Читаем без скачивания Записки старого козла - Чарльз Буковски

— дай мне веревку! — заорал я. старик едва глянул на меня.

— эй, мать твою, дай мне какую-нибудь веревку! человек тонет! Я должен бросить ему веревку!

старик отвернулся, поднял что-то и подал мне. это оказался огрызок белой бечевки.

— ты, старая вонючая крыса! — завопил я.

а в это время молодой парнишка скинул с себя портки, сиганул в воду и вытащил нашего суицидника. этот парнишка получил оплачиваемый выходной, суицидник настаивал, что он свалился случайно, но никак не мог объяснить, зачем же он тогда снял ботинки и носки, я не видел его больше среди нас, возможно, он закончил свою карьеру докера тем же вечером.

никогда нельзя сказать наверняка, что терзает человека, даже самые пустяшные вещи могут превратиться в кошмар, когда вы впадаете в определенное состояние духа, а хуже всех забот/страхов/мучительной усталости — это нечто, что вы не можете объяснить, или понять, или даже обсудить, оно наваливается на вас и давит, как большой лист металла, и нет возможности его сбросить, даже за 25 баксов в час. я знаю, самоубийство? оно кажется совершенно непостижимым, пока вы сами о нем не задумаетесь, и совершенно необязательно принадлежать для этого к Союзу поэтов, однажды, когда я был помоложе и жил в дешевом мотеле, мне довелось соседствовать с одним мужиком постарше, из бывших заключенных, который работал чистильщиком автоматов для изготовления конфет, не самая вдохновляющая работенка, верно? как бы там ни было, иногда по вечерам мы квасили вместе, и он казался мне нормальным мужиком — сорокапятилетним ребенком, одиноким и спокойным, не озлобленным на все и вся. Лу — так его звали — бывший шахтер с ястребиным носом и огромными искалеченными руками, в обшарпанных ботинках, волосы не причесаны, и с дамами не так ловок, как я был — тогда, короче, он прогулял один рабочий день, потому что забухал, и повелители конфетоделательных машин его уволили, он пришел и сообщил мне об этом, я посоветовал ему не заморачиваться по этому поводу — любая работа просто-напросто сжирает у людей их драгоценное время, видно, моя доморощенная мудрость не произвела на него должного впечатления, и он удрученно ушел, через пару часов я постучался в его дверь, хотел стрельнуть курева, но Лу не отозвался, тогда я решил, что он просто напился, и толкнул дверь — она отворилась. Лу лежал на кровати, а газ наполнял комнату, я еще подумал тогда, что Южнокалифорнийская газовая компания и понятия не имеет, как много людей пользуется ее услугами, но как бы там ни было, я распахнул окна и перекрыл газ в калорифере и плитке — у него и нормальной плиты-то не было, — обыкновенный забулдыга, который потерял свою работу по уборке автоматов для изготовления конфет за то, что прогулял день, «босс сказал мне, что у него еще не было такого хорошего работника. Но все дело в том, что я прогулял слишком много — два дня за последний месяц, он ведь предупреждал меня, что если еще такое повторится, все — я вылетаю».

я подошел к кровати и потормошил Лу.

— эй, выкидыш безмозглый!

— а?

— ты, жертва аборта, еще такое сделаешь, и я тебе задницу порву на глазах у всего этого гнилого городишки!

— эй, Ски, да ведь ты мне жизнь спас! я теперь обязан тебе своей жизнью! ты спас ее!

чувака переклинило на этом «ты мне жизнь спас» так, что последующую пару недель нашего совместного запоя он ни о чем другом говорить уже не мог. уткнувшись своим орлиным шнобелем в плечо моей чувихи и накрыв своей огромной изуродованной рукой ее руку или, что хуже, ее коленку, он вопил:

— эй, этот сопливый выблядок мне жизнь спас! знаешь об этом?

— ты мне уже миллион раз рассказывал об этом, Лу.

— как пить дать, спас мою жизнь!

а потом он исчез, не заплатив за жилье недели за две. и больше я его не встречал.

вот поговоришь о суициде с бодуна — и вроде бы немного отпускает, или все же попробовать? я прикончил последнюю баночку пивка, радио на полу передавало японскую музыку, зазвонил телефон, какой-то пьяница, межгород, из Нью-Йорка.

— послушай, мужик, до тех пор, пока будут появляться хотя бы по одному Буковски каждые пятьдесят лет, я готов жить.

я позволил себе порадоваться этому заявлению, использовал его в свою пользу в борьбе против безжалостной похмельной лихорадки.

— помнишь наши загулы, мужик?

— да, помню.

— а ты чем сейчас занимаешься, все пишешь?

— да вот сейчас пишу про самоубийство.

— самоубийство?

— ага, я веду колонку в новой газетенке, звать «ОТКРЫТЫЙ ГОРОД».

— и что, они напечатают про самоубийство?

— не знаю.

мы поговорили еще немного и распрощались.

