Читаем без скачивания Белая ласточка - Ольга Коренева

— Вышвырну? Так и оказал? Ха-ха-ха! — залился Войтек. — Вот так врач! Слабонервные, покиньте зал! Цирк! — он дрыгнул пяткой в толстом синем носке.

— Ха-ха-ха! — расхохоталась Нина.

Войтек остановил диски и нажал на пуск. Зарокотал джаз. Сквозь гул и грохот кто-то на разные голоса выкрикивал одно и то же: «Бабл ю, бабл ю, бабл ю...» — так слышалось Нине.

— А бабл ю! — заорал Войтек и подпрыгнул на тахте так, что внизу глухо охнул паркет.

— Ха-ха-ха-ха! — тряслась от хохота Нинка. — Ци-ирк! Ох, Бондаренко, ну ты и даешь! — назвала она Войтека по фамилии, по старой школьной привычке.

Фамилия у Войтека украинская, по отцу. А мать чешка из города Брно. Вот и получилось, что Войтек учился сразу в двух школах: то у матери живет в Чехословакии, ходит в тамошнюю школу, то по отцу соскучится и сюда едет, учится тут. А вот теперь, когда школу кончил, никак Войтеку не решить, где жить ему, где поступать в институт, в Праге или здесь? Ведь он очень любит обоих своих родителей, а те жить вместе не хотят, в разных странах живут. И оба Войтека любят. Да... у Войтека проблема.

— А бабл ю! — снова возопил Войтек, вскочил, перевернулся на руки и замахал в воздухе ножищами в потертых подвернутых джинсах. Сзади по ним, на толстом заду Войтека, красовалась кожаная полоска с буквами «Wrangler». Нинка в кресле, поджав ноги, жевала резинку и по-свойски любовалась потешным Войтеком, особенно близким и милым для нее сегодня, потому что напоминал ей школьные дни. Из кухни лился терпкий аромат: Войтекова мама заваривала для них чай по какому-то своему особенному рецепту.

— А бабл... — рявкнул было стоящий на руках Войтек. — Приедешь к нам в Прагу? Мы с мамой сделаем тебе вызов.

— Приеду, — сказала Нина. — Интересно, что за город?

— А насовсем останешься? — Войтек лукаво поглядывал на нее своим перевернутым лицом и бухал пятками в стену. Волосы бахромой свисали над валиком.

— Зачем же мне насовсем, — удивилась Нина. — Я же здесь живу.

— Ну, если замуж выйдешь. Ну за иностранца, скажем... — Войтек перевернутым лицом глядел на нее.

— Ну и что? — Нина не могла понять. — Все равно, зачем же насовсем?

— Не поедешь? Никак?

— Не дури, Войтек... Нет уж, мне и тут хорошо.

— А со мной? — Войтек улыбался и болтал ногами под самым потолком.

— Ну с тобой, конечно, ка-акой разговор! С Войтеком хоть на край света...

Нинка вдруг ни с того ни с сего запустила в него подушкой. Войтек потерял равновесие и шмякнулся на пол. Вскочил, с размаху сел — аж что-то звякнуло внутри тахты.

— Правда?!

Нинка скорчила гримаску Войтеку, дразня его:

— Ты ведь симпапуля. Как сосиска.

Помотала головой, будто стряхивая с себя солнечную полосу, которая теперь прошла по ней. Зажмурилась, отвернулась от бликов солнца; лицо ее порозовело. Поднялась и подошла к окну. Ярко, снежно, искристо на улице! Ветви тополей в шершавом инее, таком кристаллическом, как кораллы; белые кораллы зимы! Нина смотрела, как там по лыжне бежали двое мальчишек. Один, малыш, семенил в черной шубке, а другой, постарше, то и дело догонял меньшого и наступал на его лыжи. Маленький сердился и все пытался огреть обидчика лыжной палкой, а тот увертывался и ликовал. И ей тоже стало весело и захотелось на мороз.

— Гав-гав-в! — протявкал Войтек по-собачьи. Он уже опять кувыркался, болтал в воздухе ногами.

Нина обернулась.

— Ну, если ты пес, то пошли гулять. Где поводок?

Войтек брыкнул пяткой воздух и вскочил на ноги с тахты.

— Ма-ам! Готов там чай? — крикнул он в сторону кухни. -

Мы гулять хотим.

И, обняв Нину, закружил ее по комнате.

«Что-то давно уж Нинку не видать... Может, пойти позвонить ей из автомата на лестнице? Совсем забыла меня...»

Жанна соскучилась, да и вообще ей порядком надоело томиться в палате.

