Читаем без скачивания Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях - Михаил Юдсон

Хотенье такое принесло неожиданный результат. Откуда ни возьмись, возникнув из вокзального охлоса, возможно, слепившись из белка падающего снега и желтков лунного света, — на Илью налетела Василиса — в той же разбойничьей, невероятной роскошной шубе до пят, схватила его за руку:

— Ты здесь… Где ты ходишь, я вся обыскалась, пойдем скорее…

Она повлекла его в какой-то грязноватый, пахнущий мокрыми песцами подъезд, куда-то вниз по темной лестнице, заботливо стряхивая по пути с его плеч снежные хлопья. Илья машинально семенил по ступенькам.

«Шо? Шо такое, Яхве? — перепуганно метались мысли. — За что завучиха меня тащит? План Урока вовремя не сдал, проповедь игнорировал… разъяснение вышло «Нащот жыдов», так ахнули, опомнились, самокатчик наказ привез: считать евонную заранее обдуманную педагогическую деятельность растляющей… и посадить на цепь… по месту обнаружения…»

Вот и лестница кончилась, под ней была запертая на ржавый замок дверь пытошной подсобки, рядом валялись метлы, колодки, сломанные стулья, лопаты. Василиса прислонилась к столу без одной ножки и распахнула шубу. Приятная неожиданность — она была совершенно голой. Праздник, что ли, сегодня какой-то славнославянский?

— Ну, Илюшенька…

Он чуть подсадил ее на край стола, лихорадочно копаясь в своих меховых штанах, рвя примерзшие крючки, расшнуровывая ширинку, доставая своего заиньку… И вот — сладостное вхожденье в обволакивающую нежность, нырянье в теплую мягкую норку, в милый уютный тоннель. «Здесь, здесь, не сам костер, но его отблеск… волосатое пещеристое тело… огнь чресл сокрыв в стволе, вошел я в лабиринт, где нет Исхода, и семя отворит твою пустыню…» Она откинула голову назад, выгнув спину, часто задышала, глаза закатились. Илья уткнулся губами в сладкую грудь, русые волосы облепили ему лицо.

«Ру-у-усь ласковая, — летело в буйной его головушке. — И я на ней, родимой, в ней, горяченькой, наконец-то, с Божьей помощью, тону в мокром щастье, пру, рву, хлюпаю — вот и выгреб, выгреб, выгреб! Спа-а-асся! Уф-ф…»

— Василиса Игоревна! — позвал женский голос сверху через перила. — Вы у себя, под лестницей? Там из управы звонят насчет детских утренников…

— Ничего не бойся теперь, — быстро говорила она, прощаясь, и целовала Илью в лоб, в щеки, в глаза (очки он суетливо сорвал и сунул за голенище валенка). — У тебя теперь будет все, все благополучно. Я твоя Берегиня! Опосля еще увидимся…

Облизывая губы и механически ощупывая, все ли у него застегнуто, Илья медленно поднялся по лестнице, толкнул дверь подъезда и вышел на улицу. Детские утренники да жертвенники, чтоб им! Плестись в свою берлогу, к месту правожительства совершенно не хотелось, желалось остаток дней лежать, обнявшись с Лисанькой, под чудесной лестницей на хромом столе, изредка лишь плавно передавая друг дружке баклажку из выдолбленного клубня — хлебнуть хорошего… Эй, эй, а как же Люда? И бесплодные доселе старанья — дозвониться до?..

— Здра-асьте! Снова по многоскрипучему снегу пришли мы на остров! — раздраженно возник Нутряной Голос и потребовал: — Сними-ка, брат, с меня пальто… Чего ты надоедливо долбишь в одно и то же место — очумел? Где еврейская сметка, жидовская жилка? Увеличь разброс. Проведи эксперимент — поищи свежую будку, смени комбинацию цифр.

Илья двинулся по тротуару. Проносившиеся машины швыряли снежную грязь из-под колес. Осиянно сверкали витрины Елисеевских, спешили под липким снегом прохожие. Через дорогу горели огни «Макдональдса», и громадные буквы бежали по крыше: «Сам сунь» — реклама какого-то Надмирного Банка, предлагающего сунуть свой хвост в прорубь и ждать.

В ближайшем киоске Илья купил хот-дог с кетчупом, баночку «колы» в зашел под пластиковый навес троллейбусной остановки. В углу, рядом с урной, валялись окурки и апельсиновые корки. На стенке, под джинсовым пастушком с плаката «Мальборо», на фоне глянцево сияющих снегов («Посетите Ратмирову пустынь!») серела старая ободранная листовка: «Хотите похудеть? Русь, опояшься мечом!»

«Вот будь сейчас здесь, на этом самом месте, телефон — позвонил бы Машке! Ей-Яхве! — помышлял Илья, с урчанием прожевывая сосиску. — Смех смехом, а песец кверху мехом!»