еще одно похмелье, еще одна колонка, я вспомнил свое детство, тогда по радио передавали песню «Грустный понедельник», говорят, когда ее крутили в Венгрии, что ли, кто-нибудь обязательно накладывал на себя руки, в конце концов песню запретили транслировать[57], вот и сейчас из моего радио разливается по всему полу нечто нехорошее, если в следующем выпуске вы не найдете эту колонку, ее тема тут может быть и ни при чем. хотя я сомневаюсь, что разорю этим Коутса с Вайнстоком[58].

это случилось на рассвете в понедельник, все воскресенье я вкалывал до полуночи, с работы ехал с включенными фарами, заехал в одно местечко, с собой у меня имелась упаковка пива, выпили. завелись, кто-то сбегал принес еще.

— видел бы ты Буковски на прошлой неделе, — услышал я разговор двух юнцов. — надрался, схватил гладильную доску и стал с ней танцевать, а потом заявил, что будет ее ебать.

— на полном серьезе?

— естественно, но потом отвлекся на чтение стихов, если бы мы не отобрали у него книгу, так и бубнил бы до самого утра.

я крикнул им, что там была женщина с глазами ангела и она смотрела на меня, поэтому остановиться было очень трудно, женщина… да какая, к черту, женщина — девчушка — свежачок! как я мог остановиться?

— знаете, — сказал я им, — сейчас на дворе уже середина июля, а я в этом году еще никому не вставлял.

они рассмеялись, подумали, это смешно, люди, которые в любой момент могут кому-нибудь просунуть, полагают, что можно надрывать пупки над теми, у кого с этим проблемы.

они завели разговор о молодом красавце блондине, который одновременно шоркался с тремя цыпочками, я предупредил их, что когда ему стукнет 33, придется искать себе другую работенку, но мое предупреждение показалось им плоским и завистливым, мне ничего не оставалось, как сосредоточиться на пиве и дожидаться атомной войны.

отыскав под рукой обрывок бумаги, я тайком записал:

«любовь не лишена смысла, секс полон смысла».

скоро молодежь утомилась и завалилась спать, остались только старожилы — я и еще один мужичок моих лет. мы воспитывались на круглосуточных попойках, это точно, когда закончилось пиво, возникла бутылочка виски, мой напарник был старым журналистом, работал редактором в одной крупной газете на Восточном побережье, приятный, неспешный разговор, двое старых псов понимали друг друга почти с полуслова, незаметно подкралось утро, в четверть седьмого я сообщил, что мне пора, вышли вместе, я оставил машину и решил пройтись пешком — всего-то восемь кварталов, старик прошел со мной до бульвара Голливуд, затем старомодное рукопожатие, и мы расстались.

в паре кварталов от своего дома я приметил женщину в автомобиле, она пыталась завестись, пыталась отъехать от обочины, для нее это была проблема, машина постоянно глохла: заведется, дернется, прокатится чуть-чуть и заглохнет, женщина немедленно врубает стартер, в этом ее нетерпении я почувствовал некую эксцентричность; судя по всему, паника была ее стилем, да и авто было очень старой модели, я остановился и стал наблюдать, скоро автомобиль затормозил прямо напротив меня, теперь я мог отчетливо разглядеть эту женщину: огромные сережки, блузка, замужнее кольцо, темные чулки, высокий каблук и… розовые трусики, ни юбки, ни брюк, просто светло-розовые трусы, я полной грудью втянул утренний воздух, это была странная женщина с лицом старухи и телом молодухи — ни складок, ни целлюлита, ни морщин.

автомобиль снова взревел, дернулся и заглох, я шагнул к машине и заглянул в салон:

— мадам, вам бы лучше припарковать эту штуку, полиция в это время суток очень расторопна, у вас могут быть неприятности.

— верно, — тут же согласилась она и выбралась из машины.

грудь у нее соответствовала телу, и вот она стоит передо мной в розовых трусиках, в темных чулках, в туфельках на высоком каблуке, с лицом 55-летней бабы и телом 18-летней девчушки в шесть двадцать пять утра в самом центре Лос-Анджелеса.

— вы в порядке? — спросил я.

— я в полном порядке.

— уверены?

— уверена, что уверена, — сказала она, развернулась и пошла прочь.

а я стоял и смотрел на ее ягодицы, подпрыгивающие под розовыми трусиками и удалявшиеся от меня все дальше и дальше по улице между рядами домов… и никого в округе — ни полиции, ни людей, даже птиц не было, только упругие подвижные ягодицы под розовыми трусиками, покидающие меня, я был слишком пьян и ошеломлен, чтобы застонать, но я физически ощущал эту грызущую, дикую тоску очередной безвозвратной потери, я не сказал правильных слов, не нашел правильной комбинации слов, даже не попытался, да, мой удел — стиральная доска… господи, что за хуйня, ведь это всего лишь какая-то чокнутая сучка, шатающаяся на рассвете по городу в розовых трусах!