Читаем без скачивания На чужом пороге - Игорь Акимов

— Сюда нужен другой пропуск, мадам.

— Но мне необходимо видеть обер-лейтенанта Краммлиха. Сейчас. Очень срочное дело, — пыталась уговорить она солдата.

— Без пропуска нельзя.

— Ну вы поймите!..

— Приходите утром, черт побери! — разозлился автоматчик.

Она вспомнила о калитке со стороны сада, но ведь и там без специального пропуска не пропустят. А на счету каждая минута...

Неожиданно ей повезло: из-за угла появился подвыпивший Кнак. Она его узнала сразу, он ее — тоже, причем изумился настолько, что начал икать.

— В-вы? — с трудом выговорил он. — А что вы здесь делаете?

— Господин офицер, — бросилась она к нему, — сам бог послал вас мне навстречу. Теперь я верю, что мне повезет. Умоляю вас, господин офицер, помогите!

— Это я для вас доброе предзнаменование? — хмыкнул Кнак. — Хорошенькое дело... А в чем должна выражаться моя помощь? — вдруг оживился он.

— Для вас это сущая безделица, господин офицер, — стараясь быть кокетливой, сказала Семина. — Будьте добры, проводите меня к господину Краммлиху, а то часовой не пускает.

— К Томасу? — Кнак все не мог понять, что здесь происходит. — Вы что же, удрали, а теперь возвращаетесь?

— Что-то в этом роде...

— Ну и дела! — Кнак подошел к часовому. — Дама идет со мной.

Он галантно пропустил Семину вперед, в холле даже объяснять ничего не пришлось; дежурный только поднял на них глаза, кивнул: «Привет, Вилли» и продолжал что-то писать. Семина не знала, где находится комната Краммлиха, поэтому дальше они пошли рядом.

Краммлих был тоже пьян, причем куда сильнее, чем его коллега. Видать, ему было несладко. Когда надо подстегнуть нервы, пьют немного: другое дело — если хочешь забыться... Уже Семина вошла и даже села без приглашения, уже ушел Вилли Кнак, и песенка, которую он насвистывал, затихла в конце коридора, а Томас Краммлих все еще не проронил ни слова. Он внимательно смотрел на Семину, и она чувствовала, как с каждым мигом обер-лейтенант трезвеет.

— Ловко, — сказал он, наконец, и тут же повторил очень медленно: — Ничего не скажешь — ловко!

— Мне надо поговорить с вами, Томас.

— Догадываюсь, — усмехнулся он. — Не правда ли, я удивительно понятлив? Увидал вас здесь и сразу сообразил, что вы хотите со мной поговорить.

Он был насмешлив и пренебрежителен. Краммлих — победитель, Краммлих — хозяин положения. Усталый и насмешливый. Его интонация была оскорбительна, но сейчас это можно было не замечать. Этим нужно было пренебречь.

— В комнате есть микрофон? — спросила она.

— Нет, говорите смело.

— Прекрасно. Я предлагаю вам работать на нас.

Без длинных предисловий, предуведомлений. Что тут хитрить? И так все ясно.

Краммлих расхохотался.

— А вы знаете, Рута, я ведь и этот вариант предвидел! Что и говорить — лестное предложение. Свидетельствует, правда, не столько о вашей находчивости, сколько о безнадежном положении. И доброте ко мне. Ведь вы могли с тем же прийти, например, и к господину гауптману! — Краммлих, очевидно, очень живо представил это, потому что расхохотался пуще прежнего. — И знаете, я вам заранее приготовил ответ, по-моему, вполне достойный вашего предложения. Я Даже надеюсь — соперничающий с вашим в доброте. Готов биться об любой заклад — не угадаете!

Краммлих-победитель мог позволить себе поиздеваться над поверженным противником. Чтобы потом окончательно уничтожить его своим великодушием. Сейчас он все мог!

— Так вот мой ответ, — продолжал Краммлих. — Вы мне симпатичны, Рута. Мне было очень приятно с вами работать. И мне было б жаль, если бы вас расстреляли или повесили. Вместо того чтобы идти ко мне, вы могли бы бежать, спасать свою жизнь. Но вы мужественная женщина, вы предпочли красивый риск. Тем больше у вас прав на жизнь. — Теперь Краммлих почти декламировал, было видно, что он упивался собою. — Я не знаю, сколько в вашем распоряжении времени. Возможно, час, а может быть, только пять минут. Спешите! — Он подошел к двери и взялся за ручку. — Я выведу вас на улицу — и там катитесь на все четыре стороны. И да поможет вам бог!

Семина продолжала сидеть все там же, спокойно наблюдая за Краммлихом.

— Почему вы молчите! — почти выкрикнул он.

— Вы мне так и не ответили, будете ли работать на нас.

Краммлих даже всплеснул руками.

