Читаем без скачивания Разомкнутый круг - Валерий Кормилицын

– А грибочков-то солененьких? Груздочков под третью рази не желаете? – засуетился лесничий. – Дочки, грибочков барину тащите да осетринки отварной, – слабым голосом велел он вмиг появившимся невесткам.

– Хороши у тебя девки! – похвалил Аким, с удовольствием разглядывая дебелых красавиц, любуясь их легкой походкой, волнующей полнотой рук и смелостью глаз, без стеснения встречающих взгляд гостя. – Хороши!.. – блаженно щурясь, раскуривал трубку с коротким чубуком. Любовался он ими, как художник любуется удачной картиной, а архитектор прекрасным дворцом, ни одной похотливой мысли не было в его голове.

– Куда там до наших заграничным мамзелькам! – поддержал тему Михеич, опрокидывая в себя еще одну рюмку и забрасывая рукой горстку грибков в широко раскрытый рот. – Гоняй их ложкой по всей тарелке, словно Суворов турок, – оправдался он.

– В этом ты прав, – пускал к потолку кольца дыма Аким. – Вино, война и женщины! Что еще надо гусару?..

– Больше ничего! – махал рукой захмелевший дед. – Грибков рази только вот…

– Нет, надо… Хоть гусару, хоть драгуну нужен еще дом, – обвел вокруг себя трубкой Аким, умудряясь ничего не сбить со стола. – Семья! – уставился он на лесника.

Тот с трудом поднял глаза и кивнул головой, чуть не свалившись с лавки.

– Добрая водочка! – похвалил Аким, с трудом поднимаясь на ноги. – Дамы! – заорал он, перепугав вмиг заскочивших в горницу девок. – Папеньку на воздух! – отдал команду, оперевшись рукой на подвернувшеся уютное плечо и тяжело шагая к двери. – Жарко у вас тут, вот и размазался вахмистр.

Свежий, чуть влажноватый ветерок, благоухающий весной и лесом, приятно освежал голову и бодрил тело. Сыновья вытащили лавку на улицу и усадили папашку, уперев его для крепости спиной в стену, а сами устроились по бокам. Какое-то время Михеича заваливало вперед. Он так и норовил уткнуться носом в волглый снег, но крепкие руки благополучно удерживали его. Добродушный облезлый дворовый пес, шевеля влажным желтым носом, уселся напротив хозяина, изумленно наблюдая за ним.

Акиму не хотелось сидеть. Хмель мигом вышел на свежем воздухе, и энергия кипела в нем, будоража кровь. Хотелось битв и приключений…

«Уже потянуло в полк? – удивился он, сжимая и разжимая ладонь. – К сабле, что ли, чешется?.. Не к деньгам же?!.»

– Мужики! – обратился к рыжим лохматым головам.

Кобель тоже повернулся в его сторону. Башка его была такой же рыжей и лохматой, как у хозяев.

– Тебя это не касается! – на полном серьезе сообщил Аким расстроившейся собаке. – А не посражаться ли нам на сабельках?

– Давай! – рявкнул проснувшийся Михеич, не дав даже закончить фразу. – Постражаемся! – ухмыльнулся он, резво вскакивая с лавки. Ноги крепко упирались в снег, а руки в бока. – Не смотрите, что старенький и кашляю. – Топнул ногой, обутой в сапог, оставив в снегу глубокий след.

Сыновья помчались в дом за саблями.

– У меня все есть, – хвалился немного протрезвевший лесник, – и сабли и пистоли… в лесу без этого нельзя. Паренька твоего обучаю. Знатно барчук стреляет, – икнул он и взял в крепкую еще руку рукоять сабли, принесенной сыновьями.

– Ежели меня победите, – произнес Рубанов, – червонец за мной, – рассек воздух саблей, гикнул и кинулся на противников.

Дышалось и двигалось ему удивительно легко: спина не болела, рана не чувствовалась. Движения были точны и упруги, выпады неожиданны и сильны. Молниеносным движением он выбил саблю из рук одного из мужиков и треснул его плашмяком по заднице.

– Первый готов! – азартно выкрикнул он.

Перепуганный пес отбежал на безопасное расстояние и хрипло лаял. Аким развеселился. Смех прямо-таки душил его, разрывая на части грудь. Удары проходили удивительно хорошо и четко. Через несколько минут он обезоружил и самого лесника.

– Что, рыжие?! Не видать вам десяти целковых. – Чувствительно огрел несколько раз по спине третьего и последнего из противников. – Это вам не вилами дерьмо таскать. – Метнул саблю в дверь, где она, дрожа, и застряла. – Пойдем-ка в дом да продолжим трапезу, – теперь уже он, словно хозяин, пригласил лесника. – А еще силен, силен гусар! – польстил деду. – В твои года пора на печке сидеть, а ты дерешься, как молодой, – достал из кармана деньги, нашел десятку и протянул леснику. – Бери, бери, коль барин жалует, – велел он. Но тот и не думал отказываться.

