Читаем без скачивания Дурочка, или Как я стала матерью - Диана Чемберлен

– Диких свиней? – переспросил он. – Хочешь сказать, кабанов?

– Вот именно. Животные с местной фермы иногда сбегали в лес и там дичали. Так что встреча с ними не сулит тебе ничего хорошего.

Я рассказала ему практически все, что знала о Внешних отмелях, стараясь сгладить впечатление от той глупости, которую ляпнула про Вермонт. И, по-моему, мне это вполне удалось.

Сэнди рассказал мне про Вермонт и про жизнь в столице штата[9] (не помню, как она называется). В Кентукки их семья тоже жила в крупном городе в «цивилизованной обстановке». Но я и без того успела догадаться, что Сэнди не из деревенских.

– Для меня здесь слишком тихо и пустынно, – заметил он, однако вынужден был признать, что сидел бы сейчас не на песке, а в снежном сугробе, если бы находился в своем любимом Вермонте.

Еще Сэнди рассказал мне о том, как их тренируют на станции Береговой охраны, как они учатся распознавать по ночам признаки необычной активности в районе пляжа. Он заметил, что нам и правда стоило бы затемнять огни, как о том не раз говорил мистер Хьюитт. Американцы бывают слишком эгоистичны, заметил Сэнди. Они не желают жертвовать своим освещением, машинами и прочими удобствами, хотя немецкие субмарины регулярно топят наши суда, которые прекрасно видны на фоне береговых огней. Тут я ему возразила. Я сказала, что и мы, и наши соседи очень серьезно относимся к своим обязанностям, и мы бы непременно стали затемнять свет, если бы поступило такое распоряжение. Еще я спросила, не испытывает ли он ненависти к фрицам, японцам и итальянцам. Я никогда не использую слово «фрицы», но тут оно просто сорвалось с моих губ – думаю, потому, что мне хотелось казаться взрослее. Сэнди, однако, это не понравилось.

– Не называй их так, – заявил он. – Они – немцы, а не фрицы. И никогда не говори «япошки» или «косоглазые» – это низводит нас до их уровня.

Хорошо еще, в такой темноте не было видно, как запылали у меня щеки.

– Обычно я так не говорю, – заметила я. – Даже не знаю, почему у меня вырвалось это слово.

Я рассказала Сэнди, что на той стороне острова, у пролива, живет мистер Сато. Сэнди очень заинтересовал тот факт, что у нас тут есть самый настоящий японец. Он спросил меня, имею ли я представление о лагерях для интернированных, куда отправляют всех японцев, живущих в Соединенных Штатах. Я была безумно рада, что Деннис успел рассказать мне об этом. Я заявила, что это неправильно – запирать там людей. Так объяснил мне Деннис, и я ему поверила. Но Сэнди сказал, что это необходимо.

– Это может показаться несправедливым, – заметил он. – Я знаю, что люди эти в большинстве своем ни в чем не виноваты. Но мы не можем полагаться на волю случая – вспомни тот же Перл-Харбор.

Я вспомнила, как мистер Сато любил сидеть на причале в своем инвалидном кресле с удочкой в руке, как я махала ему рукой в знак приветствия, и он махал мне в ответ. Хоть он и японец, было бы ужасно несправедливо забрать его из дома и запереть в одном из лагерей. При мысли об этом на глаза у меня навернулись слезы, что не ускользнуло от внимания Сэнди.

– Ты хорошая девочка, – сказал он, коснувшись моего лба – должно быть, для того, чтобы отвести прядь волос. Мне хотелось сказать, что и он очень симпатичный, но я не решилась, только улыбнулась в ответ. Попытайся Сэнди поцеловать меня, я бы ему позволила, но он уже заговорил о другом.

Около трех часов мы услышали шум подъезжающей машины. Попрощавшись, я быстренько нырнула в лес. Из укрытия я видела, как Сэнди забрался в джип. «Что с тобой случилось, приятель? – окликнули его. – И куда ты подевал свою одежду?» Сэнди что-то ответил, но я не расслышала, что именно. Наверняка он сумеет выгородить меня, придумав что-нибудь правдоподобное. Джип в скором времени скрылся за поворотом, а я зашагала домой, улыбаясь какой-то идиотской улыбкой. А ведь приди я сюда на день раньше, я встретила бы на пляже на Сэнди, а Джимми.

«Джимми? – спросила я себя, пробираясь по лесу. – Что еще за Джимми?»

