Читаем без скачивания Эксперт, на выезд!.. - Виталий Нежин

Я придумываю сладкую месть. Пусть разработает систему сигнализации именно для полки с колбами. Берет, скажем, какой-нибудь местный злоумышленник колбу, и тут же раздается душераздирающий вопль сирены. Знай наших…

Каждый продумывает охранные мероприятия по-своему. Касается это, разумеется, прежде всего проявителя (самому неохота разводить), хорошей фотобумаги (есть же запасливые люди!) и бумаги просто писчей (секретарь Ольга Петровна установила жесточайший лимит)…

Охранную меру против похитителей спичек придумал трасолог Стас, разорившись на покупку огромной сувенирной коробки, рассудив, что такая коробка по своим габаритам не поместится ни в одном кармане.

На столе в ярком круге лампы сиротливо стоит машинка с заложенным в нее бланком экспертизы. Совсем из головы вон! Смотрю на подсвеченную снизу спиралью воду в колбе и, произведя немудреный расчет, определяю, что вполне могу закончить оформление документа до момента кипения. Итак…

1. Поступивший на исследование картер от двигателя мотоцикла «К-175» имеет стандартную форму и размеры. Корпус картера изготовлен из металла серого цвета. С левой стороны картера имеется рельефное обозначение двигателя мотоцикла «К-175» и выштампован номер «Ж-7570».

В местах расположения цифровых обозначений наблюдаются незначительные царапины на металле картера.

Визуальное исследование под приборами увеличения участков, где набиты цифровые обозначения, каких-либо следов, указывающих на перебивку номера, не обнаружило.

…Да, сначала я ничего не нашел. Но то, что мы видим простым глазом, это ведь субъективно и недостаточно, не так ли? И поэтому исследование было продолжено.

2. Участок поверхности картера двигателя, где имелся заводской номер, отшлифовывался до зеркального блеска различными номерами наждачной бумаги и пастой ГОИ. Отшлифованная поверхность обезжиривалась хлороформом и этиловым спиртом. Подготовленная таким образом поверхность обрабатывалась 30-процентным раствором едкого натра.

В результате обработки установлено, что номер двигателя мотоцикла «К-175» перебивался. Установлены следующие цифры номера, имевшегося на двигателе до момента перебивки, — «Ж-4870».

Я размашисто подписываюсь и со свистом вытягиваю из машинки акт экспертизы. Вот таким образом! «Ж-4870»! Круг замкнулся. Порок будет наказан, украденный мотоцикл возвратят владельцу, никаких сомнений быть не может, к чему приложил свою руку и эксперт Колчин П. А.

К машинописному листку подкалываю тонкую коричневую папочку с фототаблицами. Имея наши фототаблицы, ни следователю, ни судье нет даже особой надобности читать выводы экспертизы. Вот, скажем, по этому делу.

Снимок первый — солидно выбитый, весьма добропорядочный с виду номер.

Снимок второй — на белом поле расплывчато проявились следы внутреннего напряжения металла, возникшие, когда на заводе набивали настоящий, срезанный потом номер. И эта расплывчатость, однако, четко складывается в прежний, «родной» номер мотоцикла — «Ж-4870».

В соседней комнате давно булькает кипяток. За жаропрочным стеклом, освещенные снизу, взлетают и лопаются на бурлящей поверхности тугие багровые пузыри. Осторожно обертываю горловину колбы свернутой в несколько раз бумагой и после секундного раздумья, что засыпать в стакан — растворимый кофе или чай, — останавливаюсь на чае.

Когда скидываю куртку и сажусь на диван, ощущая спиной его теплую мягкость, чувствую, как все-таки намотался за сутки. За окном уже осторожно занимается рассвет. Шестой час утра. Тоненько звенит о цинковый карниз оторвавшаяся сосулечная капелька.

…Шестой час утра. Когда пять лет назад, еще стажером, я пришел на свое первое суточное дежурство, то заснул именно в это время. И не потому, что происшествия мотали меня целые сутки напролет, нет. Был тогда, помнится, с утра один холостой выезд по какому-то недоразумению, и все… Но я так накрутил себя за несколько дней перед дежурством, столько всего насмотрелся в отделе, а главное, наслушался, что мне казалось: именно в мое дежурство произойдет что-то ужасное, страшное, особенно отвратительное, и это навсегда отравит уже начинавшуюся тогда любовь к моей новой работе…

Перед дежурством я почти не спал несколько ночей, изводил маму, которая в конце концов совала мне в рот таблетку барбамила, и на само дежурство пришел уже совершенно обессиленным, напуганным и взвинченным.

