Читаем без скачивания Верь мне (СИ) - "Jana Konstanta"

— Ну что за глупости? — с улыбкой проговорила Арина, оборачиваясь на дочь. — Просто обещали, что сегодня жарко будет.

Да, обещали, что будет жарко. И прогноз, кажется, уже сбывается, раз тональник и пудра не справляются со странным румянцем на ее щеках.

— Волнуешься?

— Лик, ну о чем ты? Говорю ж, просто погода…

— Ну пусть будет «погода», — улыбнулась девушка, а потом, немного замявшись, добавила: — Мам, я хочу, чтоб ты знала: мое отношение к отцу — это только мое отношение. Если ты сумела его простить, то…

Лика пожала плечами, давая понять, что примет любое решение матери и лезть в их с отцом отношения не станет, но Арина в ответ лишь с грустью посмотрела на дочь и улыбнулась:

— Лик, не придумывай ничего. У него своя жизнь, а у нас с тобой — своя.

После ухода матери Лика заснуть уже не смогла. Она еще немного повалялась в постели, греясь в лучах заглянувшего к ней солнышка, а потом все же встала — там где-то Власов, а значит, впереди еще один не самый легкий день.

Пока она готовила завтрак, Макс проснулся — все такой же хмурый, недоверчивый и обозленный на весь мир.

— Доброе утро, — улыбнулась Лика, пытаясь хоть немного разбавить мрачную тяжесть вокруг своего гостя. — Садись, завтрак почти готов. Ты что пьешь, чай или кофе?

Судя по взгляду, скользнувшему в ответ, Максу больше всего на свете хотелось сейчас послать к черту и ее саму, и чай ее, и кофе.

— Максим, прекращай. Давай ты будешь ненавидеть меня после завтрака, ладно? Мне гордые голодные трупики здесь не нужны — я девушка хрупкая, с выносом твоей тушки не справлюсь. Садись.

Все-таки неуютно очень с ним и от взгляда его злого мурашки стайкой бегают. А улыбаться он вообще умеет? А с другом своим он тоже таким был? И может, зря она отказалась от присутствия Влада в квартире? Да нет, не зря. Убивать ее пока вроде не собираются, а враждебность как-нибудь пережить можно — пусть Власов видит, что она ему не враг.

Лика накрыла завтрак и едва заметно выдохнула, когда Власов, сменив гнев на милость, все же прошел к столу.

— Кофе, — буркнул Макс и даже покосился на румяные тосты и пиалу ароматного клубничного варенья.

— Вот так уже лучше, — улыбнулась ему в ответ Лика.

Готов кофе. Девушка уселась напротив, не зная, чем теперь разбавить гнетущую тишину. И тогда заговорил Макс…

— Что у вас с Горским произошло?

Лика напряглась едва заметно.

— В твоем альбоме нет ни одной фотографии ни Каринки, ни Горского — почему?

— Потому что я их не знаю. Тебе, правда, это интересно?

Макс промолчал.

— Он выгнал маму, когда нам с Каринкой было по четыре… — помрачнела Лика.

Двадцать лет назад дела Горского что называется «пошли в гору»: маленький бизнес недавнего нищего студента неплохие деньги стал приносить — Горский быстро заматерел, возвысился, ну и обзавелся новыми представлениями о жизни. Арина в эти представления не вписалась. А может, глядя на старших товарищей, таких холеных, важных, ему просто захотелось длинноного свежего тела — так модно в среде «успешных людей». Это сейчас у Арины свой отель, какой-то статус, а тогда она была обыкновенной девушкой, с головой ушедшей в дочерей; она искренне не понимала, почему ее детьми должна заниматься няня, а она сама должна тем временем сутками пропадать в салонах, чтобы потом изображать из себя какую-то куклу рядом с набирающим успех мужем. Арине новая жизнь оказалась чуждой, и та жена, прежняя, стала Горскому не нужна. Он забрал детей, а ее выгнал, заявив, что она не способна нормально воспитать его дочерей. Что в его понимании «нормально», остается только догадываться, но видимо, Карина, по его меркам, была воспитана идеально.