— Простите, Рута, но это наглость. Вы знаете, что следующим ходом получите мат, и предлагаете противнику сдаться? Идемте скорей, не то я передумаю, если только вообще не станет поздно.

— Прошу вас, сядьте на место и разговаривайте тише, — сказала она. — Ведь вы сын коммерсанта, Томас, вы должны знать, что когда заключаешь сделку, следует иметь холодный рассудок.

Краммлих вернулся и сел напротив нее.

— Я уважаю ваше мужество, Рута, но боюсь, до утра вы не доживете. Жаль.

— Грозите устроить еще одну демонстрацию?

— Зачем? Ваше задание мы уже знаем...

— Но не главное, Томас!

— Не считайте нас дураками, — со злостью отрезал Краммлих. — Мы-то к вам относились со всем уважением. Уважайте и вы нас.

Справедливо...

Краммлих подошел к телефону, набрал номер.

— Дежурный? Да, это я... Пришлите ко мне двух конвоиров. И приготовьте шестую камеру. Как?.. Вы что же, не знаете, что делать? Возьмите из соседней камеры пару женщин, пусть отмоют пол. Да поживее!

Он положил трубку, достал из кармана сигареты, дал закурить Семиной, закурил сам. Сказал:

— Вы хотели этого...

— Ну что ж, раз все так просто... Тогда прощайте, господин Краммлих. Хотите напоследок маленький совет?

Он посмотрел на нее равнодушно.

— Я вас слушаю, — и потянулся к бутылке.

— Думаете, я не знаю, почему несколько минут назад вы хотели меня отпустить, что подтолкнуло вас совершить такой «благородный» жест?

Краммлих сморщился.

— Вы во всем ищете какую-то подоплеку... второй смысл... Надоело! А между тем, да будет вам известно, случается, что люди делают добро без меркантильных подкладок.

В коридоре раздались шаги солдат. Они приближались. Семина встала, шагнула к двери. Шаги затихли перед дверью. Раздался стук. Краммлих крикнул:

— Обождите минуту в коридоре!

— Люди — да, но не контрразведчики, — улыбнулась Семина и переменила язык. — Я буду говорить по-французски, чтобы не поняли солдаты... Так вот, Томас: я должна была исчезнуть — бежать или быть убитой — это не имеет значения, — чтобы случайно не выдать вас. Вашу связь с советской разведкой в Париже весной сорок первого. Ваши подозрительные знакомства с людьми, причастными к покушению на фюрера. Ваши палки в колеса гауптману Дитцу...

Краммлих вскочил, но Семина остановила его решительным жестом руки: молчать!

— Неужели вы не понимаете, что я догадываюсь, как некстати оказалась на вашем пути? Предвидеть ваши действия было нетрудно. И вот, направляясь к вам сейчас, я оставила у надежного человека конверт с перечнем ваших заслуг. Если я завтра утром не вернусь за конвертом, он будет передан в гестапо.

— Дешевый шантаж! — закричал Краммлих.

— Считайте как угодно. Я обещала совет, так вот он: не теряйте времени и — как вы изволили выразиться — уносите ноги. Я знаю, что советую, — однажды мне пришлось иметь дело с гестапо.

Она открыла дверь, и солдаты вошли в комнату.

— В камеру! — выкрикнул Краммлих.

Знакомые коридоры и лестничные марши, знакомая камера. И засов на двери лязгнул так знакомо. Только вот на нарах нет ни матраса, ни постели, и запах стоит неприятный. Что б это могло так пахнуть? И что тут могли отмывать — кровь? После кого?..

Темно.

Она присела на нары. Можно, наконец, расслабиться, передохнуть. Все, что могла, и сделала, все, что следовало сказать, и сказала. Остается только ждать.

Нервы. Не те у нее нынче нервы: поистрепались. Сейчас бы подремать — самое милое дело: и время пролетело бы незаметно, и свежесть бы появилась. А вот не может!..

Время летит бесконечно. То ли это часы такие длинные, то ли минуты?

По коридору прошел караульный. Она вся подобралась... Мимо.

Она прилегла на нары и закрыла глаза.

— Все-таки ужасная это штука — война, — пробормотал Краммлих, когда остался один. — Так опускаешься... Как в Мальстрём. И незаметно и, увы, бесповоротно. Да, да, господа, не спорьте, я это чувствую на своей шкуре. Да и Гегель, кажется, говорил о том же; пардон, не помню, в каком именно томе... Ужасно! Если б еще год назад мне сказали, что я буду пить коньяк из стакана... Не в том дело, что от коньяка здесь только этикетка. Но из стакана...

Краммлих повертел перед носом это вульгарное изделие из толстого стекла. Снаружи оно было иссечено глубокой нарезкой. Небось прежде этот шедевр украшал стол какого-нибудь канцеляриста или полкового писаря... Ужасно!

Краммлих сделал стаканом круговое движение.