Читаем без скачивания Горизонт края света - Николай Семченко

Атласов велел следить за поведением юкагиров, и обо всем подозрительном казаки, не медля, докладывали ему.

Дорога давалась всё трудней. Нелегко было идти по марям и болотам. С гор побежали грязные ручьи, они мутили чистую воду озёр и рек. Такую воду теперь нужно было отстаивать и кипятить – одна морока с ней! А тут ещё припасы кончились, всех олешек приблудного корякского князца давно съели и теперь довольствовались только куропатками, дикими гусями да зайчатиной. После дальнего перелёта в камчатскую землицу гуси были худы, без единой жиринки, их мясо отдавало тиной и рыбой. Мужикам снились овсяная каша, сало и чёрный хлеб, посыпанный сверху крупной солью.

В тигильской земле водилось много соболей и лисиц. Казаки сбрали здесь богатый ясак. Камчадалы даже обрадовались приходу странных людей, у которых можно выменять железные изделия и разную домашнюю утварь на меха.

Юкагиры были послушны, но всё так же молчаливы. Однажды они попытались тайно уйти из отряда.

Гневу начального человека не было предела. Целый день в лагере свистали тальниковые прутья – ослушников, всех до единого, перепороли.

– Глянь-ко! – казаки захлёбывались от смеха. – Ещё просит розог! Вот басурманское отродье!

Атласов тоже с удивлением смотрел, как худенький юкагир, совсем ещё мальчишка, снова просится под прутья. Сам и штаны меховые снял.

– Бей меня как всех! – канючил он. – Зачем обиду держишь? Сними с меня грех!

Здоровенный казачина, не выдержав его скулежа, сгрёб парня в охапку и, перегнув через колено, всыпал по оголенному месту по первое число.

– Вот тебе, вот! – приговаривал распаренный казак. – Допросился-таки, бесёнок!

Юкагир, взвизгивая от боли, и плакал, и смеялся. Да и другие его сородичи, пройдя экзекуцию, были донельзя довольные.

– Чего это они? – судачили казаки. – Должно быть, рехнулись.

Наконец, Ома открылся Атласову. Оказывается, юкагиры, не получив трёпку сразу, решили, что начальный человек готовит им ужасную месть – ведёт в Огненную землю, чтобы бросить их там в кипящие котлы – на съедение келе37. Наказание их успокоило.

– А разве есть на Камчатке Огненная земля? – спросил Атласов. – Всякое от людей слыхивал, а про такое – нет.

– Шаманы говорят: есть! – доказывал Ома. – Хозяин тамошних мест – Гаечь. Он живёт под землёй. Когда сердится – огнём плюётся. Реки там кипят, горя изрыгают зловонный пепел…

– Будто ад описываешь, – с сомнением показал головой Атласов.

– Ты правда не знаешь Огненной земли? – недоверчиво спросил Ома. – И не знаешь, где Гаечь живёт?

– Уверяю тебя: нет!

– Разве мельгытанги не родичи Гаеча?

– Да с чего ты взял? Нет, конечно!

– Скоро-скоро туда придём – сам увидишь страшную землю…

Ещё в Якутске, впрочем, Владимир Владимирович наслышался от бывалых людей, что на краю света живут огненные люди, которые питаются камнями и забавляются в игры с молниями. Ещё они ездят на лошадях под землёй. И когда те гиганты-жеребцы встряхивают на себе седоков, то случается великое трясение земли. Но разве можно верить этим сказкам? А тут, на тебе, Ома как будто всерьёз что-то знает о неведомой Огненной земле. И что же это за страна такая удивительная, Камчатка?

В конце июня, оставив позади истоки реки Тигиль, горные перевалы и сияние белых ночей, казаки вышли к речке Кануч. Она впадала в глубоководную Камчатку.

Встречь Солнца

(Записки И. Анкудинова. Продолжение)

Кайнын38-грабитель

Мелкая речушка – куропатке хвоста не замочить – была редкостной упрямицей: нет чтобы бежать ей прямо – свивалась, как змея, в бесконечные кольца, и нам пришлось раз десять, если не больше, переходить её вброд. Вдали поднималась цепь сопок, вся долина перед ними колыхалась волнами зелени, расцвеченной яркими розовыми мазками – цвёл кипрей. Картину немного портили высохшие старые лиственницы – с них начинался реденький лесок.

Утомлённые, мы не сразу заметили, как потемнела синева сопок, и краски тундры померкли, постепенно приобретая лиловый цвет – будто промокашка впитывала в себя пролитые чернила. С севера стремительно наползала тяжелая мрачная туча. Нет-нет да пробивался сквозь неё сноп солнечных лучей, и тут же всё вокруг ослепительно вспыхивало малахитом трав и голубизной воды. Но туча надвигалась неукротимо, в её нутре свивались и развивались клубки молний, и в поразительной тишине слышалось их хриплое шипение.