— …Мама говорит, что я тогда большую истерику ему закатила и даже нашу новую няню побить умудрилась… В общем, он отдал меня через несколько дней, — Лика вдруг замолчала. — Как на откуп. Общаться с Кариной он ей запретил, ну а от меня, как непутевой маминой дочки, сам отказался. У них своя жизнь была, а у нас с мамой своя. Пока Каринка жива была, я отца своего вообще не видела и о том, что он на свете существует, знала от всех, кроме него самого. Были времена, когда ждала его, плакала, не понимала, чем я хуже Каринки и чем мы с мамой так перед ним провинились… А потом выросла, смирилась и стало наплевать. Отболело. Даже фамилию сменить хотела, чтоб не слышать это вечное: «Это же Горская! Это же дочка Горского…» Маму только жалко стало, не хотела ее одну оставлять с этим клеймом. А когда Каринки не стало, мой дорогой папочка вспомнил обо мне. С мамой даже стал общаться… Только мне он уже не нужен. Он чужой, и среди чужих не самый приятный мне человек. Так что, Максим, не знаю я ни Каринку, ни отца. И знать, если честно, не желаю. Надеюсь, теперь ты понимаешь, что ни я, ни моя мама к вашей с Кариной истории не имеем никакого отношения. На суде мама Карину увидела впервые за много лет, а я с ней и вовсе не общалась.

***

Полдень. Успел остыть кофе, еще полчаса назад принесенный секретаршей. Откинувшись на спинку кресла, Арина гипнотизировала молчащий телефон, разрываясь мыслями между Ликой и предстоящей встречей с Горским.

— Арина Сергеевна, — дверь кабинета вдруг приоткрылась, и улыбчивый паренек лет двадцати просунул смазливую, немного детскую мордашку, — я Ликины вещи привез — куда их?

— Давай сюда, — задумчиво кивнула женщина, приглашая парня войти. — Все в порядке?

— Да, отдали сразу. Сажинского на месте не было — я заявление у секретарши его оставил.

— Хорошо. Спасибо, Влад. Иди.

Мальчишка кивнул и ушел, а у Арины душа не на месте — как там Лика, все ли с ней нормально… Да и как нормально может быть, когда рядом с ней Власов? Надо было все-таки попросить Влада Ликины вещи сразу домой отвезти — хоть позвонить ей сейчас можно было бы и убедиться, что все у нее спокойно. Да ведь упрямая — и вправду, дверь не открыла бы. И откуда только у Лики столько доверия к этому Власову? А если врет он, что Карину не трогал? А если просто к семье их подбирается и за мать отомстить хочет? Арина и женщину-то ту не помнит совсем: не до парня и не до слез его матери в тот день было — она во все глаза свои заплаканные на Карину смотрела, и кровью сердце обливалось, что дочь ее родная, потерянная, на нее как на чужую тетю смотрит; что беда с Кариной приключилась, а ей и поделиться-то не с кем было — не с очередной же папенькиной фифой длинноногой и уж точно не с отцом, у которого свои планы на всю ее жизнь были, и столь ранняя беременность вряд ли в них укладывалась. И представить страшно, что испытала ее шестнадцатилетняя девочка, в одиночку таща в неокрепшей, еще детской душе пережитую беду, а под сердцем — дитя, зачатое насилием. Или же все-таки не было насилия? Не знает Арина, кому верить. Ни Власова она не знает, ни отнятую дочь свою.

Телефон на столе ожил, заливаясь музыкой Баха. Горский…

— Ты на месте? — раздался голос некогда родного человека, едва Арина приняла вызов.

— Да.

— Я подъезжаю, сейчас буду.

— Жду, Саш.

Короткий разговор, и снова холодные, равнодушные гудки в трубке… Двадцать лет назад он дал ей ясно понять, что больше им не по пути. Двадцать лет назад он единолично решил и их судьбу, и судьбы их детей. Двадцать лет назад, уходя из дома, где остались ее дети, Арина выла от бессилия и проклинала Горского, а теперь, спустя двадцать этих лет… «Мам, а ты ради отца так нарядилась?»

Прав был Горский — дура. Наивная, бестолковая дура, сумевшая простить то, что не прощают. А как не простить? У них дочь. Не вернуть ничего назад, да и Горский давно самой жизнью наказан — одна дочь в земле, другая знать его не хочет. А он изменился после смерти Карины. На похоронах плакал как ребенок, и не могла она, убитая горем мать, не понять, как больно ему было; не смогла ненавистью его добить и упреками злыми, когда к ней, жене своей выгнанной, в ноги упал, прося простить и дать Лику увидеть. А когда увидел — она думала, умом он тронется…