Читаем без скачивания Красное колесо. Узел II. Октябрь Шестнадцатого - Александр Солженицын

Как уже и случилось с твёрдыми ценами: Блок бросил эту мысль от щедрости своих идей, а правительство подхватило и тем укрепилось. Теперь изменник Протопопов перехватит продовольственный вопрос – облавами, заставами, обязательными поставками, – и опять неплохо получится, вот в чём трагедия.

Стемпковский: Одних твёрдых цен недостаточно. Надо идти до реквизиции с развёрсткой.

В. Львов: Мы уже пошли по пути государственного социализма. И нужна общественная диктатура продовольствия.

Шингарёв: Надо решить – будем ли отстаивать или херить путь государственного социализма? Тут можем рассориться.

Стемпковский: Если мы просто перейдём к деловой работе по продовольствию – армия нас не поймёт.

Да нет, какая деловая работа! – надо готовить грозную сокрушающую Декларацию!

Милюков: Красная нить должна быть – наш патриотизм: они не могут довести войну до победы.

Трудность ещё и в том, что военная катастрофа отступила, она не грозит больше, как в прошлом году. Даже: Россия сейчас сильнее, чем была при начале войны. Но так – говорить нельзя, не это должно звучать в думских речах, иначе вся политика Блока развалится.

Ефремов: Положение очень тревожно. Замечается упадок энергии в обществе. Наше положение трагично, потому что наш долг произвести переворот, чтобы добиться победы в войне. Но производить переворот во время войны – предательство, при любви к отечеству – невозможно. Я не говорю: братцы, свергайте правительство! Будем строить речи так, чтобы призыв к революции не вытекал. Наметить пределы, за которые не выходить.

Стемпковский: Без резкого поворота мы всё равно проиграли дело. Будем менее агрессивны, излишне спокойны, – страна опередит нас. Вдали от столиц говорят: измена, царица чуть не с Вильгельмом в дружбе. Если не сделаем решительного шага и дадим распустить Думу – будем сами виноваты. Для меня несомненно: ещё несколько месяцев этого режима – и Россия погибнет.

Капнист: В случае роспуска Думы волна захлестнёт нас. Надо идти путём Павла Николаевича – булавочные уколы. Только в случае сепаратного мира можно идти революционным путём.

Шингарёв: Не верю, что сепаратный мир вызовет революцию. Масса усталых людей скажет: дайте выспаться, вымыться и поесть. Конечно, удар по национальному самолюбию не пройдёт бесследно. Но если есть злая воля, которая готовит сепаратный мир, – надо по ней и ударить. Надо назвать это действие изменой – и Государственная Дума создаст себе недосягаемую позицию! Это вызовет удовлетворение и в армии, где об этом говорят на каждом шагу. Мы попадём в самое больное место.

В. Львов: Высокопатриотический лозунг: спасти страну от правительства!

Да, эта позиция – очень сильная: объявить себя патриотами, а правительство – пораженцами и изменниками. Главная опасность – правительство Штюрмера! В октябре день ото дня Милюков писал и переписывал новые и новые проекты Декларации Блока. Иногда, наслушавшись коллег, – очень резко. Потом – одумывался или его отговаривали, и начинал смягчать. При каждой переписке одни ядовитые колкие выражения обидно терялись, другие приходили.

Предательское поведение власти… Глубокое падение нравов в руководящих кругах… Привилегированное хищничество… Всеми ненавидимая и презираемая власть… Это всё – не тайна для врагов… Государственная Дума слагает с себя ответственность за национальную растрату крови и мук армии и указывает на истинных виновников…

И день за днём обсуждали проекты (Шульгин тоже представил).

Крупенский: Не надо этих терминов – “измена”, “предательство”. Трон окружён чёрной шайкой, да, но этого не следует говорить вслух. Слишком суровой критикой понизим дух страны. Не надо выставлять правду, чтоб не уронить подъёма. И не “злая воля”, а – полная неспособность. Главное – уничтожить Штюрмера. На него и направить обвинение в измене и неспособности. И не надо раздувать заслуг Англии, как у Милюкова.

Шульгин: Валить на отдельных министров, расписывать, что они злодеи, – мелкий масштаб. Я понимаю, политика требует, чтобы мы говорили только чёрные вещи. Но надо сделать выбор: если виновата система, при чём тут злодеи? И надо говорить правду о Верховной власти – а мы не можем.

