Читаем без скачивания Засада. Двойное дно - Марк Гроссман

Пока же это дело только приобретало размах, и 1-я Партизанская бригада Никиты Петровича Буйнова пособляла 11-й армии генерала Морозова, чем и как могла.

И вот теперь взводу Смолина должен был помочь в налете один из отрядов бригады. Командовал им учитель из деревни Заболотье, фамилию которого солдатам не сообщили.

К вечеру началась метель. Она сорвала снег с деревьев, сдернула его с бугров, выскребла из кустарников — и со свистом и воем понесла в мерзлые болота, в серое низкое небо. Огромные сосны на опушках гудели, как басовые струны невиданных орга́нов, и сразу стало на передовой сумрачно и уныло.

Новички зябко ежились, сосали зажатые в кулаки папиросы и кляли пургу.

Смолин с искренним изумлением взирал на молодежь. Он видел: новобранцы приуныли, и понял, как много и трудно надо с ними еще работать, чтоб сделать хозяевами войны, умеющими извлекать выгоду из полезного, но внешне неприглядного обстоятельства.

— Товарищи! — сказал он взводу. — Никогда еще бог так не старался в нашу пользу. Вы платите ему черной неблагодарностью, вешая носы и ругая метель. Как же так? Чем холоднее, чем сильней пурга, тем легче нам в рейде: нас не увидят, не услышат, не заметят нашей лыжни.

Да, нам будет несладко, не стану врать. Но немцу-то — хуже! Хуже, черт его дери, ведь это наш мороз и наша метель, или я не ясно говорю?

Люди согласно кивали, но Смолин видел: все сдержанны и молчаливы.

Филипп Терновой придвинулся к лейтенанту, заглянул ему в глаза.

— Если меня ранят или убьют — тогда что?

Смолин понял солдата.

— Мы никого не оставляем у немцев, Филипп.

— Спасибо, — сказал новичок и вздохнул.

...Метель бесновалась и выла над зачерствевшими болотами. Казалось, не снег, а ледяная каменноугольная пыль хлестала в лицо, когда Смолин выводил людей с передовой. Ни луны, ни первых звезд, ни ракет, ни вспышек, ни пушечных выстрелов. Тьма.

Перед рейдом лейтенант еще раз уточнил прогноз погоды. Метеорологи утверждали: вьюга будет мести всю неделю. Этого срока вполне хватит на оба конца, если не случится худого. Впрочем, в пути еще раз можно запросить погоду: в тыл с разведчиками отправлялся радист.

Со всех сторон разведку охраняли дозоры. В центре ядра медленно скользил на лыжах Смолин. Изредка он бросал взгляд на компас. Взвод, не сбиваясь, двигался по верным азимутам.

Линию фронта переходили по замерзшему озерцу, в стыке между 181-м саперным батальоном и лыжной ротой испанцев, потерявших к этому времени три четверти состава.

Те взводы «Голубой дивизии», что оборонялись на фланге, имели всего сто тридцать штыков.

Из агентурных источников и показаний пленных было известно, что командир дивизии Грандес вылетел в Берлин для доклада Гитлеру, и посиневшие от мороза франкисты окончательно пали духом.

Озерцо переходили цепочкой. Иногда виднелись искры, вылетавшие из печных труб над блиндажами. Сквозь шумы метели пробивалось завывание немецких тягачей, подвозивших к передовой снаряды и горючее.

Испанцы маскировались плохо, и почти весь их передний край мерцал во тьме бледно-розовой полосой.

Разведчики шли между немцами и испанцами, стараясь не пропустить ни одного звука, ни одного чужого слова.

Пусть каждый боец однажды или много раз пробирался в тыл врага, пусть в упор видел там смерть и пережил неизбежные тяготы, — все равно любой новый рейд за линию фронта взвинчивает нервы и напрягает тело. Не только потому, что такой переход опасен сам по себе. Еще и оттого, что это — черта, за которой кончается один мир и одна жизнь, — и наступает другая.

Миновав озерцо, Смолин сменил направление, резко повернув на северо-запад, к Ильменю. Надо было обойти один из опорных пунктов врага и снова двигаться на юго-запад.

Вскоре втянулись в редкий, угнетенный лес. Здесь уже могли быть мелкие немецкие подразделения на отдыхе или на марше.

Смолин обогнал своих. В лесу было темнее, но тише, чем на озере и в болотах. Метель шла где-то над головами, покачивая кривые стволы деревьев.

Минуты исчезали из жизни, похожие одна на другую, точно патроны в пулеметных лентах.

Через два часа выбрались на заметенную полевую дорогу, дошли по ней до развилки, и Смолин остановил взвод.

Рядом с лейтенантом чернели фигуры его связных.

— Варакушкин... — тихо позвал взводный.

— Здесь, лейтенант.

