Читаем без скачивания Укрепить престол - Денис Старый
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поужинав, я пригласил Делагарди и королевича, чьи глаза то и дело подвергались ресинхронизации из-за выпитого, во двор.
Мои телохранители расстарались. Такого цирка тут еще не видели. Удары, падения, кувырки, красочные, но мало эффективные в бою, ухватки работа с ножом, и против ножа, броски сюрикенов-звезд — все это могло иметь успех и в двадцать первом веке, как шоу, естественно.
— Его высочество интересуется, много ли у Вас воинов, которые умеют так воевать? — спросил, почти что без акцента, Якоб Делагарди.
Ага! Именно что королевич интересуется! Да Густав Адольф нынче «не комильфо» и держится только на морально-волевых, чтобы не свалить в глубокий сон. Все же перебрал мальчик, способный в будущем стать палачом России. Может сразу его того? Был бы под рукой яд, что подействует через недельку… Нет, я могу быть беспринципным, но дети… они имеют шанс жить и стать хорошими людьми.
— Крым, штым, пук, — зло проговорил один из сопровождающих королевича.
Перевода не потребовалось, так как слова подкреплялись жестами и яркой, раздраженной интонацией. Мужик нервничает, что королевич уже закатывает глаза и чуть держится на ногах.
— Скажи ему, чтобы вели королевича в покои! — повелел я Михаилу.
— Я есть простить, но ваше величество, не будет ли так угодно, поговорить? — спросил Делагарди, и явно заданный вопрос был спровоцирован не только Якобом Пунтоссоном.
— Отчего и не поговорить! — сказал я, и панибратски ударил по плечу Делагарди.
Королевич, королевичем, но тут есть люди, которые имеют влияние на шведского короля. Как правило, воспитатели наследников зачастую весьма значимые люди и для государя и для государства.
— И Россия не будет более предпринимать попыток выйти к Балтийскому морю? — Михаил Васильевич перевел мне вопрос от мужика, который более остальных нервничал по поводу опьянения королевича.
Это был Юхан Шютте, назначенный главным сопровождающим в свите королевича, который закатил истерику отцу в своем желании изучить театр военных действий и посмотреть на русское войско. О данном персонаже я не знал ничего [один из сподвижников и политиков при Густаве II Адольфе и дочери короля Кристины]. А вот вторая фамилия, или третья, если считать Делагарди, резала слух и что-то в памяти всплывало.
Аксель Густавссон Оксеншерна! Он должен был сыграть видную роль в истории Швеции [ригсканцлер, смог победно закончить Тридцатилетнюю войну]. Сейчас же передо мной молодой мужчина, но с цепким взглядом профессионального военного и кого-то еще, может интригана.
— О чем вы хотели со мной поговорить? — спросил я, а Михаил Васильевич споро перевел.
Перевод нужен был больше для Оксеншерна.
— Есть главный вопрос — насколько ты, государь, собираешься использовать Швецию в своих интересах и когда планируешь начать войну уже со шведским королем, — растерянно переводил слова Акселя Густавссона Михаил.
Лихо начинает переговоры будущий второй человек в Швеции. Сразу показывает, что просчитал партию и знает все ходы. А это значит то, что нужно менять комбинации, или начинать новую партию, до того сметая все фигуры с доски. Можно играть и дальше по намеченному плану, но с большой вероятностью риска.
— Ха-ха! — демонстративно рассмеялся я, скрывая за смехом свою растерянность. — А ты откровенный!.. Нам суждено соседствовать и так или иначе, но решать многие проблемы, желательно переговорами.
— Переговоры возможны почти всегда, вопрос только в том, на какие уступки может пойти Россия, — Аксель изобразил притворную улыбку.
Делагарди делал вид, что он дерево и лишь случайно тут произрастает. Это было понятным, так как шведы воевать будут, и сейчас они на нашей стороне, потому генерал просто улыбнется, разведет руки и сошлется на несдержанность и излишнюю фантазию Оксеншерна.
— Переговоры, мой друг, это всегда взаимные уступки, или вынужденные уступки, если война проиграна. Вот сейчас, вы, шведы, решаете свои проблемы с помощью русской крови…- Аксель набрал воздуха в легкие и сделал попытку перебить меня. — Молчи, швед, да слушай русского государя-императора!
Я добавил, насколько только мог, металла в голос, и зло посмотрел на Акселя.
— Нынче мы нужны друг-другу, можно и далее жить в мире. Но ты мне скажи, швед, отчего Россия теряет каждый год более миллиона рублей, продавая Швеции зерно, которое после вы продаете дороже? Где Шуйский? Вы хотите его сделать фигурой и сыграть? Или Новгород? Отчего вы еще там, а, генерал Делагарди? — я посмотрел на Якоба Пунтуссона.
— Благодарю, государь, я узнал, все, что мне нужно. Дозволено ли мне будет откланяться? — Аксель встал по стойке «смирно».
Я тяжело дышал. Злость могла вот-вот выплеснуться. Меня эта скотина не ставит ни в грош, он уже сейчас хочет уступок. Каких еще? Москву отдать?
Я дал отмашку жестом, чтобы Оксеншерна убирался прочь. Как и прогнозировалось, Делагарди попытался сослаться на то, что была трудная дорога, все устали, вот и говорит Аксель не совсем то, что нужно и что слова этого человека точно не являются официальной позицией шведского короля. Вместе с тем, и генерал поспешил уйти, неловкость, повисшая в воздухе, не предполагала дальнейшей беседы.
— Михаил Васильевич, ты все понял? — спросил я Скопина-Шуйского, когда мы остались наедине.
— Нам нужно готовится к новой войне, не закончив еще эту? — ответил вопросом на вопрос головной воевода.
— Ты мне эту выиграй так, чтобы все заткнулись, чтобы два, а то и три года думали, да размышляли, стоит ли с нами связываться, а мы в это время войско будем тренировать. Я есть с деревянной миски стану, но деньги на войска найду! — говорил я в сердцах.
Не политик я, все же, не каждую эмоцию сдержать могу. Но и гнев, как по мне, был уместен. Меня качали и вывели на эмоцию. Будь иначе, то могли счесть за слабость. А так…
— Государь, можно ли? — спросил мой штатный киборг Еремей.
— Что еще и тебе? –спросил я.
— Так ты хотел напутствие дать… — не стал продолжать далее Ерема и правильно, не уверен, что Скопина-Шуйского порадуют те методы ведения войны, на которые я собирался дать свое «царское благословление».
— Выиграй мне эту войну, Михаил! — потребовал я и направился к своему шатру.
Внутри моего временного жилища, к слову сырого и мерзлого, уже
