Читаем без скачивания Зеленые холмы Африки - Эрнест Хемингуэй

На другой день мы с женой бродили по лесистой равнине и, добравшись до ее края, где росли только небольшие кусты, услышали низкое, гортанное ворчание. Я взглянул на М'Кола.

— Симба, — сказал он с недовольным видом.

— Вапи? — прошептал я. — Где?

Он показал.

— Это лев, — шепнул я жене. — Должно быть, тот самый, чей рев мы слышали утром. Ступай-ка вон под те деревья.

Львиный рев мы слышали еще до рассвета, как только проснулись.

— Лучше я пойду с тобой.

— Ты забыла, что обещала Старику? — сказал я. — Подожди там.

— Ну, хорошо, но, пожалуйста, будь осторожен.

— Я буду стрелять только наверняка.

— Хорошо.

— Идем, — скомандовал я М'Кола.

Лицо у него было хмурое и серьезное.

— Вапи симба? — спросил я.

— Там, — мрачно ответил он и указал вперед, на островки густой колючей зелени. Я сделал знак одному из проводников вернуться назад вместе с Мамой, и мы подождали, пока они отошли шагов на двести, к лесной опушке.

— Вперед, — скомандовал я. М'Кола все так же серьезно, без улыбки покачал головой, но повиновался. Мы двинулись очень медленно, вглядываясь в заросли, но ничего не могли разглядеть. Затем рычание послышалось снова, теперь уже подальше и правее нас.

— Нет! — запротестовал М'Кола. — Хапана, бвана!

— Иди, иди! — шепнул я и, приставив указательный палец к шее, добавил: «Куфа», — желая этим сказать, что всажу хищнику пулю в шею и уложу его наповал. М'Кола опять затряс головой, лицо его было мрачно и покрылось потом.

— Хапана, — твердил он шепотом.

Перед нами был высокий муравейник, мы вскарабкались на него и огляделись. Но сквозь путаницу колючей зелени ничего нельзя было различить. Напрасно я надеялся отсюда увидеть льва, пришлось спуститься и пройти еще шагов двести сквозь заросли колючих растений, похожих на кактусы. Впереди снова послышалось ворчание, потом рык, очень низкий и внушительный. К этому времени мой пыл уже угас. Сначала я надеялся, что смогу с близкого расстояния сделать точный выстрел, — ведь сумей я убить льва один, без Старика, такая победа долго радовала бы меня. Я твердо решил стрелять только наверняка; на моем счету было уже три льва, и я приобрел некоторый опыт, но на этот раз волновался больше, чем за все время охоты в Африке. Я со спокойной совестью убил бы этого льва в отсутствие Старика, но сейчас мы рисковали попасть в беду. Лев отступал по мере нашего продвижения вперед, но отступал медленно… Ему явно не хотелось двигаться с места, — должно быть, он наелся ранним утром, когда мы слышали его рев, и отяжелел. М'Кола все это не нравилось. Трудно сказать, что мучило его больше, — ответственность за мою жизнь перед Стариком или острое сознание беспомощности в этой опасной охоте, но он был очень расстроен. В конце концов он положил руки мне на плечи, заглянул в лицо и трижды яростно потряс головой.

— Хапана! Хапана! Хапана, бвана! — Он протестовал, сетовал и молил.

«В конечном счете, какой смысл тащить его дальше, раз все равно стрелять невозможно?» — подумал я. Да я и сам рад был вернуться.

— Ладно, — сказал я. Мы вернулись обратно той же дорогой, пересекли открытую равнину и добрались до деревьев, у которых ждала Мама.

— Ну что, видели его?

— Нет, — ответил я. — Но слышали рев три или четыре раза.

— Страшно было?

— Самую малость, только под конец. Но с каким удовольствием я пристрелил бы его, сказать невозможно.

— Ох, как я рада, что вы вернулись! — сказала она. Я вытащил из кармана словарь и составил фразу на ломаном суахили. Для этого нужно было отыскать слово «нравиться».

— М'Кола нравится симба?

Теперь М'Кола снова обрел способность улыбаться, и китайские усики по углам его рта задвигались.

— Хапана, — сказал он и помахал рукой у себя перед носом. — Хапана!

«Хапана» означает «нет».

— Попробуем убить куду? — предложил я.

— Хорошо, — с чувством ответил М'Кола на суахили. — Лучше. Много лучше. Тендалла, да, да. Тендалла.

Однако мы не видели ни одного самца куду, пока стояли здесь лагерем, и через два дня двинулись в Бабати, а оттуда в Кондоа и через всю страну к Хандени, на побережье.