14

К тому моменту, когда Джина уселась на верхней ступеньке лестницы, небо над ее головой начало темнеть. Это место быстро превратилось в ее личное прибежище. Она забиралась сюда каждый вечер на протяжении трех дней – с тех пор, как начала работать у «Шорти». Она по-прежнему крепко цеплялась за перила, карабкаясь по тем ступенькам, которые возносились высоко над краем башни, но головокружения при этом уже не испытывала. Стоило ей устроиться на верхней ступеньке и взглянуть на бескрайнее море, как мелкие огорчения минувшего дня начинали понемногу растворяться, а из тела уходила усталость. Это не было настоящим умиротворением, да Джина на него и не рассчитывала. Но здесь, на вершине маяка, она начинала остро ощущать свою незначительность для мира в целом и безусловную значимость для одной маленькой девочки.

Здесь, наверху, она обретала если не умиротворение, то покой. Работа в ресторане изматывала ее даже больше, чем преподавание. К концу смены ноги у Джины горели, как в огне. До понедельника она не планировала брать выходные, надеясь окончательно войти в рабочий ритм и подзапастись деньгами. Чаевые для такого непрезентабельного местечка оказались на удивление хорошими. Но этих денег было слишком мало, чтобы помочь Рани – малышке, чью фотографию Джина носила с собой днем и ночью.

Как всегда, Джина сбросила сандалии, чтобы добрести по мелководью до маяка. Морская вода приятной прохладой коснулась ее разгоряченных ног. Вот только на этот раз Джина забыла оставить свои сандалии у подножия лестницы, и теперь ей не оставалось ничего другого, как сбросить их вниз, одну за другой. Перегнувшись через перила, Джина наблюдала за тем, как сандалии исчезали во тьме башни. Через пару секунд до нее донесся приглушенный стук – отзвук удара о плиточный пол.

Хотя Джину не покидала мысль, что она зря тратит время, ей нравилась работа в «Шорти». Среда выдалась не из легких, поскольку другие официантки были слишком заняты, чтобы помогать новенькой, но уже спустя два дня Джина стала чувствовать здесь себя своей. Три старика, Генри, Брайан и Уолтер, потягивали то пиво, то кофе с молоком. К Джине они прониклись личной симпатией, скорее всего, из-за ее любви к маяку. Или из-за того, что они считали любовью к маяку. Брайан принес старые фотографии башни и статьи времен работы их комиссии. Даже странно было читать эти статьи, поскольку в них бесконечно цитировался Алек О’Нил. В то время он делал все, что можно, лишь бы спасти маяк. А теперь этот упрямец и слышать не хотел о подъеме линз!

Слушая вдохновенные рассказы Брайана и Уолтера, Джина и сама начала проникаться любовью к старому маяку. Поначалу она просто притворялась, но потом и ей передался их энтузиазм. Она и без того испытывала симпатию к этому месту благодаря чтению дневника. Ей нравилось представлять, как Бесс карабкается по этой витой лестнице или разгуливает по пляжу с Сэнди – тем самым парнем, чье настоящее имя она тщательно, будто бритвой, вырезала из дневника.

Днем раньше Джина позвонила в Ассоциацию по сохранению маяков и попросила к телефону мужчину, чье имя назвали ей Брайан и Уолтер. Тот, судя по всему, был так же стар, как они, но прекрасно помнил споры, которые шли вокруг подъема линз.

– Хотите сказать, тот парень изменил свое решение? – спросил он, как только Джина объяснила ему цель своего звонка.

– Простите? – переспросила она, не очень понимая, о ком идет речь.

– Не помню, как его зовут, – произнес в трубку ее собеседник. – Ветврач, который твердо выступал против спасения линз.

Что ж, она могла бы догадаться.

– Алек О’Нил, – со вздохом проговорила Джина.

– Верно. Мы все хотели поднять линзы, но этот парень стоял у нас на пути – и в буквальном, и в переносном смысле. Он даже явился сюда лично, чтобы остановить нас.

– Я разговаривала с ним. Он по-прежнему не желает участвовать в этом деле, но мне кажется…

– Простите, мисс, – перебил ее собеседник, – мы охотно поможем вам, но при условии, что вы привлечете на свою сторону этого ветврача. Мы не желаем тратить деньги и силы на то, что обречено на провал с самого начала, а без поддержки местных жителей нам нечего соваться в эту историю.

Джина положила трубку, понимая, что у нее нет другого выхода, как только еще раз побеседовать с Алеком. К кому бы она ни обращалась по поводу линз, разговор рано или поздно сворачивал на него. В результате она попросила Алека встретиться с ней в понедельник, и тот, к величайшему ее удивлению, согласился. На этот раз она более тщательно подготовится к встрече, чтобы показать Алеку, что и правда разбирается в линзах и маяках. Если ей так и не удастся получить от него помощь, пусть по крайней мере пообещает, что не станет ей мешать.

На небе уже начали появляться звезды, когда снизу до нее донесся звук шагов. Заглянув в черный проем башни, она увидела, как по стенам пляшет луч фонаря, поднимаясь все выше и выше. Джина забралась на башню, когда на улице было еще совсем светло – ей и в голову не пришло захватить собственный фонарь.