Читаем без скачивания Мальчики с бантиками - Валентин Пикуль

Ладно! Савка расстелил свой матрас в нижнем ярусе, у самой палубы. С наслаждением вытянулся на койке. До чего же хорошо, когда у человека есть свой постоянный уголок, куда он складывает вещи и где нежит свои мечты… Тумбочек юнгам не полагалось, но зато над головой каждого плотники приспособили полочку. Савка аккуратнейшим образом разложил на ней свое богатейшее личное хозяйство: два тома собственных сочинений, ярко-розовый кусок туалетного мыла, трафарет для чистки пуговиц и полотенце. Разложил все это и затих на матрасе, блаженствуя. Он недурно себя чувствовал и в нижнем ряду, тем более что рядом с ним, голова к голове, разлегся милый и славный дружище Джек Баранов – будущий покоритель глубин.

– Нравится? – спрашивал Джек, взбивая подушку.

– Еще бы! И читать будет удобно.

Росомаха уже гонялся вдоль «борта», срывая юнг с коек:

– Что вы тут разлеглись, словно паралитики? А ну вставай! На койках лежать в дневное время не положено. Ты что? Или дачником вообразил себя? Ишь развалились кверху бляхами, будто их, инвалидов труда, привезли на отдых в Сочи или в Пицунду…

Старшины стали учить, как заправлять койки. Одеяло подоткнуть с двух сторон под матрас. Вторую простыню стелить навыпуск.

– Финикин, ты все понял, что я сказал?

– Так точно. Когда по-русски – я все понимаю.

– Уже застелил свою коечку?

– Как приказывали. На ять!

Финикин думал, что старшина не рискнет акробатничать. Но Росомаха немало в жизни побегал по трапам, и через секунду он уже взлетел под самый потолок. Тотчас же сверху вниз, на «палубу», кувырнулся матрас Финикина, за матрасом – подушка и одеяло.

– Зачем врешь? – спокойно сказал старшина. – Думал, я поленюсь слазать? Перестилай заново!

Пришлось Финикину затаскивать матрас наверх – в зубах: руки-то заняты. Савка кинул ему под потолок подушку.

– Так тебе и надо, – отомстил он на словах.

Посреди кубрика – две железные койки для старшин. Возле них столы – для учебных занятий и чтения. Колесник прибил к своему «борту» плакат: «Краснофлотец, отомсти!». Росомаха гвоздями укрепил над своим «бортом» красочный лозунг политотдела флота: «Врагов не считают – их бьют!». Порядок в кубрике определился.

Росомаха погрозил своему классу молотком:

– Я разные эти морские фокусы знаю. Сам, будучи первогодком, в ботинки старшине объедки от ужина по ночам сыпал. Бывали случаи, когда старшина спит, а к его койке подключают электрические провода. Но со мной вам этого провернуть не удастся! Я вас всех, – энергично заключил он, – сразу выведу на чистую воду.

Забил в стенку гвоздь и развесил на нем свой бушлат.

– Кто среди вас московский? – спросил Росомаха.

Перед ним мгновенно вырос, как из-под земли, расторопный и быстроглазый подросток.

– Есть! – отпечатал он, приударив бутсами.

– Будешь старшим в классе… мне помощником. По опыту жизни знаю, что московские сообразительны и никогда не теряются.

– Есть быть старшим. Только я не московский, а ярославский.

– Так чего ты петушком таким выпорхнул?

– Вы же меня позвали!

– Ярославских не звал, звал московского.

– Я и есть Московский, а зовут меня Игорем.

Росомаха скребанул себя в затылке:

– Все равно. Ярославские еще похлеще московских. Тоже пальца в рот не клади, откусят.

От дверей послышалась дудка дневального по роте.

– Внимание… Каперанг обходит кубрики.

В землянку шагнул Аграмов. Принял рапорты от старшин. Оглядел всех. Поплясал на «палубе», проверяя, не скрипят ли половицы. Потом сказал:

– Печи топить круглосуточно. Чтобы дерево просохло. Старшины, ввести на топку печей особое дежурство.

Хитро прищурясь, Аграмов вдруг присел на корточки.

– Посмотрим, где у вас табачок секретный хранится.

С этими словами Аграмов полез рукою на одну из полочек. Крякнул и извлек наружу «Критику чистого разума» Канта. Кажется, если бы начальник школы достал бы с полочки гремучую змею, и то не столь велико было бы его удивление.

– Кант… Чей?

К нему резво шагнул юнга ростом с ноготок:

– Николай Поскочин. Это я читаю.

– Поскочин? – переспросил Аграмов. – Фамилия знакомая, известна из истории флота… А не рано ли ты взялся за Канта?

– Для Гегеля рановато, – ответил юнга, – а Кант вполне по зубам. – И пошел шпарить насчет дедукции категорий.

Аграмов со вниманием его выслушал. Не перебил.

Юнги притихли по углам, потрясенные тем, что среди рулевых объявился философ. Росомаха растерянно смотрел на Колесника, а Колесник глуповато взирал на Росомаху. Немая сцена продолжалась недолго. Аграмов спросил философа:

– А где твой отец, юнга Поскочин? Не на флоте?

– Его уже нет. Он… пропал.

– А мать?

– Она уцелела. Теперь работает уборщицей.

Аграмов помрачнел. Сняв перчатку, он положил ладонь на стриженую голову Коли Поскочина.

– Только смотри, – внушил он ему, – чтобы Кант и Гегель не помешали твоим занятиям. – Тут каперанг заметил золотую голову Финикина. – А ты? Учился до службы или работал?

– Работал в Ногинске на фабрике.

– Что делал?

– Точил иголки для патефонов.

Финикин с его иголками Аграмова не заинтересовал. Начальник школы уже прицелился взглядом в другого юнгу, который стоял в сторонке и всей своей осанкой выражал внутреннее достоинство.

– Тоже работал? – поманил его Аграмов. – Или учился?

– Я… воровал, товарищ капитан первого ранга.

– Зачем?

– Так уж случилось. Отец погиб. Мать немцы угнали. Жить негде. Голод. Холод. Спасибо, что милиция меня подобрала.

– Как фамилия.

– Артюхов я… зовут Федором. По батюшке – Иваныч.

– Воровство на флоте строжайше карается.

– Я это хорошо знаю, – невозмутимо ответил Артюхов.

Аграмов, скрипнув кожаным пальто, повернулся к дверям.

– Кстати! – напомнил, задержавшись у порога. – Прошу вас, товарищи, чаще писать родителям. Обычно ваши мамы, чуть задержка с письмом от вас, в панике запрашивают командование, что случилось с их Вовочкой. Так избавьте мой штаб от лишней писанины. У нас и своих бумажек хватает… Пишите мамам!

Покидая кубрик рулевых, Аграмов позвал с собой Поскочина. Юнга долго беседовал с начальником наедине и вернулся взволнованный.

– О чем вы там? – спросил Савка, любопытничая.

– Не скажу, – ответил Коля.

Был месяц ноябрь – впечатляющий ноябрь. В этом месяце войска под Сталинградом перешли в решительное контрнаступление.

На том месте, где когда-то болталась ржавая доска с надписью «С.Л.О.Н.», теперь появилась новая надпись:

Уже ноябрь и вокруг белым-бело, запуржило леса. Савватьевский репродуктор доносил до юнг голос далекой Москвы; звучали приветствия, полученные от друзей к двадцать пятой годовщине Октября. Над затишьем соловецкой зимы Москва произносила имена Рахманинова и Чойбалсана, Эптона Синклера и де Голля, Теодора Драйзера и Колдуэлла, Иосипа Броз Тито и Томаса Манна.