Читаем без скачивания «Будем надеяться на всё лучшее…». Из эпистолярного наследия Д. С. Лихачева, 1938–1999 - Дмитрий Сергеевич Лихачев

скажет, что он дает издание невариэто, а тот, кто это скажет, тот шарлатан. И этим объясняется, что, какое бы академическое — в смысле силы эпитета, академическое издание ни было, я все-таки ему не поверю и все-таки я его проверю, и если я буду издавать текст, который будет продаваться за пятачок, я его проверю, а не возьму из академического издания, потому что в академическом издании есть спорные вопросы. Потому что это спорные вопросы не издания, а самого текста. И совершенно естественно, что, к сожалению, психология разных редакторов различна, у нас нет аргументов за и против […] потому что вопрос спорный и тонкий и требует серьезного обмозгования. Явятся новые документы — и мы согласимся, и друг другу горло перегрызать не будем. И в академическом издании печатается так, а я буду печатать иначе, потому что не считаю это правильным. И вот почему не надо особенно кричать караул, если одно издание расходится с другим. […]

Мне бы очень не хотелось, чтобы в результате сегодняшнего или другого обсуждения было признано, что академическое издание открыло текст и этот текст оно же закрыло. И впредь до какого-то декрета все издания Пушкина должны явиться перепечаткой этого академического издания. Такую резолюцию мне бы не хотелось услышать».

А. М. Эфрос[2685] согласился, что «невариэто не может существовать», что академическое издание «не ограничивает дальнейшей работы над текстом», но — «это ограничивает произвол, и это мы имеем право требовать, — чтобы академическое издание на данной стадии было дефинитивным»; «какой-то предел критического произвола должен быть. […] И в этом отношении надо взять жесткую линию — не давать своему собственному искусству слишком большого хода».

Г. О. Винокур[2686] отмечал «сложность и трудность этой задачи», которая «становится предметом общей заботы».

«Если стать на принципиальную точку зрения, вряд ли можно что-нибудь возразить против того, что говорил Томашевский с такой страстностью. И, конечно, ни один редактор не поверит академическому тексту, если он сам не проверит. […] Конечно, для массового издания можно использовать текст апробированный, но, если я выпускаю текст Пушкина со своей фамилией, я должен сам увидеть этот текст, его проверить».

Он, правда, призывал к осторожности и отступление от установленного текста допускал только тогда, «когда ошибка абсолютно ясна».

Винокур не согласился с Вересаевым[2687], призывавшим сохранять всю орфографию Пушкина: «Получить полную орфографию Пушкина — это такая же работа, как подлинный текст Пушкина». — Тут есть страшно трудные вопросы — и «правильно ли будет, если мы читателю Пушкина будем показывать неграмотным?»

«[…] Чтобы орфография была подлинно отражена, это можно сделать только в одном издании одного типа, только в издании фототипическом, в таком издании рукописи. Изучить язык Пушкина можно только по рукописи, потому что каждое издание вносило свои изменения. […] Мы без особенной борьбы и без Главлита согласились, что можно издавать Пушкина по новой орфографии, но при одном условии, что и при новой орфографии передать все особенности пушкинского языка. […] вся фонетика и форма пушкинского языка сохранена полностью нами. Прописные буквы мы соблюдаем, если они связаны со смыслом […]»

Относительно других редакций Винокур подчеркивал и напоминал, что это — «тексты Пушкина» (и этим все сказано); относительно комментариев — предлагал «говорить не о размерах, а о качестве».

С. М. Бонди:

«[…] не нужно смотреть на академическое издание как на священное писание. […] Это — научная работа, которая хочет быть максимально точной и максимально постоянной. Вот почему приходится против такого твердого, решительного текста внутренне возражать. Это вчерашний день текстологии. Это канонизм. К счастью, это слово сегодня не было произнесено. Это гофмановщина. Вы помните, был такой Модест Гофман[2688], который думал всего Пушкина пересмотреть и дать канонический текст. […] Это демагогизм […]. Не нужно нам перегибать палку и считать, что текст пушкинский может быть какой угодно, но надо иметь в виду то, что это есть научное исследование и, как всякое исследование, оно не на 100 % верно, а на 99 и 1 и 9 в периоде»[2689].

Еще раз спасибо за Вашу книгу, дорогой Дмитрий Сергеевич! Всего доброго Вам и Вашим близким.

Ваш А. Гришунин

РГАЛИ. Ф. 3288. Оп. 1. Ед. хр. 40. Л. 214–218. Машинописная копия.

134. Д. С. Лихачев — А. Л. Гришунину 6 мая 1985 г.

Дорогой Андрей Леопольдович!

Спасибо Вам большое за биобиблиографию Г. Алферовой[2690]. А я ее ни разу не видел. Знаю, что у нее почему-то было много врагов, которые даже на меня хотели воздействовать. Почему?

Я всегда ссылался на ее работы.

Почему она считала себя ученицей Л. М. Тверского[2691]? По книгам?

Ужасно жалко, что она погибла.

Искренне Ваш Д. Лихачев 6.V.85

РГАЛИ. Ф. 3288. Оп. 1. Ед. хр. 204. Л. 37. Автограф; Ед. хр. 40. Л. 218. Машинописная копия.

135. Д. С. Лихачев — А. Л. Гришунину 7 мая 1985 г.

Дорогой Андрей Леопольдович!

Поздравляю Вас с Днем Победы. Победители уже дедушки и прадедушки! И сколько выросло тех, кто не знает, что такое война! Опасно.

Ваш Д. Лихачев

РГАЛИ. Ф. 3288. Оп. 1. Ед. хр. 204. Л. 38. Автограф. На открытке. Датировано по почтовому штемпелю на конверте; Ед. хр. 40. Л. 218. Машинописная копия.

136. А. Л. Гришунин — Д. С. Лихачеву 12 мая 1985 г.

12 мая 1985

Глубокоуважаемый и дорогой Дмитрий Сергеевич!

Спасибо за поздравление и письмо. Отвечаю на Ваши вопросы.

Вы ошибаетесь, когда пишете, будто «ни разу не видели» Г. В. Алферовой. Когда неск[олько] лет назад отмечалось 500-летие Успенского собора, в перерыве между заседаниями мы втроем (Вы, я и она) ходили по Оружейной палате Кремля и разговаривали.

Я с этой семьей познакомился через Ю. Г. Оксмана: муж Г[али] В[ладимировны], ученый-экономист Борис Александрович Васильев, был пушкинистом-любителем, автором нескольких напечатанных пушкиноведческих работ и одной ненапечатанной — о стих[отворении] Пушкина «В начале жизни школу помню я…», где говорится о том, что Пушкин имел в виду в этом загадочном для многих стихотворении под «величавой женой» икону Знаменье, бывшую в лицейской церкви (теперь ее можно видеть в церкви Ленинградской духовной академии (Обводной канал, 17). В доме Г[али] В[ладимировны] и Б[ориса] А[лександровича] бывал я с 1970 г. Это был один из немногих и лучших староинтеллигентских домов Москвы.

Действительно, у нее было много врагов, п[отому] ч[то] она, энтузиаст с бойцовским характером, не щадя себя боролась за сохранение московской архитектуры. Многого, как Вы знаете, добиться не удалось, но кое-какие успехи были (об этом