– Скорей, вон к тому холму! – крикнул Лёша, и мы побежали, но всё-таки не успели растянуть палатку – поднялся резкий, холодный ветер, и туча, неожиданно резво прыгнув вперёд, закрыла полнеба и немедленно опустила серебристую завесу дождя. В ту же минуту мы промокли до нитки.

Ветер урчал в траве, трепал чахлый кустарник, прижимал к земле карликовые берёзки. Промокшая куртка леденила тело, в ушах противно завывало, и мы порядком продрогли прежде, чем поставили палатку в затишье сопочки. Дождь усиливался, и, похоже, ему не предвещалось ни конца, ни края.

Кое-как развесив мокрую одежду, мы забрались в кукуль – в нём двоим, конечно, было тесно. Ничего, зато – не в обиде! Разговаривать не хотелось, только бы согреться, согреться…

Палатка с развешанной в ней одеждой, грязными сапогами и мокрыми, провонявшими потом рюкзаками, конечно, не являла собой уютное гнездышко. Озирая её и медленно согреваясь, отчего-то вспомнил, как Вэ И время от времени проводит «курс воспитания». Стоит ему заметить, что на моём рабочем столе скопилось много бумаг и папок, как он быстро проходит в свой кабинет – несколько минут оттуда слышится его сердитое сопение (перегородка-то картонная!), потом, осторожно покряхтывая, шеф подходит к двери и, просунув в её проём голову с торчащими ушами (это от того, что стригся он всегда коротко), интимно произносил:

– Игорь, зашли бы вы ко мне!

Бояркина, не скрываясь, прыскала в кулак, но тут же придавала лицу самоё серьезное выражение и произносила в пространство:

– У вас, Игорь Алексеевич, право, всегда эдакий художественный беспорядок…

Вэ И смотрел на её стол, но придраться было не к чему: Светка отличалась необыкновенной аккуратностью, каждая мало-мальски пригодная для дела бумажка укладывалась в соответствующую папку, и она никогда не тратила время на поиски нужных материалов. Аккуратистка!

Вэ И закрывал за мной дверь, молча показывал на кресло и становился у окна с аккуратными фуксиями на подоконнике.

– Всё вокруг должно лежать и стоять на своём месте, – начинал он.

Когда он говорил про это «лежать и стоять на одном месте», меня разбирал неприличный смех, и приходилось прикрывать губы ладонью, чтобы Вэ и не думал, будто я издеваюсь над ним.

– Человек не должен тратить время на поиски вещей, которыми обладает, – продолжал Вэ И. – Неужели это трудно понять?

– Исправлюсь, – в который раз обещал я. – Просто – некогда…

– Не исправишься, – в голосе Вэ И слышались неподдельные нотки печали. – Такой у тебя характер: хватаешься за всё, и не понимаешь, что незачем это делать и незачем далеко ходить – всё равно не охватишь всего…

Какой-то мрачной философией веяло от этих слов. Вэ И не останавливался на этом и продолжал:

– Ты как наш заяц Тишка… Постелешь ему соломки в уголке, а он выгребет её из-под себя в сторону. Придётся холодный пол не по нраву – забирается на соломку и опять: ширк-ширк её по сторонам! Так и ты: то сюда бумаги пихнёшь, то туда затолкаешь, а хватишься нужной – и нет её под рукой…

Заяц Тишка – притча во языцех. Когда его подарили Зое Антоновне, он был совсем маленьким – эдакий белый крошечный комочек. Его тут же, как кошку, начали приучать к порядку: чтобы спал в углу, не оставлял, извините, чёрных катышков, где попало – производил бы свои деликатные делишки на специально расстеленной газетке и т. д.

Ясное дело, дикий зайчонок поначалу и вёл себя соответственно, и всё-таки чета Колобовых умудрилась привить ему некоторые приличия. Но на Тишку иногда что-то находило: он упорно выгребал из-под себя травяную подстилку, раскидывал её по комнате и носился как угорелый. Может, ему хотелось выскочить из надоевших четырёх стен и убежать на волю в тундру? Легко ли дикой зверушке терпеть регламент, установленный человеком?

Зачем всё это вспомнилось? Наверное, потому, что Вэ И вёл непонятную мне жизнь: редко покидал Каменный, не любил долгих путешествий, не ходил в выходные дни в тундру и даже отказывался от отпусков. Сначала я объяснял такое поведение страстью к работе, пока Зоя Антоновна не объяснила, что хорошая жизнь возможна только на «материке» – вот они и готовятся к ней: в банке уже лежит приличная сумма, внесен пай в какой-то строительный кооператив в Анапе, накуплен целый шкаф хороших книг: сейчас, правда, читать их некогда, а на старости лет времечко будет…