– Ну, ваше сиятельство, и горазд ты на сабельках! – ошалел от счастья дед. – Чисто молния разил! – подхалимничал он, нежно перегнув и схоронив ассигнацию за пазухой.

Выпив две рюмки водки, Изот Михеевич велел подавать чай. Невестки словно стояли наготове за дверью. Плавно покачивая бедрами, одна внесла ведерный самовар, другая – огромный поднос с горкой свежих пряников и густым липовым медом в красивой вазе – знай , мол, наших!

Ну как же не выпить еще под такой приторный медок? Лесник захмелел снова.

– Вот что, барин, смотрю, на девок моих любуешься?!. А хочешь, они раны твои солдатские в баньке пропарят? Мигом вся хворь выскочит.

– Да меня, милейший мой Изот Михеевич, Лукерья залечила до…

– Ха-ха-ха! – развеселился бывший вахмистр. – Эта старая грымза одним своим видом любую болезнь отпугнет… – непочтительно перебил он барина. Водка опять сделала его болтливым и равным по своей значимости генералу. – А мои сношеньки… – заблестел глазами лесник, – так умеют лечить… о-о-о! – не смог подобрать он сравнения.

Выпив две чашки чая, Аким с удовольствием закурил, вполслуха слушая расхваставшегося и понесшего явную дурь старика.

– Не уговорил, дед! – смеялся Аким, дымя своей трубкой и поудобнее размещаясь на лавке. – Как-нибудь в другой раз, – обнадежил Михеича.

– Вели лучше сани запрягать! – выбил потухшую трубку. – А то супруга моя заждалась, – поднялся он с лавки.

Дед недобро сверкнул глазами и настырно продолжал уговаривать:

– Эка! Супруга заждалась… – водка явно помутила его рассудок. – Поди, опять в Ромашовку к своему генералу укатила, да ей бы – убили тебя, и слава Богу, под боком генерал вдовый живет, а то подумаешь – ротмистр нищий! Генерал-то ловчей… – безудержно понесло старика.

Трубка выпала из потных, враз ослабевших пальцев. Аким уже знал, полностью был уверен, что это правда.

Судорога перекосила его лицо, сделав его страшным. Глаза вылезли из орбит. Он пытался крикнуть: «Замолчи, старик! – но крик замер где-то в глубине его души, и откуда-то снизу медленно поднималась боль…

«Не надо, не надо, не надо… Я не хочу ничего слышать, не хочу ничего знать!.. – с отчаянием думал он. – Слышишь, старик?!. Ничего! Это неправда!» – А разум подсказывал, что – правда, что дед не лжет… Ноги перестали слушаться, и он расслабленно опустился на скамью. Хотелось заткнуть уши, бежать… но он знал, что от этого невозможно уйти и спрятаться. Все в нем кричало и молило о пощаде… Он перестал различать силуэт и лицо лесничего, взор его ловил только губы, беспрестанно шевелящиеся и произносящие роковые слова. Слова складывались в фразы, несли боль… Боль и утрату! Он чувствовал, что это конец… Конец его разудалой, счастливой жизни! «Ну зачем, зачем я сюда приехал?..»

Сила вернулась к нему. Многократно умноженная яростью и унижением. В каком-то тумане или, скорее, беспамятстве поднялся он из-за стола, шумно опрокинув лавку.

– Н-е-е-т! – по звериному зарычал и ринулся к выходу, краем сознания замечая перевернутый стол, падающий самовар, расколотую вазу, перепачканные медом пряники на полу и оторопевшего, трезвевшего на глазах лесника, начинающего медленно понимать, что он натворил…

8

Смеркалось! Отдохнувшие и сытые кони летели знакомой дорогой. Лес грозно шумел над головой. Морозило! Гулко стучали копыта в сумрачной лесной тиши. «Как неуютно и одиноко в этом заброшенном мире! – думал он, настегивая коней. – Куда я теперь?»

Кони, вынесли его на замерзшую реку – «Само провидение ведет меня!..» Опасно потрескивал истончившийся весенний лед, но даже малейшего признака страха не возникало у Рубанова. Лишь кони боязливо прядали ушами и косили дикими глазами на трещины, остающиеся позади саней, и знай наддавали, понимая, что здесь нельзя останавливаться и спасение лишь в быстром беге. На другом берегу, в гору, шли медленно, устало поводя влажными боками. Тяжелый пахучий пар поднимался от их спин. Аким давно перестал погонять коней, плеть замерла в безвольных пальцах. Но вот он встрепенулся, на минуту задохнувшись от боли, пронзившей не только тело, но и, казалось, душу, и неуправляемая ярость свела судорогой губы.

«Убью! – подумал он. – Убью обоих!» – сжал пальцы в кулак. Не помня себя от бешенства, выпрыгнул из саней у господского дома и забарабанил в крепкую дверь литой серебряной рукоятью плети.

Долго не открывали, наконец дверь медленно начала растворяться. Не дожидаясь, ударом плеча распахнул ее, сшибив на пол пухлорожего в бакенбардах лакея.