Направившись к урне — выкинуть пустую жестяную банку, он поскользнулся на банановой кожуре, взмахнул руками и чуть было не грохнулся на шейку бедра (прощай, практика!), но, к счастию, был подхвачен под локоть маленькой, но крепкой рукой. Это был все тот же мальчик-снежачок — явный подшефный и тайный опекун, сторож брату — в яркой «дутой» курточке и лыжной шапочке.

— Все мечетесь, Илья Борисович? — сочувственно спросил мальчик, притоптывая сапожками-«снегоходами».

— Эксперимент ставлю, — угрюмо пробормотал Илья.

Спаситель покивал:

— Надо думать, это «экспериментум круцис», «опыт креста», в смысле — решающий эксперимент. Название, как известно, восходит к тем крестам, что ставились на распутье, указывая разделение дорог. А он чистый, эксперимент-то, помех нет?

— Как же им не быть, — бормотал Илья. — Хочу вот позвонить, да сам не знаю… Ходить, искать…

Мальчик, размотав пушистый шарф, извлек из внутреннего кармана куртки «мобилу»:

— Позвонить? Ну что же, позвоните, Илья Борисович.

Илья вздохнул, положил телефон на ладонь, махнул рукой и решительно потыкал в кнопочки.

И номер был не занят, и сразу ответили — жда-али…

Конец первой части

Часть вторая

НЮРНБЕРГСКИЙ ДНЕВНИЧОК

«И я услышал птиц

На утренней поверке.

И голос: «Воротись!

Что делать в Нюренберге?»»

Тетрадь первая

В начале, или Врата Овира

«— Как мне попасть в дом? — повторила Алиса погромче.

— А стоит ли туда попадать? — сказал Лягушонок. — Вот в чем вопрос».

«Куда ты стремишься? — рек коннику книжник».

Обычно я просыпаюсь легко. Меня, как кого-то из джеромовской Троицы, достаточно разок-другой хорошенько пихнуть веслом — и я уже на ногах.

А нынче ни свет ни заря на меня набросились со всех сторон. Сначала за стеной ожил телевизор — щелкнув, включился, изверг, и сразу вкрадчиво зашипел: «Бандерлоги, хлопцы! Хорошо ли вам слыш-ш-шно?!» — то ли всенощное бдение транслировали, не могли уняться, то ли сосед Рабиндранат крутил любимые былины — вид древних джунглей с утра заряжал энергией, готовил к выходу за дверь, в жуткое наружу.

Потом нижний соседушка Юмжагин пришел в движение — запрыгал по жилищу, принялся метать топор в потолок, разминаясь.

И тут же раздался стук в дверь (так судьба, утверждают, так, так…). Я осторожно прокрался в прихожую. Дверь у меня неоднократно выламывали: однажды по ошибке — бухие грибники обмишурились, вроде у них на малине такая же ободранная и сучковатая (после ломки, поостыв, даже извинялись); другой раз ночные патрули — на спор, сапожищем с разбегу — «Кто не спрятался?!» А как-то, помню, совсем уж поутру… какие-то… ранние христиане…

Последний раз дверь навесили вверх ногами, глазок оказался у пола и к нему стало удобно подползать на четвереньках. Смотришь всегда с интересом, ожидая наконец-то узреть, облизываясь, стройные голые нежные ножки, круглые коленки. Но раз за разом отплевываешься — то смазные сапоги и поддевка квартального охотнорядца, наносящего дежурный визит, то ряса старшего по подъезду, выгоняющего на расчистку домовых свинарен.

Сегодня наблюдался какой-то неопределенный плащ, какой-то брезент колыхался. На всякий случай я поскребся с разбегу в дверь, заразительно похохотал симбирской гиеной (многие держат), потом закричал, как бы отгоняя домашнюю зверюгу: «Брысь, брысь, Вовка!», с грохотом откинул засовы, приоткрыл щель и выглянул. Небольшая неопасная бабка в замызганной плащ-палатке топталась на площадке. Судя по толстой сумке на ремне и ржавому велосипеду, который она взгромоздила за собой на третий этаж, — почтальонша. Бабка, отдуваясь, достала квиток и принялась разбирать написанное:

— Улица Миклу-ха-Маклая, скотландского яврея, правильно… Домина 503, обитель 90, здеся…

Тут она, запинаясь, выговорила по слогам:

— Юд-штейн-ман-сон, что ли ча? Язык сломаешь с вами… Илья Борисович?

— Да.

— Пляшите!

Делать нечего. Я засунул большие пальцы в прорези жилетки и заплясал присущее.

— Достаточно, — сказала бабка. — Вы и есть, вижу.

Она извлекла из сумки плотный пакет, завернутый в клеенку, и вручила мне.

Я с благодарностью подал ей медный грош, она сунула его куда-то за пазуху и побрела вниз по лестнице, громыхая подпрыгивающим велосипедом.