Читаем без скачивания Жена лекаря Сэйсю Ханаоки - Савако Ариёси

– Если желудок заболит, тут же дайте мне знать. Мы с Каэ по очереди будем сидеть подле вас.

Оцуги кивнула в ответ. Вероятно, она старалась сберечь силы, потому и сдерживала эмоции. Но все же Каэ она казалась смешной, точно актер в забавной пьесе. Злая старуха, которая глядела на нее вчера сквозь завесу мокрых волос, и эта высокомерная дама в молчаливой медитации – два совершенно разных человека. Если хорошенько присмотреться, можно увидеть морщинки вокруг ее глаз, но все равно нельзя не признать, что для своего возраста она по-прежнему красива. По сравнению с матерью Каэ, которая умерла два года назад, Оцуги выглядела очень молодо. Каэ часто задумывалась над тем, в чем же кроется секрет ее красоты.

Пришли пациенты, и Сэйсю исчез, оставив женщин одних. Снадобье подействовало не слишком быстро. В комнате воцарилось тягостное молчание. Оцуги лежала с закрытыми глазами, Каэ не открывала рта. До недавнего времени здесь, на застланном татами полу, постоянно лежали кошки и собаки. Теперь их не было. И только дыхание двух женщин нарушало гробовую тишину. Но запах прошлых опытов еще не выветрился: вонь от шерсти животных, отвара из трав, рыбы, смрад рвотных масс, крови и гниения – удушливая смесь, походившая на трупное зловоние. Каэ даже моргать перестала, подумав, не примешается ли в скором времени к этой вони запах тела Оцуги.

И еще, как ни старалась, она не могла выбросить из головы последнюю волю свекрови. Требование об усыновлении Сэйсю родного брата – это прощальный выпад в ее сторону, Каэ в этом нисколько не сомневалась. Оцуги явно намеревалась вытравить невестку и ее кровную линию из родового древа Ханаока. Ну зачем во время последней ссоры она, Каэ, так опрометчиво признала свою неполноценность из-за того, что не смогла произвести на свет мальчика! Она уже не раз об этом пожалела. Между прочим, Сэйсю вполне мог бы назначить своим наследником будущего мужа Кобэн. Кусая губы, Каэ с горечью вспоминала те времена, когда в ней нуждались, и молча взирала на спящую женщину. Разве непонятно, что Оцуги ненавидит ее? Зачем еще она предложила провести этот опыт на себе, если только не с целью поднять неприятный для невестки вопрос и поставить ее в неловкое положение? Или это средство заставить невестку разделить ее судьбу?…

Но у Каэ была Кобэн. «Кто станет заботиться о моей маленькой девочке до самой ее свадьбы, случись со мной несчастье?» – раздумывала она. И вздрогнула, представив себе, что ждет несчастного ребенка.

Бледные щеки Оцуги порозовели, дыхание участилось. Она приоткрыла глаза, увидела, что Каэ смотрит на нее, и снова закрыла их. Похоже, пыталась справиться с болью. Муж велел Каэ сообщать ему о любых изменениях в состоянии матери, поэтому Каэ поспешила найти его.

Лекарь измерил пульс Оцуги и спросил, не больно ли ей.

– Нет, – ответила та, – но все тело огнем горит.

– Так и должно быть. Не волнуйтесь, матушка.

– А я и не волнуюсь. Я вас даже не звала. Это Каэ за вами побежала.

Дом был полон больных, некоторые пришли издалека. Обычно они останавливались в крестьянских домах Хираямы и ее окрестностей, чтобы иметь возможность навещать Сэйсю до тех пор, пока не исцелятся. Лекарь вернулся в смотровую.

Спустя четверть часа Оцуги начала извиваться от боли. Она упорно скидывала с себя руки Каэ, стонала и выгибалась дугой. Подушечка съехала в сторону. Затем, сбросив с себя одеяло, женщина принялась дико расчесывать грудь. Каэ уже поднялась, чтобы снова пойти за Сэйсю, но тут он сам появился в комнате и позвал, придерживая Оцуги за плечи:

– Матушка!

Та услышала сына и открыла налитые кровью глаза.

– Умпэй?

– Больно, матушка?

– Не очень. Просто хочется перевернуться. Боль вполне терпимая.

– Все будет хорошо.

– Умпэй? – повторила Оцуги.

– Что, матушка?

– Умпэй, ты мой сын, так ведь?

– Конечно.

– Ты только мой, Умпэй?

– Только ваш, – со смехом ответил он, словно обращался к малому ребенку. Когда мать успокоилась, он вернулся к пациентам.

