав, что той нет до нее никакого дела.

Мать держала в руках телефонный аппарат и что-то выговаривала в трубку, стремясь говорить тихо, но убедительно. Она закрыла за собой дверь и придавила ее спиной, рискуя пережать телефонный провод. Притаилась, как какой-нибудь вор, колени под разметавшимся халатом дрожали от напряжения.

— Нет, Юра, нет, — повторяла она быстро, задыхаясь и едва сдерживаясь, чтобы не закричать. — Про эти похороны я ему тоже ничего не скажу…

Глаза ее беспомощно бегали по комнате, ничего не замечая, в том числе Леру, которая сидела на полу и прислушивалась к каждому слову, что слетало с губ матери — то едва различимо и сдавленно, то с нарастающей динамикой, с приглушенной яростью, либо сквозь слезы.

— Мне жаль… поверь, мне очень жаль… я знаю, что они много лет служили вместе… нет… Ты не понимаешь, Юра! Ты забыл, что у него сердце?.. Ты хочешь упечь и его в могилу тоже?… Нет… я ничего ему не передам… Как ты этого не понимаешь? Какой же ты друг после этого?… Юра… я запрещаю тебе приходить к нам…. Да, запрещаю!.. Я и так знаю, что ты ему скажешь… Все! Достаточно!…

И так резко всадила трубку, что аппарат жалобно звякнул в ее руках. Сомкнула дрожащие губы, пытаясь избежать нахлынувшие слезы, но было уже поздно. Две крупные капли быстро скатились по ее лицу. Ноги наконец подкосились и она опустилась на пол у двери, заметив, что Лера неотрывно, с недетским испугом изучает ее. Поспешно вытерла слезы и с притворной строгостью спросила:

— Ты уроки сделала?

«Господи, мама, мне что — десять лет?»

— Это был папин друг? Дядя Юра? — спросила Лера, которая к тому моменту уже успела связать мамину речь с минувшими событиями… точнее, с происходящими сейчас событиями… — Снова кто-то умер из папиных товарищей?

— А ты как знаешь? — Мать напряглась. — Он уже звонил? Ты же не пустила отца к телефону?

— К телефону? — непонимающе переспросила Лера.

Но мама горестно продолжала:

— Их всех словно метелка метет. Столько похорон за такое короткое время…

— Не всех, только часть, — неуклюже попыталась успокоить ее Валерия.

— Откуда ты это знаешь? — Снова недоверчивый взгляд.

— Да как из такого тайну сделать? — не сдержалась Лера. — Они получили дозу облучения, несоразмерную с жизнью… Если бы отцу не делали операцию тогда, он бы тоже поехал, можешь не сомневаться…

— Господи, он до сих пор не может с этим смириться. — Мать перекрестилась и выглянула в щелочку двери — нет ли кого за ней. — Его товарищи и сослуживцы так отважно ринулись на ликвидацию, а он… эта его гордость и чувство долга!.. Нельзя ему говорить… Нельзя… Ты меня поняла? Ни слова, — приказала она. — Если позвонит дядя Юра, говори, что отец спит. Если, чего доброго, вздумает явиться, не пускай его к отцу! Все ясно?

Лера машинально кивнула, но в действительности она не поддерживала такого решения. Она поближе подобралась к матери и принялась переубеждать:

— Послушай, ты ведь догадываешься, что смерти еще будут… Ты не сможешь скрыть от него все! А когда он узнает…

— Тихо, — шикнула мать, указывая на дверь.

— Когда он узнает, — продолжала Валерия, понизив голос, — его это точно сразит. Ты пойми, его не удивишь тем, что они гибнут. Он военный, он к этому подготовлен… Ты куда сильнее поразишь его мужское достоинство, его уважение к товарищам. Ему нужно сказать…

— Ану цыц! — Глаза матери пришпилили ее к полу, полоснув вспышкой гнева. — Даже не смей!!!

— Позволь дяде Юре прийти к нему…

— Я тебе что сказала?

На ее лице отражались страх и страдание.

Лере не хотелось говорить ей, что очень скоро лучшего друга отца постигнет та же печальная участь. Мать попытается скрыть это, но отец, естественно, узнает. Это приведет к большому конфликту, который на многие годы встанет между родителями холодной стеной отчуждения.

— Дядя Юра, — напомнила она, — был там, в Чернобыле… Быть может, им нужно проститься. Ты понимаешь это? Что, если недолог час — и он тоже? Что ты отцу тогда скажешь? Как ты посмотришь ему в глаза?

— Да что же я — Господь Бог? — вскричала мать, забыв про интонацию. — Я не могу ручаться, что произойдет завтра! Возможно, ничего с ним не случится. Возможно, мы все уже обречены… Мы в зоне риска, слишком близко к Чернобылю.