Капнист: Цель декларации должна быть – что Русь велика и обильна. А дальше – громить беспорядки.

Родзянко: Помягче, помягче, а то как бы Думу не распустили.

Ефремов: Но ведь и в обществе: нажива, стремленье урвать. А если упрекнём общество, то нападки на правительство умалим, тоже нельзя.

Шингарёв: Правительство всё понимает и сознаёт. Им на Россию наплевать, а только бы удержаться. Деятельность правительства по результатам равносильна преступлению. Если Дума не будет резка, страна скажет: ну, и последняя надежда пропала. Сгустить краски гуще того, что в жизни, – невозможно. Вот-вот не будет хлеба в городах, рабочие вырвутся на улицу. Страна уже порывается к самосуду. Ждать, пока улица заговорит? Или публично объявить: измена!!

Кое-как соединили текст, утвердили. Отпечатали шесть экземпляров и раздали по одному на фракцию – утвердить их там. И вдруг – предательство! утечка! Напуганный старец Крупенский (центр) показал Протопопову, а тот Штюрмеру, – и из правительства передали: распустят Думу! За такую декларацию – сейчас и разгонят!!

Такой провал! – за три дня до сессии! когда и менять уже поздно! Да – и опасность какова!

30 октября, несмотря на воскресенье, собрали чрезвычайное совещание – думского бюро (разумеется, исключив предателя) и ведущих из Государственного Совета.

Шидловский: Наиболее сильное впечатление – от слова “измена”. Произнесенное с кафедры будет иметь характер удостоверения для народа. И поведёт к торжеству в Германии. Угрозе – не уступать, но об измене – второстепенное место. Снизу требуют “кричи”, а иногда нужно и промолчать. Мы ведь не делаем революцию, а предупреждаем её.

М. Стахович: Конечно, это повредит правительству, но это поможет стране. Не говорить прямо “измена”, но: такая система управления приводит к толкам об измене. Если же из-за угрозы совсем исключить “измену”, члены Думы будут грызть себе руки, что пропустили момент сказать. Не спасовать бы нам на компромиссе. А Думу не распустят.

Милюков: Ничего невозможного в роспуске нет.

Да, вляпались с этой “изменой”, – и оставить нельзя, и убрать нельзя. Разумнее было бы отказаться, но общественность раскалена скажет, что Дума испугалась, покрыла измену.

Б. Голицын: Будет роспуск – не считаться с ним! И – не разъезжаться по домам! Иначе наступят репрессии и страна погрузится во тьму. Но лучше – до роспуска не доводить. Изложить осторожнее: либо круглые идиоты, либо изменники, выбирайте сами.

Эта мысль Милюкову западёт, неплохо.

Шингарёв: Об угрозе правительства слух распространится, и если декларация не будет прочитана, скажут: Дума сдрейфила. Хотя бы ценой роспуска, но сохранить моральное значение народного представительства!

Пятится

Стемпковский: Конечно, угроза не должна влиять, Дума должна быть безукоризненна. Но видеть и другое: мы торопимся. А вдруг за нашим актом не последует ничего бурного, а – петроградская погода,

серо-чёрная неподвижная пасмурная слякоть?

Вдруг общественность перенесёт все издевательства, и война кончится благополучно? И скажут: “а мы победили и без Думы”? Не отложить ли нам резкое осуждение, пока не станет ясно, что уже всё проиграно?

Пятится и

Шульгин: Дума, которая может считаться с угрозой, – вообще не нужна! Но если бы можно было добиться не роспуска, а перерыва, – было бы важно!

(Многие члены Думы оценят эту разницу: при перерыве – платят депутатское жалованье и в армию не берут, при роспуске – кой-кому придётся зашагать и простым солдатом).

Если место с “изменой” – ненужная опасность, можно и уступить.

(Они не представляют, что корона напугается ещё больше.)

Вл. Гурко: Пускать мысль об измене – и есть увеличение смуты в стране. Масса схватывает общий тон, впечатление получится: во главе России предатели, а потому будем их гнать. А измены правительства как таковой – нет, это представление ложное. Но можно усилить: правительство столь глупо, что приводит к ложным слухам об измене.

(Так, так, усваивает Милюков.)

Опять разошлись – советоваться со своими фракциями. 31 октября, уже в самый канун думского открытия, сошлись опять, вот беспокойство, вот подкатило.