Читаем без скачивания Волчий закон, или Возвращение Андрея Круза - Дмитрий Могилевцев

— Нет, — сказал Дан. — Если вы думаете, что им жаль отребья, отправленного с нами, — то зря. Думаю, Гриша в самом деле хотел помочь общему делу. Мы поедем.

— Как скажешь. Только молодняк я с собой не потяну.

Все же Последыша пришлось взять с собой. Остальные с радостью остались в молодом леске рядом с чередой провалившихся внутрь себя особняков за ржавыми заборами. Но когда Круз уже собрался лезть внутрь БМП — лучше на ней, проворная она, не то что старый придавленный кит «шестьдесят четвертый». — Последыш появился рядом и, ухмыляясь до веснушек, сообщил:

— А стрелять-то как, старшой, а?

И шмыгнул в башню.

Так и отправились втроем по колдобистому шоссе в пейзаж, напоминающий ущелье после селя.

Здешние руины произошли странно. Обычно — лезет зеленая поросль, проседают крыши, в заборы лезет сирень, и птицы, облюбовав щели, беззаботно гадят на ветшающую доску. А здесь будто завелась особая домушная плесень, грибная порча, изглодавшая стены фальшивого, из опилок склеенного дерева, фенольные балки, нечеловечески роскошные слоистые стекла в раме, дерево напоминающей только раскраскою. Все это тлело, косилось, складывалось, ползло, мшело, превращаясь в месиво, слизкое даже на взгляд. Болото вспучилось, выдавив гнилые кости.

Когда пошли скелеты многоэтажек, лучше не стало. Будто на их крыши вылили по цистерне непомерно тяжелой, вязкой грязи, и все эти годы она ползла, ползла, продавливалась в окна, смердела, разлагалась, там заводились членистоногие и перепончатые, жрали друг дружку, гадили и тем лишь добавляли в медленную волну гнуси, пожиравшую бывшие жилища.

Круза тошнило. Еще удивительно — в опустелых городах окраины заполоняли брошенные машины. Но не здесь. Ни единого ржавого остова на дороге или по обочинам. Там, дальше, среди хлама и кустов — торчат покатые разъеденные крыши.

И вдруг, сигналом тревоги — броневик. Вроде инкассаторского. Раскрашенный по-цыплячьи, непристойно яркий. Разорванный взрывом почти надвое. И застрявший в амбразуре, уткнувшийся в небо ствол «калаша».

— Последыш, — позвал Круз ненужно. — Наготове будь. Не главным, тридцать седьмым.

— Спокойно, старшой. Все держим.

Проспект. Осклизлые руины. Скелет троллейбуса.

Почему здесь нет зелени? Ни деревьев, ни завалящего репья?

— Нам направо, — сообщил Дан, глядя в карту.

Через пять минут Круз остановил машину и сказал: «Так вот чего машин нет!» Метрах в двухстах впереди проспект перегораживала огромная, метров шести высотой груда автохлама. Не наобум сваленного — уложенного вроде кирпичей в стену, ровно от одной многоэтажки до другой. Плесневатая, болотно-мазутного вида вязкая жижа лепилась к ржавой автобаррикаде, сцепляла остовы, ползла по асфальту — и прорастала бархатистым серо-зеленым мхом.

— Можно попробовать сюда, — показал Дан по карте, — и сюда.

Круз повернул машину. Поморщился брезгливо, когда гусеницы вдавились в мягкую слизь. Улица. Поворот, еще улица. Снова баррикада, уже пониже — но длинная.

— Во дворах наверняка то же самое, — подумал вслух Дан.

Круз свернул еще раз. И еще.

— А тут стена им не помогла, — заметил Дан.

Груда авто перегораживала площадь впереди — но на высоту, самое большее, в полметра. Выглядело это так, будто асфальт просел, провалился в подземную пустоту, увлекая все нагроможденное на нем. А поверх в паре мест кто-то заботливо уложил бетонные плиты. Они ощутимо вздрогнули под тяжестью БМП.

А потом Круз остановился. Вылез наружу. Уселся на броню. Озабоченный Последыш выглянул, повертел лохматой головой.

— Старшой, ты чего?

— Ничего. Вспомнилось. Я здесь был, когда мне столько лет было, сколько тебе сейчас. Это цирк был.

— Ледник, что ли?

— Нет, место, где зверей показывали. Обученных. И клоуны. И люди на канате плясали.

Последыш изобразил понимание.

— А каких зверей обучали?

— Всяких. Львов, тигров. Слонов даже.

— И волков?

— И волков тоже.

— Сильное племя, — заключил Последыш уважительно. — Тигров, надо же.

— Ты наготове будь, — посоветовал Круз, вздохнув. — Пахнет тут плохо. Очень.

Его и в самом деле от самого въезда в город грызло ощущение взгляда: не холодного и смертоносного, как в прицел из засады, а жадного, любопытного, настойчивого — так голодный хищник приглядывается к незнакомому зверю, угрожающему, но очевидно лакомому. Но тут место хорошее. Открытое. Безопасное — если никто, конечно, ничем дальнобойно-противотанковым не озаботился.

