Читаем без скачивания Тайга шумит - Борис Петрович Ярочкин

— Я о другом, — засмеялась Верочка. «С ним посоветоваться о больнице, что ли?» — мелькнула мысль. — Помогите мне, Александр Родионович…

Вернулась в комнату, присела у стола и подробно рассказала обо всем.

— Тут и я виноват, — сказал Столетников. — Признаться, впервые пришлось выбирать место под строительство, а требований не знал… Что делать? Да, в трест надо написать. Но этого мало, вы правы, нужно добиться немедленного прекращения строительства…

— Но как? — с отчаянием вырвалось у Верочки.

— Я сейчас оденусь, и мы вместе пойдем к директору…

— Нет-нет, вам нельзя выходить! — запротестовала Верочка. — Я сама все сделаю, — уже неуверенно закончила она, и ее большие глаза стали задумчивыми.

— Да-а… А вы поезжайте в район, Вера Михайловна, — обрадовался мысли Александр. — Обратитесь за помощью в санитарно-эпидемиологическую станцию. Они же будут принимать здание!

— Звонила туда, — огорченно вздохнула Верочка. — Главврача нет, в отпуске, а фельдшер ничего не знает.

— Так пойдите в райисполком, в райком партии!

Прощаясь, Верочка, крепко пожала Столетникову руку. Оставшись один, Александр скользнул безразличным взглядом по мольберту и подошел к окну. По стеклам барабанил дождь.

«Она же вымокнет, — спохватился он, — зачем я ее отпустил?»

Прижавшись лбом к стеклу, он увидел, как Верочка бежала по дощатому тротуару, прикрывая голову сумочкой.

«Хорошая девушка, — подумал он. — А где-то теперь Надя? — и тяжело вздохнул. — Писал — не отвечает. Может, вышла замуж? — кольнуло предположение. — Или не вернулась еще из эвакуации. А Верочка чем-то напоминает Надюшу. Такая же белокурая, только у Наденьки косы».

27

Костиков медленно отворил дверь и, комкая в руках мокрую кепку, остановился у порога. Было в его фигуре, коренастой и широкоплечей, что-то детское, обиженное.

— Бо-оже мой! — испуганно воскликнула жена, глядя из-под очков. — Да ты никак пьяный? Гляди, как вывозился-то!

— Пьяный, мать, как ни на есть пьяный, — медленно проговорил он, — да еще дурак… В точку попал, дурак и есть! — оживился он, вешая на гвоздь кепку и плащ и сбрасывая с залатанных сапог галоши. — Дожил до седых волос, и вот нынче — спасибо…

Он сказал это таким тоном, что жена поняла: стряслась беда.

Костиков, чуть пошатываясь, прошел к столу и тяжело опустился на стул, оставив на чисто выскобленном полу следы.

— Галоши-то, чай, текут, в починку надо, — наставительно заметила жена и, взяв тряпку, тщательно подтерла половицы.

— И ничего не скажи, — слухать не хотят… — продолжал Костиков. — А я-то, дурак старый, старался, ночи не спал, душой изошел, все хотел сделать как лучше да легче людям… вот и получил сполна за свой труд, за старания да прилежность…

— Да говори толком-то, — сердито перебила жена, присаживаясь к нему и вытирая платком его мокрое от дождя лицо.

— Да я и говорю… так, значит, вышло… что перепутали, а я виноват.

— Да что перепутали-то? Вот грех с тобой, как заволнуешься, дитем становишься прямо. Тяни да тяни за язык.

— Дрова с крепежом перепутали. Заместо крепежа дрова отправили шахтерам, а оттедова бумажку прислали, что жалобу, мол, на нас писать будут, потому как мы им добычу угля чуть не сорвали. Поняла теперь, старая?

— А ты-то в чем виноват?

— Вот в том-то и дело, что ни в чем. А Раздольный на меня кажет. Он, мол, грузил, он и ответчик!

— А ты что?

— А что я?! Директор меня и слухать не хочет… Он Раздольного слухает. Как же, начальник погрузки Раздольный-то, его из треста прислали, разве можно заобижать!.. Вот я и виноват!.. Вы, говорит, получили письменное распоряжение чем грузить порожняк, значит, и виноваты. Стали бумажку искать эту растреклятую, все тут как тут, подшиты, а этой-то и нету. Видать, Раздольный ее утерял и неправильно номера вагонов поставил, когда оформлял документы, вот и перепутали… А свалили на меня. Мол, перепутал и не сдал бумажку… Под суд хотел отдать директор-то да говорит: «Получай строгий выговор с предупреждением и знай, что пожалели, как ты двадцать лет работаешь по лесному делу».

— И все?

Костиков обозлился, стрельнул гневным взглядом в жену.

— Нет, не все. Сейчас все будет!

Он встал, вынул из стола сверток чертежей, направился к печке.

— Не смей, не смей, Леня! — закричала жена, подбегая к нему и хватаясь за чертежи. — Пусти, пусти, говорю, а то кричать стану!.. Ты что надумал-то? Два месяца маялся, ночей не спал, и все сжечь?.. — Она вырвала чертежи, смягчилась. — Труд бы свой пожалел, Леня, что ли? Этим разве докажешь? Эх ты… — уже ласково закончила она, пряча чертежи в сундук, и обняла его. — Как мальчишка… Ну-ну, не обижайся, всяко случается в жизни-то. Ты вот докажи, что не виноват!

Костиков озабоченно сдвинул брови, засопел.

— Лень, а, Лень, может, виноват ты? — снова заговорила она, усадив его за стол. — Так сознайся. Покаявшегося-то не бьют…

— Ты что, мать, да разве я не признался бы, ежели б что…

— А ты не серчай. Я к тому говорю, что с человеком все бывает, и зарекаться нельзя… Сходи к замполиту, расскажи, что да как. Не свет же клином на Заневском сошелся. Глядишь, разберутся и найдут виноватого.

«А мать-то разумное советует», — подумал Костиков и попросил достать чертежи.

Жена внимательно посмотрела на него поверх очков, потом вынула из сундука чертежи, подала. Костиков развернул их, слегка коснулся ватмана шероховатой ладонью. Рассматривал долго, словно видел их впервые, словно не он сидел над ними ночами, а кто-то другой.

«А приспособления-то почти готовы, — подумал Костиков, и радостная улыбка впервые за вечер мелькнула на губах. — Осталось расчеты сделать и начисто перечертить».

— Ну, отец, будет смотреть, вечер, поди, большой. Умывайся, да ужинать пора. Да сапоги сними.