Читаем без скачивания Газета Завтра 207 (46 1997) - Газета Завтра

Не пришел Мишка к обеду, а приехал: привезли его на легковой машине. Иван Павлович, как он сам рассказывал, в это время на крыльце сидел, курил папироску в ожидании. Миша только из машины вылез, так бегом к деду, бежит и на ходу без остановки выпаливает: - Дедушка, меня на машине дяди подвезли. Они - веселые!

Не сразу понял Иван Павлович, что за люди и какое дело у них было к нему, а когда понял, что пожаловали обыкновенные рэкетиры местного пошиба, время удивляться пришло другим. Держа под прицелом своего двенадцатого калибра, он проводил незваных гостей до машины, пожелав им на прощание всего самого хорошего, в том числе и “скатертью дорога” и “чтоб больше ноги вашей здесь не было”, и “если еще раз здесь свои носы покажете, поотрываю и холодец для поросят из них сварю”, и еще чего-то в том же дружеском, гостеприимном тоне.

- Ну, дед, считай, что ты уже пожалел. Завтра жди, расплатимся мы с тобой за борщ со сметаной. Дом у тебя сухой - хороший, шашлык на нем зажарим, всех угостим, только вот жаль, сам ты попробовать его не сможешь. Труп ты, старик.

Долго после этого сидел Иван Павлович один на мезонине, а когда вышел, так лет на тридцать моложе показался.

Одел старик сапоги кирзовые, взял лопату штыковую, помолился перед образком и вышел из дому. Дотемна трудился Иван Павлович на косогоре перед домом, по ту сторону дороги. Сначала долго осматривался, переходил с места на место, приседал, ложился на живот, выставлял перед собой вытянутую руку с разогнутым из кулака большим пальцем, прищуривался, прицеливался, измеряя расстояние, лихо сбегал вниз, на дорогу, вглядывался на оставшуюся на горе, воткнутую в землю лопату, и наконец, довольно хмыкнув, азартно плюнул себе на руки.

- Что, Иван, никак могилу себе копаешь? - весело подшучивали любопытные соседки, с недоумением наблюдавшие за работой Ивана из-за своих калиток.

- Для себя, дура, но не себе, - тихо бурчал под усы старик.

Ничто не выдавало вырытого им по всем законам военного времени окопа для стрельбы стоя. Землю и песок он аккуратно выносил на куске брезента в овраг, пласты снятого дерна укладывал в натуральный холмик, примятую траву - поднял.

На следующее утро Иван Павлович сходил на пасеку, с нежностью поглаживая каждое улье, умылся в реке, обошел весь дом, перекрестился, достал с палатей свою старенькую двуствольную Ижовку, спустился в погреб, из дальнего угла которого, одну за другой, достал две противотанковые мины-лепешки, купленные им по случаю у заезжих, отдыхавших неподалеку “крутяков”, одел чистую, приготовленную с утра бабкой белую рубашку, закурил из припасенной на черный день пачки “Казбека” папироску, подпер деревянным костылем входную дверь и с полным вооружением вышел за калитку.

В этот раз “гости” появились в полдень. Дед похвалил себя за предусмотрительность: машин было две, как и две мины, усердно замаскированные им вдоль дороги на расстоянии метров тридцати друг от друга. Первая была уложена на месте остановки вчерашнего “опеля”. Эта машина и сегодня шла первой, за ней двигалась белая “восьмерка”.

Дальняя мина не сработала. Иван Павлович, как он потом рассказывал следователю, хорошо видел, как точно на том месте, где она находилась, остался отчетливый, широкий след импортного протектора, и вторая, похоже, дала осечку - “опель” остановился прямо на ней. “Бракованные подсунули, бандитские морды”, - подумал дед, сплюнул в угол окопа и сняв ружье с предохранителя, прицелился. Но как только открылась дверца иномарки, так она, эта дверца, тут же взметнулась метров на пятьдесят, разлетелись в разные стороны колеса, капот и находящееся в багажнике барахло. Сама же машина нелепо встала на бок и нехотя перевернулась на крышу. Только потом до Ивана Павловича долетел мощный, гулкий, по-мужски грубо ласкающий звук взрыва. Отступать было некуда. “Восьмерка”, казалось, сошла с ума - она безумно дергалась в нервных конвульсиях то ли от взрывной волны, то ли от того, что в ней творилось. Иван Павлович отлично различал зорким взглядом опытного охотника две мечущиеся по салону автомобиля фигуры. Когда он разрядил оба ствола, всякое движение прекратилось.

Старик произвел контрольный спуск, уложил оставшиеся боеприпасы в рюкзачок и, достав из-за уха недокуренную папироску, задымил, с тяжелой грустью глядя на поле боя…

* * *

Ивана Павловича Шестакова признали виновным в совершенном им преступлении, психиатрическая экспертиза дала заключение о его вменяемости, и суд приговорил его, учитывая возраст, к двум годам лишения свободы условно за… незаконное хранение оружия.

