Читаем без скачивания Чужой среди своих 2 (СИ) - Василий Сергеевич Панфилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По негласным правилам самой свободной страны мира, её гражданам полагается в таких случаях замедлять шаги, искательно и смущённо улыбаться, повинуясь даже не повелительному взмаху руки и окрику, а просто нахмуренным бровям, останавливаться, и, запинаясь, заискивающе объясняться, что они-де по очень важному делу, и не могли бы их…
… и обычно — нет!
— Вы же из газёты⁈ — напрочь проигнорировав грозный вид и предупредительно выдвинутую редкозубую челюсть человека в мешковатом костюме, мама перехватила потрёпанного жизнью немолодого мужчину, устало поднимающегося по ступенькам, с пыльным болоньевым плащом на согнутой руке.
С виду ничем не примечательный, сутулый, с помятым лицом нездорового цвета, рыхлым животом и потухшей папиросой в углу мягкого некрасивого рта, он не произвёл на меня впечатления, и я не понял, по какой причине мама остановила именно его⁈ Пепел на лацкане пиджака, перхоть, и весь он какой-то несвежий, обыкновенный…
Почему не остановила того — в костюме, сшитом явно на заказ, пружинисто поднимающегося по ступенькам и весело переговаривающегося с таким же благополучным, спортивным, нестарым ещё приятелем? Почему не заговорила с тем, важным и седовласым, шествующим со свитой, внимающей каждому слову?
Не отвечая и не останавливаясь, мужчина на миг повернул голову, мельком и как-то очень цепко оглядев нас, и снова отвернулся…
… а у меня ознобом по спине прошло ощущение, будто я заглянул в дула корабельных орудий за мгновения перед выстрелом.
Небрежная отмашка рукой, и тот, в мешковатом костюме, будто врезался в стеклянную стену, и, вильнув подобострастным выражением лица, снова вернулся в свою незримую будку у входа. Бдить.
А мы, по этой же отмашке, получили в глазах окружающих некий не то чтобы статус… но пропуск в святая святых, и как-то всё так, что это стало ясно всем вокруг.
Пристроившись рядом и чуть сзади, мама несколькими короткими и немного сумбурными фразами, вывалила на сотрудника газеты наши проблемы. Короткий кивок, и о нас будто забыли.
Переглянувшись с отцом, мама чуть отстала, и мы, растянувшись, двинулись вслед за этим, помятым. А тот, остановившись ненадолго, заново прикурил налипший на угол рта бычок и пошёл по холлу, то и дело останавливаясь, чтобы с кем-то поговорить.
Понять из этих разговоров что-то значимое, наверное, смог бы только человек, причастный к журналистике, а мне понятны только отдельные слова и предложения. Помимо профессионального журналистского жаргона, отличающегося, кажется, от современного мне очень и очень сильно, их речь полна недоговорённостей, эвфемизмов и отсылок на какие-то моменты, понятные только узкому кругу лиц, а может быть, и вовсе, только собеседнику.
Единственное, что я понял, да и то по отношению окружающих, так это то, что этот немолодой помятый мужик с вонючей папиросой, один из тех, кто определяет редакционную политику. Вне зависимости от официальной должности!
Обстановка внутри не слишком примечательная, обычный, в общем-то, официально-бюрократический стиль СССР, узнаваемый с полувзгляда и въедающийся в подсознание, как копоть от горящих покрышек в одежду. Обязательные рабоче-крестьянские фрески, кумачовые лозунги, цитаты и портреты…
… вот только, кажется, я пару раз видел этих, с портретов, в здании «Комсомолки».
Пришло даже не понимание, а осознание, что «Комсомолка» не просто газета, а печатный орган правящей Партии, и что её роль куда как выше, чем роль прессы в моём времени. А это, несмотря на, казалось бы, отсутствующее у меня чинопочитание, несколько напрягает…
Следуя за этим грузным, одышливым немолодым человеком, я несколько потерялся во времени, да и, отчасти, в пространстве. Мир сузился до этого, так и не представившегося нам человека, и родителей, а всё остальное мелькает, как в стробоскопе.
Жестом остановив нас чуть поодаль, этот, грузный и властный, коротко переговорил со смутно знакомым человеком в роговых очках. Затем, еле заметно обернувшись и поймав нас глазами, он дёрнул подбородком, и мы, как привязанные, влетели вслед за ним в большое помещение, встав у стеночки рядом с дверью.
Сердце колотится в груди под ритм «Металлики», а глаза разом залило потом. Вот сейчас… да или нет…
Здесь, внутри, много письменных столов, стрекочущих пишущих машинок, людей, табачного дыма и разговоров. Всё очень буднично, просто и местами даже как-то блёкло, серо…
… взмах руки, и я сам не понял, как оказался перед одним из письменных столов.
— Вот, Савеловы, — представляет нас грузный, и что-то говорит, но его голос то пропадает, то появляется. С досадой понимаю, что до полного выздоровления, до полноценного вживания в этот мир и это тело мне ещё далеко…
… а потом, волной облегчения по телу — осознание, что этот, грузный и властный, просто говорит иногда совсем тихо, не для всех и тем более — не для нас.
— Вот… — шагнув ко мне, мама опустила воротник рубашки, показывая следы на моей шее, решив сразу зайти с козырей, — днём вчера…
Она начала рассказывать, запинаясь и заново переживая вчерашний день, а я, кусая губу, вставляю иногда реплику, злясь на собственный ломающийся голос, который, совершенно не ко времени, подводит меня.
— Вот так… — растопырив пятерню, мама показывает на грузном, как её толкали в стену.
— А ты… — внимание переключается на меня.
— Висел, — криво улыбаюсь, — полузадушенный, на воротнике собственной рубашки. Воздуха нет, сознание уплывает куда-то, и страшно — до жути…
— Да уж… — пробормотал один из слушателей, снимая очки и закусывая дужку, — понимаю!
— Ну и… — подбодрил меня грузный.
— Ну… — с трудом собираюсь с мыслями, — а потом мне в лицо вот так вот выдохнули…
— Жидёнок… — я постарался полностью передать те интонации, и, судя по тому, как дёрнулся один из слушателей, одними губами произнеся ругательство на идише, мне это хорошо удалось!
— Ты не ошибся? — перестав жевать дужку очков, спросил журналист.
— Не… — я мотанул головой, — Очень всё… ну, отчётливо…
— И… — мягко подтолкнули меня голосом.
— Ну вот сказали это… про жидёнка, и увидел, как маму, ну и… — непроизвольно передёргиваю плечами, — полез в драку.
— Так… — сосредоточенно кивает тот, что ругался на идише, — Значит, не только на шее…
— Почему? — удивляюсь я, — А-а… нет, я вырубил этих… погромщиков.
— Хм…
— Да это не сложно, на самом-то деле! — заторопился я, — Это ж не боксёрский ринг, а так… Да и они не ожидали, а я всерьёз бил!
Взрослая часть меня где-то там, далеко позади… а на переднем плане — подросток, взбудораженный
