Читаем без скачивания Перламутровая дорога - Виктор Меркушев

Глава 13

На Ждана никто и никогда так не смотрел – насмешливо, пристально, с чувством безусловного интеллектуального превосходства. Подошедший, пожалуй, был ровесником Ждана, однако держался гораздо увереннее его, и в незнакомце ясно читалась завидная независимость и какая-то лёгкая, игривая свобода. Ждан даже не сразу заметил, что одет молодой человек был в такую же лагерную униформу, как и все остальные обитатели дороги. Трудно было поверить, что он мог оказаться невольным попутчиком Ждана при движении в согласной стае – полулюдей-полурыб, хотя так же сложно было предположить, что дорога делает для кого-то исключения или имеет особые, мало к кому применимые законы.

Молодой человек, по-видимому, догадался о противоречивом впечатлении, произведённом им на Ждана и так его озадачившем.

– «Чистая» форма, по Канту, как правило, не несёт в себе никакого содержания, оттого-то и приходится избирать для себя форму куда как менее совершенную. – Человек снова испытующе посмотрел на Ждана и, очевидно, убедившись, что его слова не вызвали недоумения, продолжил: «Самое важное обычно недостижимо для зрения. А самое правдивое – таковым не кажется или же недоступно для понимания».

«Странно, – подумал Ждан. – Об этом я пытался узнать у моря, и он, верно, об этом хорошо знает!»

«Да, да, я всё о тебе знаю и осведомлён обо всём, что так интересует тебя», – говорили его глаза, но услышал Ждан вовсе не это.

– Ты сильно побеспокоил меня, «свободы сеятель пустынный»! – Незнакомец сделал явный акцент именно на последнее слово, будто бы слышал мысленный диалог Ждана с морем.

– Неужели безжизненная каменная пустыня вокруг дороги, с которой к тому же невозможно сойти, это и есть свобода, которой Вы так дорожите?

Молодой человек усмехнулся.

– Неограниченное пространство – это не свобода, свобода – категория внутренняя.

– И Вы полагаете, что охотнику и иным несчастным было бы лучше здесь, наедине со своей совестью и своей памятью?

Ждан заметил, что упоминание о «несчастных» развеселило незнакомца.

– Где ты видел кого-то из несчастных? Если, конечно, его специально, подобно ветхозаветному Иову, не избрали в таковые. Быть несчастным или чувствовать себя счастливым – это всего лишь вопрос самоощущения.

– Выходит, что нет не только свободы и несвободы, но и даже счастья или несчастья, если я Вас правильно понял.

– Ты понял меня неправильно, поскольку не существует абсолютных значений слов, и нет ничего, что могло бы обозначать одно и то же для разных людей.

– Так как же тогда люди могут понимать друг друга?

– А они и не понимают друг друга. Не понимают ни тебя, ни меня, ни себя. Разве кому-то может быть понятно зачем смотреться в ночь, на тёмные крыши, следить за тем, как косматые звёзды путаются в паутине антенн, наблюдать, как струятся снизу к ржавым кровлям жестяные трубы и видеть, как окна, освещая тесные дворы, набегают на фиолетовое небо, стараясь как-нибудь достать до коричневого карниза чердака, невидимого ниоткуда, разве что из её окна. И мечтать, при этом, увидеть хотя бы краешек северного неба, на котором сейчас нет ни одной звезды. Ты мне возразишь, что её ощущения близки и понятны тебе, но, видишь ли, какая штука, казалось бы одни и те же переживания влекут за собой совершенно разные мысли и уж совершенно разные последствия. И вот ты уже по крупице, как рассыпанную соль, собираешь прежние впечатления из вашего общего прошлого, стараясь выразить их на холсте, словно это может что-то изменить для той, которая где-то далеко от тебя смотрит подслеповатыми глазами в фиолетовую ночь и уже не вслушивается в шорох торопливых шагов на лестнице, не надеясь узнать в них твои. И ни о чём больше не говорят ни тёмные кровли, ни косматые звёзды. Лишь потомок того самого кота, некогда сидевшего на витом балконе третьего этажа, расхаживает, как и его далёкий предок по чердачному карнизу, не замечаемый больше никем.

– Вы говорите о том, чего ещё не случилось, а вдруг будущее окажется совсем не таким? Молодой человек даже присвиснул, выражая крайнее удивление.

– Как это – не таким? Или ты думаешь, что все могут быть одновременно свободными и счастливыми? Счастье, в отличие от свободы, исключительно человеческая привилегия, существующая лишь на путях преодолений. Выбор ограничивает свободу, хотя любое самоограничение лишь обостряет чувства.

