Читаем без скачивания Неведомому Богу. Луна зашла - Джон Стейнбек

Бартон внутренне готовился к поездке в сезонный лагерь для совместных молитв, где планировал провести следующее лето. Он уже предвкушал наплыв положительных эмоций, которые должен был получить там. Размышляя о том времени, когда он, исповедовавшись в грехах перед собранием, вновь обретёт Христа, Бартон пытался найти внутри себя хоть какое-то оправдание. «Вечером ты сможешь ходить в дом общины, — говорил он своей жене. — Каждый вечер в доме общины люди будут петь и есть мороженое. Мы возьмём палатку и останемся там на месяц, может быть, на два». С растущим удовлетворением он видел, как благодарит проповедников за их приглашение.

15

Было начало ноября, когда пошёл дождь. Каждый день с утра Джозеф внимательно разглядывал небо, изучая медленно плывущие облака, а вечером наблюдал за тем, как, окрашивая небо в красный цвет, заходит солнце. Размышлял он обо всём этом в духе детских стишков о приметах погоды:

Зорька красная с утра —Всех наверх свистать пора.Ну, а если вечером —Волноваться нечего,

или немного по-другому:

Зорька красная с утра —Дождик льёт, как из ведра.Ну, а если вечером —Зной идёт навстречу нам.

Гораздо чаще, чем на часы, он смотрел на барометр и, когда стрелка поползла вниз, был весьма доволен. Выйдя во двор, он шёпотом сообщал дереву: «Через несколько дней пойдёт дождь. Он смоет пыль с листьев».

Как-то раз он подстрелил ястребка и повесил его вниз головой среди ветвей дуба. И тут же стал проверять, надёжно ли укрыты куры.

Томас посмеялся над ним:

— Да не сделаешь ты так, чтобы он пошёл скорее! Ты же видишь шкалу. Будешь слишком нервничать — прогонишь дождь. — И добавил:

— Утром я собираюсь зарезать поросёнка.

— Я подвешу распорку на дубе возле моего дома, чтобы можно было повесить его там, — сказал Джозеф. — Ведь Рама будет делать колбасу?

Когда Элизабет проснулась, поросёнок пронзительно визжал, а Рама собирала в подойник льющуюся у него из горла кровь. Они не спешили, поэтому бока и окорока оказались в новой кирпичной коптильне незадолго до того, как начался дождь. Всё сделалось неподвижным. Юго-западный ветер, яростно дувший с океана, развернул тучи, они, раздвинувшись, опустились, скрыв вершины гор, и тяжёлые капли упали на землю. Дети, собравшись в доме Рамы, выглядывали в окно. Бартон возносил благодарственные молитвы, помогая делать это и своей жене, несмотря на то, что она себя плохо чувствовала. Томас ушёл в сарай и, усевшись на перекладину яслей, слушал, как дождь стучит по крышам. Кучи сена, согретого на склонах холмов летним солнцем, были ещё тёплыми. Лошади беспокойно переступали ногами; натягивая недоуздки, они пытались вдохнуть воздух, поступавший через маленькие выгребные оконца.

Когда начался дождь, Джозеф встал под дубом. Он помазал кору кровью поросёнка, тёмной и блестящей. Элизабет закричала ему с крыльца:

— Дождь пошёл! Ты намокнешь!

Он повернул к ней улыбающееся лицо.

— Я сухой! — крикнул он. — Хочу намокнуть!

Он смотрел, как с глухим шумом, поднимая невысокими столбиками пыль, падают первые крупные дождинки; как, подобно зёрнышкам перца, осыпаются на поверхность земли тёмные капли. Стена дождя стала густой, плотной, и свежий ветер, подкашивая, заваливал её. Резкий запах сырой пыли распространился вокруг, а потом началась первая настоящая гроза, очищающая воздух, барабанящая по крышам, срывающая с деревьев мокрые листья. Земля потемнела, по двору побежали ручейки. Джозеф стоял, высоко подняв голову, в то время, как дождь хлестал по его щекам и векам, вода стекала по бороде за ворот рубахи, а вся одежда тяжело висла на теле. Он долго стоял под дождём, чтобы убедиться, что гроза разошлась не на шутку.

Элизабет снова позвала его:

— Джозеф, ты простудишься!

— Никакой простуды, — сказал он. — Только здоровье.

— У тебя на голове скоро трава начнёт расти. Джозеф, иди, здесь тепло. Иди, переоденься.

Но он оставался под дождём, и только потоки воды, достигшие дуба, заставили его уйти.

— Хороший будет год, — сказал он. — Ручьи в каньоне разольются ещё до дня Благодарения.

Поставив мясо тушиться на кухонную плиту, Элизабет уселась в глубокое кожаное кресло. Когда он вошёл, она рассмеялась, почувствовав ту радость, которая сразу же разлилась вокруг.