Мне и прежде не по душе был этот лагерь, проводники, да и самая местность. У меня создалось впечатление, что вся лучшая дичь в этих краях уже перебита. Нам было известно, что здесь водятся куду и принц Уэльский застрелил антилопу как раз близ этого лагеря, но в нынешнем сезоне здесь уже побывали три охотничьи экспедиции, да и местные жители тоже охотятся — они якобы защищают свои посевы от бабуинов, но при встрече с африканцем, вооруженным мушкетом, кажется странным, что он преследует бабуинов за десять миль от своей шамбы, до самых холмов, где обитают куду. Я решительно стоял за то, чтобы ехать дальше и попытать счастья в другом месте, около Хандени, где никто из нас еще не бывал.

— Ну, что ж, едем, — согласился Старик. Новое место оказалось подлинной находкой. Куду то и дело пробегали через открытые поляны, а мы сидели и ждали, пока появятся еще более крупные, и били их на выбор. К тому же по соседству водились черные антилолы, и мы решили, что первый, кто убьет самца куду, отправится за ними. Я торжествовал, Карл тоже приободрился в этой новой, сказочной местности, где непуганые звери оказались такими доверчивыми, что нам просто совестно было стрелять их.

Едва рассвело, мы тронулись в путь без носильщиков, которые должны были снять лагерь и следовать за нами на двух грузовиках. Добравшись до Бабати, мы остановились в маленькой гостинице над озером, где пополнили свой запас консервов и выпили холодного пива. Затем мы повернули к югу. Дорога была хорошая, ровная, она пролегала через лесистые холмы, над бескрайними масайскими степями и дальше прямиком через плантации, где высохшие, сморщенные старухи и старики гнули спины на маисовых полях; одна за другой убегали назад пыльные мили, и наконец, миновав выжженную солнцем долину, где ветер вздымал на нашем пути тучи песка, мы доехали до немецкого гарнизонного городка Кандоа-Иранджи, где под деревьями белели красивые домики.

Мы велели М'Кола дожидаться грузовиков на перекрестке, поставили свою машину в тень и отправились на военное кладбище, намереваясь затем нанести визит местным властям; но был час завтрака, и, не желая никого беспокоить, мы обошли содержавшееся в образцовом порядке живописное кладбище, где мертвецам не лучше и не хуже, чем во всяком другом месте, выпили пива в тени дерева, — здесь было так прохладно после нестерпимого солнечного жара, от которого тяжестью наливались шея и плечи, — а потом, отдохнув, сели в машину и выехали на дорогу, чтобы вместе с грузовиками двинуться на восток, к новым местам.

Глава восьмая

Места эти были для нас совсем новые, но в них проступали черты древнейших стран. Мы ехали по уступам скал, узкой тропой, исхоженной караванами и скотом, и бездорожье каменной осыпи подымалось между двумя рядами деревьев, уходя в горы. Все здесь было удивительно похоже на Арагон, и я только тогда поверил, что мы не в Испании, когда вместо вьючных мулов нам повстречались туземцы, человек десять, — все с непокрытыми головами, босые, одежда их состояла из куска белой материи, собранной у плеча наподобие тоги. Но вот мы разминулись с ними, и высокие деревья вдоль тропы, извивающейся по скалистым выступам, — это снова Испания, и будто я опять еду верхом — сзади лошадь и спереди лошадь, и мне страшно смотреть, как на крупе у передней мерзостно копошится мошкара. Точно таких мошек мы находили здесь на львах. В Испании, когда эта гадость заползала тебе за шиворот, чтобы убить ее, приходилось снимать рубашку. Какая-нибудь одна-единственная проникнет под воротник, поползет вниз по спине, потом переберется под мышку, оттуда на живот, к пупку, под брючный пояс, и — плоская, никак ее не раздавишь — ускользает от твоих пальцев с такой ловкостью и быстротой, что с ней не сладишь, пока не разденешься догола.

Глядя тогда на мошкару, копошащуюся у лошади под хвостом, зная по себе, что это за мука, я испытывал такой ужас, равного которому не припомню за всю свою жизнь, если не считать дней, проведенных в больнице с переломом правой руки — открытый перелом между плечом и локтем, кисть вывернута, бицепсы пропороты насквозь, и обрывки мяса гниют, пухнут, лопаются и, наконец, истекают гноем. Один на один с болью, пятую неделю без сна, я вдруг подумал однажды ночью; каково же бывает лосю, когда попадаешь ему в лопатку и он уходит подранком; и в ту ночь я испытал все это за него — все, начиная с удара пули и до самого конца, и, будучи в легком бреду, я подумал, что, может, так воздается по заслугам всем охотникам. Потом, выздоровев, я решил: если это и было возмездие, то я претерпел его и, по крайней мере, отныне отдаю себе отчет в том, что делаю. Я поступал так, как поступили со мной. Меня подстрелили, меня искалечили, и я ушел подранком. Я всегда ждал, что меня что-нибудь убьет, не одно, так другое, и теперь, честное слово, уже не сетовал на это. Но, так как отказываться от своего любимого занятия мне не хотелось, я решил, что буду охотиться до тех пор, пока смогу убивать наповал, а как только утеряю эту способность, тогда и охоте конец.