— К головному дозору!.. Поищи полевой стан.

Варакушкин исчез, а люди стояли недвижно и слушали гудение ночи. Садиться на снег было запрещено: немцы потом, по вмятинам, могли подсчитать число бойцов и раскрыть разведку.

Минуло четверть часа. Наконец заскрипел снег и возле Смолина вырос Варакушкин.

— Стан рядом. Нас ждут.

Дом, куда направился Смолин, состоял из двух больших комнат, в которых когда-то отдыхали и варили пищу колхозники.

Постройка была в сильном запустении, стекла в окнах выбиты, рамы порублены на топливо. Взводный приказал завесить проемы плащ-палатками, разрешил людям немного попить из фляг.

И только тогда включил фонарь. На печи, в которую был вмазан большой чугунный котел, сидел человек в обмятом дубленом полушубке, поверх которого тускло мерцал немецкий автомат. Черная борода партизана, как показалось Смолину, была влажна, вероятно, от растаявшего снега.

— С благополучным прибытием, — сказал он, вставая, и от этих спокойных, почти мирных слов всем стало как-то по-домашнему тепло и уютно. — Очень нам большая радость — ваше появление.

— Спасибо, — отозвался Смолин. — Вы не устали?

— Нет, отчего же?

— Тогда, пожалуй, пойдем.

— Да, конечно.

Проводник из партизанского отряда был местный человек и, кажется, профессиональный охотник. Даже лыжи у него были не городские, не армейские, а охотничьи — широкие и короткие. Он шел впереди ядра, в головном дозоре, и Филипп Терновой, шагавший за ним, вдруг подумал, что нет никакой войны, а идут просто два человека по своей земле, чтобы на зорьке потропить зайцев.

Взвод продвигался всю ночь. По лесам и болотам, без дорог, ощущая, как под меховыми жилетами мокнут от пота рубахи.

Перед самым рассветом проводник назначил привал. Он был неразговорчив, этот человек, взявшийся за оружие, чтобы выжечь врагов со своей земли, и Смолин благодарил его в душе за это: и за молчание, и за безмолвную верность Отечеству.

Все подымили самокрутками, спрятанными в кулаки, аккуратно загасили окурки, спрятали их — кто в коробок, кто в карман — и снова заскользили вперед.

Утро пришло внезапно. Метель стихла, будто разбушевавшийся пьяница, истощивший все силы.

«Вот тебе и прогноз!» — невесело подумал Смолин и усмехнулся.

Резко сияло солнце и, отраженное снегом, било в глаза. Не было слышно ни единого звука. На десятки верст окрест, кажется, — ни одного живого существа.

Новобранцы беспокойно переглядывались.

Смолин обменялся с проводником короткими фразами. Тот считал, что опасаться здесь особенно нечего — впереди заболоченная пустынная равнина. Кроме того, было известно: небольшие летучие группы партизанского отряда движутся на некотором удалении от разведки, охраняя ее фланги.

Лейтенант наметил новые азимуты, к чему проводник отнесся с некоторой иронией, так как достаточно хорошо знал дорогу, — и взвод вытянулся в две цепочки.

Кунах и Горкин, замыкавшие строй, срубили каждый по маленькой елочке, привязали их шнурами к поясам — и заметали лыжню.

Дозоры, бежавшие теперь в двухстах метрах впереди и по бокам, молчали: путь чист.

Еще час истек без всяких происшествий.

Но вот Варакушкин, посланный Смолиным в правый дозор, внезапно остановился, несколько мгновений рассматривал снег и быстро направился к взводному.

— Лейтенант, — сказал он шепотом, — там — следы. Два десятка немцев прошли впереди нас полчаса назад.

— Ты убежден в этом? — пристально взглянул на солдата Смолин, и молоденькому разведчику показалось, что ему не верят. — Давай посмотрим вместе.

— Вы сомневаетесь, лейтенант? — с еле приметной обидой спросил дозорный, его длинные заиндевевшие ресницы по-детски вздрогнули.

— Нет, отчего же? — подъезжая к чужим следам, покачал головой взводный. — Но я все-таки хочу знать, почему два десятка, и почему впереди нас, и почему полчаса назад?

— А-а, это можно... — облегченно вздохнул разведчик. — Я помню, чему вы нас учили, Александр Романович. Глядите: ровный, накатанный оттиск, и много следов от палок. Один немец не проложит такую лыжню. Отпечаток одиночки неровен и осыпан с боков. Два-три человека дадут след поровнее, но только десять лыжников и больше так укатают снег. И еще: я подсчитал дыры от штырей.

— Как определил направление?

— По штырям и кольцам палок. Кольцо оставляет полукруглый отпечаток сзади и разорванный — спереди. Если кто-то обгоняет колонну, он делает это с правой стороны. Все обгонные следы — справа от лыжни.