— Ну вот, с тебя капает на пол, такой чистый пол.

— Знаю, — сказал он. Он ощутил такой прилив любви к Элизабет и всему окружающему миру, что быстрыми шагами прошёл через комнату и мокрой рукой коснулся её волос, словно благословляя.

— Джозеф, с тебя капает мне на шею.

— Знаю, — сказал он.

— Джозеф, какая у тебя рука холодная. Когда я проходила конфирмацию, епископ положил руку мне на голову, как ты сейчас, и рука у него была холодной. По моей спине пробежал холодок. Я подумала, что там был Святой Дух, — довольная, она улыбнулась. — Мы потом говорили про это, и все другие девочки сказали, что там был Святой Дух. Так давно это было.

В своих мыслях она вернулась туда, и посредине длинной и узкой воображаемой полосы времени пролёг белый проход в горах, даже он был внутри этой полосы дорогой назад.

— Через две недели вырастет трава, — сказал он.

— Джозеф, на свете нет ничего более неприятного, чем мокрая борода. Сухая одежда лежит на кровати, дорогой.

Весь вечер он просидел в кресле-качалке у окна. Украдкой бросая взгляды на его лицо, Элизабет видела, как он с тревогой хмурил брови, когда дождь стихал, и, вполне довольный, улыбался, когда он становился сильнее, чем прежде. Поздно вечером к ним зашёл Томас, который долго топтался на крыльце, вытирая ноги.

— Всё в порядке, — сказал Джозеф.

— Ну, да. Завтра надо будет прорыть несколько канавок. Загон для скота — под водой. Надо будет её отвести.

— В этой воде — удобрения, Том. Давай сольём её туда, где у нас растут овощи.

Дождь шёл неделю, иногда превращаясь в туман, а потом лил снова. Дождинки пригибали к земле старые, умершие стебли травы, и через несколько дней крошечные, подобные дротикам, ростки устремлялись ввысь. Река, грохочущая у западных холмов, затопила ивы и ворчала среди валунов. Из всех мелких впадин и изгибов на поверхности холмов, половодьем вливаясь в реку, стекала вода. Водные потоки, увеличившись в объёме, затопили все овраги.

Детям надоело играть в помещениях ещё до того, как всё это произошло; они докучали Раме, которой приходилось думать над тем, как развлечь их. Женщины стали жаловаться на то, что бельё, повешенное на кухне, плохо сохнет. Джозеф, надев дождевик, проводил целые дни в окрестностях фермы; теперь он заглубил смотровые шурфы, чтобы видеть, насколько почва пропиталась влагой, и прогуливался вдоль берега реки, разглядывая заросли, брёвна и сучья, как поплавки качавшиеся на поверхности воды. Ночью он спал некрепко, прислушиваясь к дождю, или дремал, просыпаясь только тогда, когда дождь стихал.

А потом, однажды утром, небо очистилось, и засветило тёплое солнце. Промытый воздух был приятен и чист, а все листья на дубах блестели, как полированные. Появилась трава; на дальних холмах можно было наблюдать всё богатство её цветовых оттенков, и крошечные стрелы, тёмно-синие на расстоянии, которые неровным рядком пробивались из грязи, оказывались зелёными, если взять их в руки.

Дети, словно зверьки выпущенные из клетки на волю, предались своим играм с таким неистовством, что их пришлось отправить в постель.

Джозеф вынес плуг и вспахал почву на огороде, Томас прошёлся по нему бороной, а Бартон вскопал грядки. Они словно выстроились в очередь, где каждый стремился приложить руки к делу. Даже дети просили разрешения бросить по комку грязной земли для редиски и моркови. Редиска выросла очень быстро, а с посадками моркови надо было подождать, потому что они требовали хорошего ухода. Всё это время трава шла в рост. Стреловидные ростки превращались в травинки, у основания каждой из которых тотчас возникала еще одна такая же. Вершины и склоны холмов вновь приобрели мягкие, плавные и чувственные очертания, а шалфей утратил свою тёмную строгость. Из всей округи только поляна, окружённая соснами, не изменила своего облика.

Прошёл день Благодарения с обильными угощениями, и к Рождеству трава поднялась уже до лодыжек.

Как-то вечером на дворе фермы появился старый мексиканец-коробейник с тюком, полным просто замечательного товара — иголками, булавками, небольшими кусками воска, бумажными иконками, коробкой резинок, гармониками и красно-зелёными шариками из гофрированной бумаги. Старый, сгорбившийся, он принёс только небольшие вещи. Развязав свой тюк на крыльце перед входом в дом Элизабет, он с извиняющейся улыбкой отступил чуть назад, снова и снова поворачивая в руках упаковку с булавками, чтобы наилучшим образом продемонстрировать их достоинства, или, мягко указывая пальцем на резинки, чтобы привлечь внимание собравшихся женщин.