Тем более что отвели мне тогда диван у трасологов, среди развороченных денежных ящиков, присланных на экспертизу. Я долго лежал, всматриваясь в их пустые черные животы, чувствуя, как сердце мое поднялось под самое горло и колотится громко и болезненно. За сейфами холодно сияли витрины с моделями разных марок шин и образцами закатки водочных бутылок.

Вздрагивая при каждом шорохе, поминутно ожидая, что вот-вот откроется дверь и меня позовут, я маялся, зажигал и тушил свет, ворочался с боку на бок, безуспешно, не понимая ни единого слова, пытался читать прихваченную из дома книгу и в конце концов, совершенно одуревший, забылся тяжелым, с непонятными кошмарами сном.

А утром, когда в окна вовсю светило солнце и на бульваре возле управления радостно шумели деревья, меня разбудил умытый и довольный сутками без происшествий Стас — он был в тот день моим ментором — и сказал насмешливо, обнаруживая изрядное знание детской классики:

— И всю ночь ходил дозором у соседки под забором… «Конек-горбунок», слыхал? Здоров ты, однако, спать…

И с шуточками, с разными прибауточками начался день, который меня успокоил окончательно.

А теперь я не хочу ничего — ни думать, ми вспоминать. Спать хочется. Приоткрываю один глаз и гипнотизирую взглядом телефон — настраиваюсь. После этого, успокоенный, кубарем качусь в теплую, пахнущую свежим чаем пропасть…

24

Телефонный звонок резко выдергивает меня из сонного небытия. Взгляд на часы. Начало девятого. Все-таки два с лишним часа урвал. Прекрасно.

Но если это вызов, то дело плохо. Можно уехать вот так в самом конце своего дежурства и застрять на полдня, а то и больше. Сколько раз говорено было о том, чтобы из двух опергрупп одна сменялась в девять, а другая в десять! Все были бы какие-то варианты…

Значит, не повезло.

В трубке сипит голос:

— Эксперт Колчин, на выезд!

— Иду, — машинально отвечаю я и только сейчас, окончательно стряхнув с себя сон, соображаю, что звонит Володя Ершов.

— Нехороший ты человек, Ерш, — говорю я. — Одно слово, судебный медик. Ни души у тебя нет, ни сердца. Все вы такие…

— С этим лестным о нас мнением Иду тоже познакомить? — осведомляется Ерш.

— Только попробуй. Уже домой собрались? Судебные медики меняются в девять.

— Домой, домой, — радостно восклицает Ерш, — на заслуженный отдых. Когда отпускную пленку будем печатать?

— В следующее дежурство попробуем. Ты не посмотрел, когда мы совпадаем?

— Вроде в конце месяца, — неуверенно отзывается Ерш. — А пораньше никак?

— Ни в коем разе, — мстительно отвечаю я. — Будешь знать, как пугать людей по утрам…

Ерш обиженно заныл, потом что-то пробурчал невнятно, видимо закрыв трубку ладонью, и я уже слышу звонкий голос Иды Гороховской:

— Павлик! Доброе утро! Вы уж не сердитесь на этого типа. Меня он и вовсе час назад поднял. Так что я ему уже выдала за двоих.

— Вот за это спасибо, Ида.

В трубку опять врывается сипатый Ерш.

— Так когда мне приходить с пленкой?

— Оторвись, — холодно говорю я. — После Иды слушать твой голос неприятно и неразумно.

— Да сделайте вы ему эти снимки, Павлик, — это уже опять Ида. — Вы же его знаете, Ерш не отвяжется…

— И то верно. Скажите ему, Ида, пусть приходит во вторник к вечеру, придумаем что-нибудь. Счастливо отдохнуть…

— Привет! — говорит Ида и вешает трубку.

Сна как не бывало. Я достаю полотенце и выхожу в коридор, уже вычищенный утренними уборщицами. Со стен коридора на меня угрюмо посматривают криминалистические столпы мирового значения, как бы спрашивая: «А что бы вам, эксперт Колчин, подсиропить этакое в конце вашего дежурства, а?»

Этот вопрос одинаково написан и на лице у выдумщика словесного портрета Альфонса Бертильона, и у одного из пионеров дактилоскопии, Эдмона Локара, а также на заросших дремучими академическими бородами лицах наших соотечественников — судебного медика Чистовича Федора Яковлевича и основоположника судебной фотографии Евгения Федоровича Буринского, носителя различных доисторических чинов и званий, вроде действительного статского советника, а также лауреата Гран-При Парижской всемирной выставки бог знает какого тысяча восемьсот лохматого года.