Читаем без скачивания Грезы президента. Из личных дневников академика С. И. Вавилова - Андрей Васильевич Андреев

Романтическая ночь. Не знаю почему, под впечатлением ли Плащаницы и «гробиков» или заунывного пиликания на скрипке, но вдруг решили с Чебышевым идти на кладбище. Наняли извозчика, захватили револьвер. Извозчик – пан молчаливый и, видимо, виды видавший. Кладбище в ½ версты за городом, на Моравицком шоссе. Остановили у кладбища, калитка не заперта. Вошли. Тихо. Небо ясное, сравнительно светло. Бредем по дорожкам мимо памятников. Кладбище богатое, памятники тяжеловесные, темными таинственными дырами зияют открытые двери склепов. Это самое страшное. Идем так сладко и жутко. Ночная весенняя свежесть. Тихие звезды, жуть кладбища и на душе элегия. Что-то простучало, не то сторож, не то мертвец своими костями. Страшно. Побродили, вернулись к пану, опять по шоссе в Кельцы, слезли у костела, зашли туда, посмотрели еще раз на бутафорский «гробик» после настоящих мертвецов и вернулись домой.

Так минорно прошла Великая Пятница и мои именины. Церковь, кладбище ночью и грусть. Ничего радостного и ничего потрясающе печального.

25 марта 1915

…сейчас один, да вот еще на полу растянулся Шайтан, но от его присутствия еще тише. Дверь на балкон открыта. Тепло, небо затянуто, но спокойно и не хмуро. Только в такой тишине немножко начинаю узнавать себя, Кельцы расплываются и перед глазами опять Москва, книги и физика. Физика… неужели мне удастся вновь стать физиком?

Хорошо бы отгородиться от всяких случайностей и в мирной лабораторной тиши прожить spatio breve[124]. А сейчас кругом только сон.

Я давно бросил всякое Weltan[s]chauung[125]. Когда-то так наивно писал длинное рассуждение под титулом «Мое миросозерцание», где доходил от α до ω. А теперь мир для меня сумбурная мозаика, в которой я различаю миллионы кусочков, иногда несказанно прекрасных, иногда отвратительных, но целого, той картины, в которую складываются эти кусочки, не вижу, да и не хочу видеть. Я физик, физику люблю больше всего на свете, за ее ясность, глубину и в то же время вечную загадку. Но у меня нет физического миросозерцания. Для меня физика отчасти только modus vivendi et non plus ultra[126]. Я совсем не эстет, одной внешности не люблю и не понимаю. И что я такое. Пожалуй, правда, что я чудак.

19 апреля 1915

Вчера ночью вышел на балкон и сидел с полчаса, глядя на звезды. Ведь это сыпь вселенной. ‹…› Внизу на костеле уныло звонят часы, шумят колеса, гремят пушки – и какая это пыль в сравнении с той небесной пылью, засорившей вселенскую пустоту.

Я окончательно потерял самого себя.

20 апреля 1915

Опять спасаюсь у неба, выхожу на балкон и смотрю на это безмерное «все». Ради этого всего и живу. Но, вдруг, опять становится жутко и как-то невольно слагаются две строки из несуществующего стихотворения:

«Зачем же небо без границ,

И где же ты, Творец?»

Это уж жуть вселенская – от которой спасенья нет. Да, как-то все жутко – кругом. ‹…› Так все, и небо, и люди, и письма, и сам себе – все внушает жуть и страх. Куда спастись? В физику, в науку – по-прежнему. Остальное все преходяще и минутно.

23 апреля 1915

…обед, синематограф «Чары»… и спать.

25 апреля 1915

Первый раз за 10 месяцев испытываю вновь радость одиночества – опять один с самим собою…

26 апреля 1915

…вышел сейчас в сад перед домом. Атласное небо, а на нем переливаются звездные алмазы, мощные силуэты каштанов, а ночь полна звуками. Неутомимо трещат лягушки, из деревни шумит буйная полька с бубном и гармоникой. Вот все замолкло и совсем издалека слышны выстрелы – здесь в таком глубоком тылу это куда более жутко, чем там – прежде. Гудит паровоз, с востока ползет туча. В старом доме освещены окна. Какой уют, мир и тихое биенье жизни. Пейзаж почти трагический. Эти глухие удары пушек сразу меняют картину. Да, здесь слышна трагедия. Но, Боже мой, какая красота во всем. Небо со своими вечными загадками, старая усадьба с дряхлыми сединами и молодость и лихость польки. Пробыть 5 минут в этой насыщенной красотой атмосфере – почти счастье и Бог послал мне его. Я готов жить только для этих ночей, только для этой блаженной и божественной красоты. Все сразу становится таинственным, а для тайны стоит жить.

29 апреля 1915

Ночью было жутко. В комнате совершенно темно, окна закрыты ставнями. Мыши скребутся повсюду, чуть ли даже не в матрасе… ‹…› Где же «я», я-настоящий. Осталась чужая оболочка. Действую как чужой, даже думаю как чужой.

12 мая 1915

«The time is out of joints»[127], и я на все согласен. Дом, Москва даже не снятся, да и о книгах и физике забываю. Стал «сам не свой». Еду по полю на лошадке, любуюсь ландшафтами, чувствую себя офицером и даже забыл о маскараде. Я сейчас вроде заигравшегося актера не различаю, где сон, где явь.

18 мая 1915

Лес стал таинственным и грустным, здесь витала смерть и, кажется, еще будет витать. Это не настроение кладбища, настроение элегическое, но мирное и успокаивающее. Скорее это впечатление раскрытой могилы, которая вот-вот проглотит гроб. Это уж не элегия, а ужас.

21 мая 1915

Деревня и деревенская природа. Существует ведь природа и не деревенская – ночное небо и море. Это природа поэтов и философов. А вот природа деревенская: березовые и сосновые лесочки, река, коровы, розовые закаты, рожь, васильки. Василек ведь самый народный цветок – это не то что ландыш или фиалка – это прелестный плебей. Деревенская природа – это сами мужики и бабы, безропотно умирающие и родящие. Две «природы» – первая более бездушная, космическая стихийная, вторая очеловеченная, одушевленная, идиллическая. Но обе – природа, уже потому, что существуют не для того, чтобы смотреть, а если и смотрят, то для того, чтобы существовать. Все живущее, все сущее – актеры в драме, предначертанной Богом. Зритель этой драмы – Бог. Актеры в массе не знающие, забывшие, что они актеры, актеры – гениальные, перевоплотившиеся. Но среди них мы, я и другие – «городские», актеры прескверные, актеры в то же время зрители. Играет и смотрит, как сам, как другие играют. Да это так, в нас – искра Божества. Но, Боже! актеры мы отвратительные, зрители, достойные сожаления, – видим изнанки декораций, бутафорию и ложь – но сущности драмы не видим, не понимаем. Природа, деревня – как они счастливы! Счастье – результат оценки