Одному из тех пяти, чудом выжившему, грозит после излечения много больше по нескольким эпизодам вымогательства с применением оружия. В их изуродованных машинах нашли вполне приличный боевой арсенал, включая, как ни парадоксально, старый, немецкий “Вальтер”, который, увы, против нашей русской берданки оказался слабоватым.

Николай АВИЛОВ

Челябинская область

с. Шолоха

БОРИСОГЛЕБСКОЕ ЛЕТО

Сергей Щербаков

А НАЧИНАЛОСЬ ЛЕТО безрадостно. Деревня встретила беспробудным пьянством. Даже некоторые женщины, потеряв всякий стыд, целыми днями шатались нетрезвые. Как-то соседка зашла: “Сережа, нету больше сил с мужиками моими воевать. Сегодня бы умерла, да внуков жалко…” Я тяжело молчу - надоело в тысячный раз повторять: мол, бери внуков и ходи в храм почаще, а там Господь все устроит и ты узнаешь, как тебе жить. Молчу, зная ее ответ: “Я - в храм, а мужики - в магазин”. А они и при ней не просыхают…

У одной старухи увидал кошку с короткими ушами. Спрашиваю: “Обморозила?” - “Да нет, - отвечает. - Внучка из города приезжала и ножницами уши обрезала”. Господи помилуй - у меня мороз по спине.

В прошлые годы, устав бороться со страшной бессмыслицей безбожной жизни, я запирался в ограде и не выходил по нескольку дней. А тут и деваться некуда - со мной приехал Виктор, московский товарищ. Жизнь его крепко потрепала, но Виктор все еще хорохорится - и Бог у него свой, не такой, как в храмах, и любит житейским опытом поделиться. А у самого ни кола, ни двора, ни дела, ни семьи. Ему пятьдесят, но я все же питал надежду, что он начнет молиться вместе со мной, в храм ходить и, глядишь, встанет на спасительную Христову стезю, но Виктор при молитве сразу уходил во двор покурить, хотя я прямо сказал, мол, вдвоем молиться благодатнее. На приглашение сходить в храм он откровенно морщился, зато целыми вечерами слушал радио “Свободу”… Когда я намекнул, мол, главная работа в деревне - прополка, Виктор весь напрягся и потом, как бы ненароком, похвалился, что даже в армии делал только то, что хотел… Вместо прополки зачем-то перекопал весь двор, потом целую неделю вырезал из полена красивое топорище, а я один не справлялся с сорняками и огород зарос до ужаса. Вечером он напивался густейшего чаю, почти чифира, и ночью бродил по двору, по дому. От хождения Виктора я спал плохо, утром молился рассеянно. Однажды, убирая его светелку, я увидал на стуле книги. Это были всякие хатха-йоги, кришны… Конечно, какая может быть молитва, когда в твоем доме читают сатанинскую литературу! А у меня хорошая православная библиотека! Так обидно стало - будто гость вместо благодарности напакостил под иконами.

Я понял тщетность своих надежд - если человек сам не хочет спастись, то ему и Господь не поможет, не то что я, грешный. Потом в Москве Виктор опять запил и в который раз оказался в наркологии. Когда я навестил его, он бодро спросил: “Ты чего такой удрученный?” Я даже растерялся, мол, мне больно видеть тебя среди ненормальных людей, будто вчера мы сидели с тобой среди цветущих яблонь возле печки во дворе, и вот теперь здесь… Но он был как рыба в воде. Даже ходил уже, не согнувшись, как обычно, и всегдашняя угрюмость его исчезла. Невольно вспомнился анекдот. Один человек вытащил несчастного, лежавшего в луже. Устал, весь измазался, а тот давай ругать его последними словами. Человек изумился, я же тебя из грязи вытащил, а тот ответил: “Я здесь живу”.

НАКОНЕЦ приехала жена, измочаленная Москвой. У меня тоже всю душу вымотали. Так тоскливо, что разговаривать не о чем. Малыш, всегда остро переживающий наши душевные состояния, даже загрустил - забрался под лавку на кухне, положил морду на лапы и не шелохнется. Не могу видеть его таким - стал собираться на прогулку. Гляжу, Марина тоже начала отрешенно одеваться. На улице солнышко светит, ветерок травы луговые колышет. Красавицы овсяночки до того легкие, что садятся на макушку цветка, как на ветку дерева. Смотрят приветливо, а мы плетемся молча. Зато Малыш счастлив - вдруг резкий прыжок и кругленькая мышка, пискнув, хрустит у него на зубах. Марина как всегда отворачивается, ей жалко мышку, а я привычно изрекаю: “Одну витаминину Малыш получил. Живое, самое чистое мясо. Луговые мыши питаются только зернышками, травкой”.

И вот мы на нашей реке Устье. Вода в ней такая - каждый камешек на глубине двух метров видно, и раки водятся. На другом берегу комбайн сено косит. Остановился, из пышущей жаром металла кабины выпрыгнул тракторист в одних трусах, прямо с высокого берега рухнул в реку, шумно проплыл метров сто, легко вскарабкался наверх и снова за рычаги. Каждой клеточкой мы ощутили его наслаждение. Быстро разделись и в спасительную воду…