Ждан часто досадовал на самого себя, ибо всякий раз, когда ему удавалось встретить достойного собеседника, он, или говорил совсем не о том, либо спрашивал не то, углублялся в какие-то частности и ненужные детали вместо серьёзного разговора, в котором, вместе со своим визави, смог бы поразмышлять обо всём, что занимало его мысли, тревожило и порождало бесконечные сомнения и догадки.

– Тогда Вы, верно, знаете, как можно обрести счастье? – Неожиданно для себя произнёс Ждан.

Глаза молодого человека сделались поразительно серьёзными. Он задумался.

– Как же это можно его обрести? Искать его – бессмысленно. Оно всюду и нигде. Оно само находит тебя – бывает случайно, но чаще счастье сопряжено с неутомимой работой души и, пожалуй, больше ни с чем не связано. В чём-то оно похоже на море: ты знаешь, что оно есть, знаешь, что оно может быть разным, и ты никогда не задумываешься над тем, чтобы понять его, поскольку этого не нужно. Не всё ли равно отчего так волнует солёный морской бриз, зачем знать почему тревожит синеватая полупрозрачная дымка морского горизонта и нужно ли разуметь о чём шепчет набегающая кружевная волна.

– А может быть знать это и есть самое важное?

– Возможно, возможно, – скороговоркой ответил незнакомец. – Только ты должен отдавать себе отчёт, что любое чудо обладает чрезвычайной хрупкостью и способно рассыпаться от неосторожного вмешательства. Да, предположим, ты удовлетворишь своё любопытство, однако потеряешь то, что гораздо дороже любого откровения – само чудо. А разрушая самое ценное из того, что сосуществует с тобой, разве возможно наполнить свою жизнь необыкновенным и значительным, чего, по сути, желает каждый.

– Вы имеете в виду дорогу?

– Да отчего же только её? Вокруг любого из нас много всего такого, что достойно определения чуда. А самое удивительное чудо – это наша жизнь, которая требует к себе исключительно внимательного отношения. Чудо всегда единично и неповторимо. И здесь бессмысленна твоя алгебра, которой ты хочешь поверить гармонию, тебе неведомую.

– Но, может быть, всё то, что невозможно повторить – иллюзорно и существует только в нашем воображении, недаром же наука не рассматривает явлений, не имеющих статистики?

– Верно, – обрадовано откликнулся незнакомец. – Не существует. И вот интересный примерчик, этакая вольная зарисовочка. Родился человек, и не где-нибудь, а в дальней провинции, у моря. Казалось, что ещё можно желать лучше? Ан нет. Мало ему было бескрайнего морского горизонта, и не радовал его полдневный цветущий и сияющий мир. Во всём и везде он чувствовал какую-то патологическую нехватку. Говорить – не о чем, дружить – не с кем, все мысли и дела других – ему попросту неинтересны. Да и он, надо заметить, ни у кого не находил ни сочувствия, ни понимания. Томимый духовной жаждой он решает перебраться в столицу, но там – точно такая же история. И куда бы он ни попал, и где бы ни оказался – везде оказывался неспособным преодолеть своего отчуждения и невольной изоляции. Скажете, вспомнив известных литературных героев – вот перед нами «лишний человек», поскольку он не такой как все, а являет собой единичный и неповторимый образец. И ошибётесь. Да этого человека, согласно его же предположению, вовсе не существует! Как не существует ничего особого и неповторимого, находящегося вне статистики. От себя же заметим, что всякий человек – неповторим и единичен в своём роде. Но, как видишь, все мы существуем, даже если кто-нибудь очень не желает нас замечать.

Молодой человек опять внимательно посмотрел на Ждана, предлагая ему, очевидно, оспорить хотя бы последнее предложение, но Ждан явно не желал касаться этой темы. Проблемы существования за чертой бытия или бытие сознания вне существования, Ждана сейчас не интересовали, зато его впечатлил и взволновал экскурс в будущее, ставящий под сомнение многое из того, что Ждан считал правильным или, напротив, о чём старался не думать, полагая, что всё как-нибудь образуется само собой и без его вмешательства. «Странно, – думал Ждан, – отчего мы сами более всего виновны в несчастиях тех, кого любим? Может, недостаточно любим, или, может, любим не так? А может, никто в том и вовсе не виноват?»

Ждан не посмел спросить об этом своего собеседника, интуитивно предполагая, какой будет получен ответ. Это невольное нежелание понять, разобраться, напомнило Ждану что человек не может наверняка знать, какие обстоятельства для него наиболее предпочтительны, и о том, что человека ничему не учат собственные ошибки и что он не извлекает никаких уроков из жизненного опыта других.