Оцуги по-прежнему тяжело дышала, и время от времени у нее случались судороги. Глядя на нее, Каэ не могла думать ни о чем, кроме только что разыгравшейся на ее глазах сцене, – пребывая в затуманенном сознании, Оцуги заявила, что сын принадлежит только ей, а не его жене. Бред свекрови напомнил ей о рождении Кобэн, о невыносимых схватках, потребовавших от нее напряжения всех сил и чуть не лишивших ее жизни. Говорят, что боль первых родов самая ужасная, а потому никогда не забывается. Может, поэтому для Оцуги Сэйсю дороже остальных детей, и она пытается завладеть всей его любовью без остатка, рассуждала Каэ, стараясь успокоиться. В обществе Оцуги она чувствовала себя легко, лишь когда думала о том, через что им обеим пришлось пройти; например, произвести на свет детей Ханаока. После смерти Окацу она постаралась преодолеть возникшую между ними вражду и отнестись к свекрови с сочувствием. Но в то время все усилия пошли прахом, и пропасть, отделявшая ее от свекрови, еще больше увеличилась. Оцуги по-прежнему относилась к ней презрительно.

Свекровь впала в забытье. Каэ прониклась состраданием к ней и отогнала от себя злые и горькие мысли. Она пожалела это несчастное создание, которому так важно было верить, что Сэйсю принадлежит только матери. Может, Оцуги умрет. Или останется безвольным немощным существом, как кошки и собаки, испытавшие на себе действие снадобья доктора Сэйсю. Отдавшись на волю воображения, Каэ временно утратила всю свою ненависть.

Расслабленное тело Оцуги не шевелилось, цвет лица снова стал фарфорово-бледным. Каэ измерила ее пульс. Все в норме. Во сне жажда свекрови отвергнуть невестку тоже утихла.

– Матушка! – прошептала Каэ в ухо Оцуги. Никакой реакции. Вполне возможно, что снадобье подействовало и на слух.

Когда Оцуги металась в бреду, синее кимоно ее распахнулось, обнажив сморщенные бледные груди, настолько худые, что казались двумя чахлыми зверьками. Каэ поправила на ней одежду, аккуратно прикрыла грудь и свела вместе широко раскинутые в стороны ноги свекрови.

К полудню обезболивающее снадобье вошло в полную силу. Каэ дала отчет Сэйсю, который заглянул сообщить ей, что собирается отлучиться из дому. Удивленная подобным поведением мужа, Каэ спросила у него:

– Вы уверены, что с ней все в порядке? Она так металась… Не будет ли каких серьезных последствий?

– Никакой опасности нет, – как ни в чем не бывало ответил он. – Я, конечно, влил в питье немного отвара из цветов дурмана, но также добавил и противоядие. А бореца и красавки[43] там вообще не было. Так что матушка всего лишь приняла крепкий горячительный напиток, настоянный на травах, и теперь спит пьяная.

Разочарование было написано у Каэ на лице, она начала сожалеть о проявленной было симпатии к свекрови, злость и уныние вернулись. Жена лекаря знала, что без ядовитого бореца свекровь быстро оправится. Она вспомнила о собственнических настроениях Оцуги в отношении Сэйсю, и враждебность разгорелась в ее душе с новой силой. Каэ пожалела, что поправила кимоно Оцуги. Если бы она оставила все как есть, эта глупая самодовольная старуха сгорела бы со стыда!

Сэйсю неспешно отобедал в деревенской харчевне и снова вернулся к матери.

– Матушка, матушка! – громко позвал он.

Ответа не последовало. Некоторое время тому назад Каэ аккуратно поправила ленту Оцуги.

– Так… О, она пошевелилась, – пробормотал Сэйсю.

«Интересно, из чего на самом деле состояла смесь? – подумала Каэ. – Настолько ли она проста, как описал муж?»

Сэйсю откинул одеяло и распахнул полы кимоно Оцуги. Каэ смутилась, но взгляда не отвела, умирая от желания узнать, что будет дальше. Пальцы Сэйсю скользнули по внутренней стороне бедра матери и замерли.

– О-ох! – простонала Оцуги, когда он ущипнул ее за нежное место.

– Матушка пока без сознания, как я и ожидал. Но меньше чем через полчаса она, скорее всего, откроет глаза и будет способна передвигаться самостоятельно. Позови меня. – И лекарь снова вернулся к пациентам.

Каэ была слишком расстроена, чтобы ответить. Как мог он, ее муж, касаться руками интимных уголков тела другой женщины, да еще в присутствии жены?… Она припомнила их ночи, от этого у нее взмокли ладони. И даже подумав о том, что это всего лишь его мать, а он – врач, который ущипнул свою пациентку только для того, чтобы выяснить, чувствует ли она боль, Каэ не находила ему оправданий. Как Сэйсю мог так поступить?!

Оцуги спала, словно ничего не произошло. Спокойное лицо излучало самодовольство. А что, если она давно уже пришла в сознание и знала, что сын трогает ее за бедро в присутствии жены? Вскоре Каэ убедила себя, что свекровь все чувствовала и только притворялась спящей.

Как и полагал Сэйсю, Оцуги очнулась меньше чем через тридцать минут. Хмельной взгляд заметался по комнате и остановился на Каэ.

– Сколько я проспала?