— Но мы не были там в момент угрозы. А Юра был… Мама, я тебя не как девочка, а как человек прошу — дай им увидеться!

Лицо женщины снова задрожало, не выдержав напряжения. Она обреченно замотала головой:

— Никто не знает, как он отреагирует на эти новости… А я не хочу проверять! — Она подавила болезненный всхлип. — Ну как ты не понимаешь? Это же твой отец…

Но потом будет только хуже, хотела сказать Валерия, но вместо этого тихо вздохнула и, чуть колеблясь, потянулась к матери, чтобы ее обнять.

Как только рука матери прижала ее к себе, как если бы это не Лера утешала ее, а наоборот, слезы женщины прекратились, она мгновенно успокоилась.

— У меня нет выбора, понимаешь, я не могу подвергать его такому риску, — сказала она, отстраняясь, затем достала из кармана носовой платок, вытерла лицо и высморкалась. Лоб ее снова сурово напрягся.

— Ты курила в школе? Это правда?

Ну что за люди! Лера подняла глаза к потолку.

— Мам, ну ты ведь тоже когда-то пробовала курить, ну только не говори, что нет…

— Что за отговорки?

— Слушай, — ответила Лера. — Я не собираюсь курить, обещаю.

— А что же это было?

— Недоразумение.

— Не много ли недоразумений ты себе позволяешь? Если мне еще раз позвонят на работу из-за подобного недоразумения…

— Ясно! Ясно! — Лера быстро встала и пошла собирать рисунки. — Такого больше никогда не повторится…

Но в тот же миг спохватилась, швырнула листки на кровать и вернулась назад, подав матери руку и помогая ей подняться.

— Ты готовишь на кухне? — спросила она. — Может, я тебе помогу?

— Как хочешь. А это что? — Мать лишь теперь обратила внимание на рисунки.

Лера мгновенно просияла, щеки вспыхнули.

— Моя будущая профессия! Мое призвание!

Мать удивленно взглянула на нее:

— Это модели? Ты собираешься заниматься модой? Ты хочешь сказать, что вот так сходу знаешь свое призвание? Не рано ли…

— Могу уверить тебя, что никак не рано, — Валерия издала загадочный смешок. — Да и призвание — это такая вещица, что проявляет себя всегда достаточно рано.

— Да неужто? — усмехнулась мать.

— Угу! Вот ты так нарисуешь?

— Ну, — мать на секунду призадумалась. — Я в школьные годы рисовала неплохо… плакаты там разные… Но нет, так я, конечно, не нарисую…

— Вот поэтому это не твое, а мое призвание, — заключила Лера, довольная тем, что подобрала меткий аргумент. Мать поглядела на нее:

— Ну это мы еще посмотрим. Школу сперва закончи должным образом…

— Ой, а почему бы нам не приготовить салат? — в мгновение переключилась Лера, едва не волоча мать на кухню. — Я так хочу салат… ты просто не поверишь!

— Валя, я серьезно! Если мне еще раз позвонят со школы, если мне еще раз придется сгорать от стыда при сотрудниках — пеняй на себя!

- 14

Школа! Вот, очевидно, в чем заключалось ее проклятие и наказание.

Снова ранний подъем. Унылый маршрут по недостроеным улочкам, по петляющим тропинкам дворов, залитых мутными лужами. Холодный колючий ветер, запускающий свою противную лапу за шиворот, щекоткой пробегающий меж влажных, разогревшихся под курткой лопаток, и угрожающий свалить с тяжелой простудой не сегодня, так завтра. Дурацкое время года: не одеться, не раздеться! Удушающая школьная шерсть — пиджак, покрой которого сковывал все движения. Набитая книгами будто кирпичами сумка (тяжела ваша наука, как не крути!) Снова объемный пакет в охапку — обещанные презенты для Нади. Попытки ни скем не заговаривать и даже не встречаться взглядом при подходе к школе.

Беглая пролазка через черный вход, как вор, партизан, или — еще лучше! — агент какой-нибудь придурковатой тайной службы…

И это только начало дня.

В школьной кутерьме Лера заблудилась, отчего на нее нахлынул приступ раздражения, а затем и головокружения.

Где это вообще видано — учиться в субботу! У ее детей такого не было. Когда она вчера изучала свой дневник, ее потрясение не имело границ. Все же с тех пор слишком многое изменилось.

Но кое-что в дневнике порадовало. Во-первых, у нее было много хороших оценок, что само по себе приятно. А во-вторых, это конец четверти. Еще несколько дней — и каникулы!