Здание цирка почти не изменилось. Разве что оплесневело. И вокруг все на удивление похоже на прежнее. Дома, проспект. Только деревьев нет. И ротонды, входы на «Университетскую», удивительно испарились, не оставив и руин.

— Здесь? — переспросил Круз.

— Здесь, — заверил Дан, выбираясь из люка.

— Оставайся внутри, — посоветовал Круз.

— Я…

— Пожалуйста, внутри!

Минуты ползли как стекло, пустые и прозрачные насквозь. А Круз играл сам с собой в «мы-посмотрим-влево-вправо». Тут важно было не допустить никакой регулярности. Смотреть полминуты налево, полминуты направо — лучший способ не заметить ничего ни там, ни здесь. Нужно вообразить, как бросаешь кубик. Или два. Но два сразу трудней представить.

Затем из череды минут выполз легкий, неровный звук шагов. Забавно, насколько громко, странно и предательски звучат шаги в мертвом городе, где нет даже воробьев и травы. Крузу захотелось курить. Он курил два года, год в армии и год после, пока не обнаружил способ убийства времени проще и дешевле. Но ритуал: добыча огня, вдох, выдох, жест — лучшее из успокаивающих, придуманных человеком.

А ведь грамотно идти пытаются. Слева, справа. Спецы хреновы. Перебегают.

— Последыш, — позвал Круз негромко.

— А, старшой?

— Если что, ты даешь газу и драпаешь, не ожидая меня. Понял? Понял?

— Понял, старшой. Только зачем…

— Все.

— Все так все.

Круз подождал немного, прислушиваясь. Слез. Пошел к цирку, поднял правую руку, показал пустую ладонь. Когда из-за парапетов перехода выглянули две фигуры в серых комбинезонах, хотел поприветствовать. Но слова застряли в глотке, когда увидел лица. Вернее, то, что было на месте лиц, — багровые, дряблые, обвислые, бесформенные синюшно-фиолетовые куски гниющего мяса.

Впрочем, мясолицые оказались вовсе нестрашными — когда посмотришь на них пару часов, уже вроде и как надо, и глаз не режет. Куда жутче смотрелись те, у кого лица были как припудренные — мучнистые, разбряклые, роняющие белесые хлопья. Безносые, безгубые. Пузырчатые, склизкие грозди гниющей плоти, выеденные гноем глаза. Были беспалые, безногие, раздувшиеся пузырем, изъязвленные, сочащиеся сукровицей, обмотанные, кульгавые. Все — суетились, хлопотали, спешили. Тащили, ковырялись, щелкали тумблерами, копали, шили. Все при делах. И только вовсе обглодок, безногий и слепой, сидел в углу, скребясь уцелевшим пальцем, и подвывал тоненько, переливчато — пел. Ему не мешали.

— Так и живем, — сказал Во, отхлебнув чаю.

— Не так уж плохо, — заметил Дан вежливо, отхлебнув чаю. И не поморщился.

Круз поразился. Из своей кружки он так и не отважился хлебнуть. Даже делать вид не старался — от запаха слезы наворачивались. А если подумать, что заваривает кто-нибудь из этих, теряющих пальцы в кастрюлях, — вчерашняя тушенка наружу просится. Через верх.

— Главное, мы выживаем, — заключил Во важно. — И даже прирост есть. По здоровым, что главнее всего. Оно только на вид страшно, правда? Лепра — она же не заразная. И живут прокаженные долго. По десять, двадцать лет могут жить. Прокаженные женщины даже детей здоровых могут иметь. И — заметьте! — иммунитет полнейший. Пол-ней-ший! — Во даже палец поднял для пущей значительности.

— А когда заражаете? — спросил Дан, отхлебнув.

— Обычно к половой зрелости. У некоторых раньше на пару лет счастье подступает, у ребят в особенности.

— И всем помогает?

— Хм… эффективность, конечно, не стопроцентная… Но вы же понимаете, коллега, тут даже пятьдесят процентов — огромный успех!

— Конечно, конечно.

— Из прокаженных — отличные солдаты. Болевой порог у них низкий, а реакции — не хуже, чем у здоровых. Выродки нас боятся! В год всего пара-тройка набегов, не больше — силы наши прощупывают. А коллег наших из центра — увы! — одолели. Выжгли подчистую. Все потому, что коллеги ставку сделали на молодость. Набирали солдат из подростков, которые признаки показывают.

— Мы встречались с таким, — заметил Круз.

— О да, это распространенная практика. Из детей получаются ужасные убийцы, если страх боли исчезает. Но… — Во снова поднял палец, тонкий, измазанный чернилами, с обгрызенным ногтем. — В городской войне главное — опыт и умение. Одна бестолковая храбрость только материал расходует. Мы коллегам даже боевые группы одалживали. Но — увы! Двух лет еще нет, как выродки их баррикады снизу подорвали, а потом стадом — и всех, всех. Даже женщин не взяли. Выродки, да. — Во вздохнул. — Иногда я просто впадаю в отчаяние, думая, в какую нравственную бездну катится человечество. Это же ужас: плодятся там, в подвалах, едят человечину, говорить едва могут, из всего человеческого только умение стрелять и осталось. Но считают себя людьми, а нас — отбросами, годными лишь в крематорий. Не удивительно ли?