«Вот кому весело! — размышляла Жанна чуть свет, после «температуры», когда не спится уже, а вставать еще не скоро. — Войтек ее толстый приехал, и вообще у нее тыща друзей и дел. Чувыкина же! В классе, бывало, как произнесут это «Чувыкина», всем смешно и интересно. Ясно, опять Нинка что-то затевает. Вроде коллективного воспитания тигренка, взятого из зооуголка, или шефства над баней номер семнадцать, что на набережной по соседству. Нинка же! С ней не пропадешь. Вот у кого жизнь бьет ключом, и все по голове, как она сама говорит, и всегда у нее дел по горло. Даже некогда навестить больную подругу...»

Скучно Жанне. Зато вместо Нинки стал навещать ее тот самый санитар либо лаборант, веселый дядечка, что принес тогда таблетку. Заглянет в палату, будто по какому делу, и вроде невзначай присядет около Жанны. Сунет что-то в тумбочку — редкие снотворные, а то и шоколадку — и давай лясы точить, и все с намеками на свои чувства. Жанна злилась: «Дурень старый, хоть тоже считает себя молодым. Разве сравнить его, например, с Витей, таким легким и нежным».

Да, нежным... Только целовал-то он нежно не ее, а другую девушку, в капюшоне...

Жанна с мукой вспоминала все-все с самого начала, с той самой древне-борисовской эпохи. А на лаборанта и внимания не обращала. Только злилась, когда он опять заглядывал в палату, хамила ему, рывком отворачивалась к стене, чуть завидит его розовую рожу в дверях. Соседки дотумкали, от них не скроешь, встречали теперь его смешками да шуточками: «Опять к нам Ромео топает», «Лошадка-то с норовом попалась, поди объезди такую», «Да где ему, на ковбоя не тянет». Палата отвечала смехом.

Он стал заглядывать к Жанне все реже. В коридоре лишь, на бегу, поздоровается, кивнет и мимо, мимо. А потом случилось это... Ночью как-то вышла Жанна в коридор. Оглянулась: никого... и проскользнула в служебный туалет, куда больным ходить запрещено. Зато там всегда чисто, свежо, да еще зеркало в рост, а большие зеркала — Жанкина слабость. Тут-то он и подстерег ее — дежурство его, что ли, было? — когда Жанна совсем одна причесывалась перед зеркалом. Обхватил, задышал жарко, часто, прямо ей в лицо, фу, мерзость! Притиснул к темному углу меж окном и раковиной... Так притиснул, что и пикнуть не смогла. Да что там пикнуть — вздохнуть невозможно. Распахнул ее халат. Лапы алчно хватали ее полуголую грудь; навалился всей тушей... Губами больно залеплял ей рот... Она отбивалась, как могла, откидывала в стороны лицо, но сил не было.

Обмякла, потемнело в глазах. Судорожно вдруг свело горло.

Рвало ее долго. Лаборант испуганно лепетал: «Ладно, ладно!.. Что с тобой?.. Ну хватит. Ну перестань...»

Добралась до палаты, повалилась в постель. Никто ничего не заметил. Но в душе что-то рухнуло, подалось под напором мутной гадости. «Скоты все они. Самцы поганые... Ну и гадость! Так вот что такое все их «чувства», вся их «любовь»!..» Даже плакать не хотелось. Было только скучно и пусто.

Через день Жанна сама позвонила Нинке, но не застала ее дома. Время было утреннее, перед обходом, она все стояла на сквозняковой неуютной лестнице и звонила — не домой, а только Нинке, — хорошо хоть монетами запаслась. Куталась в халатик, а рядом тоже дозванивались и судачили между собой немолодые женщины, одна из них курила; Жанна попросила у нее сигаретину. Курила, куталась в халат, так и не дозвонилась... И вечером тоже. Была суббота. А в субботу разве застанешь Нинку дома!

На воскресенье Нина с утра наметила: в двенадцать с Войтеком на Самарский, показать ему Дуровский зооуголок. С четырех — к Жанне. Давно у нее не была. «Можно и Войтека притащить с собой, он потешный, всем понравится... По дороге купим фрукты... Нет, — решила Нина, — куплю сейчас, а то потом и не достанешь». Наскоро оделась и полетела переулком, по навьюженному с утра снежку, к магазину «Овощи — фрукты», с ходу раскатываясь, как всегда, по черно-лаковым ледяным дорожкам, заметаемым быстрой поземкой. И тут же хлопнула себя варежкой по лбу: «Борисов! Как же я забыла? Ведь надо же с Борисовым, в конце концов, поговорить, хоть на улице, хоть где, а это можно лишь в воскресенье, когда он свободен, то есть сегодня. И дом, кстати, недалеко...»

Планы менялись. Из магазина — повезло, яблоки и апельсины, всего достала! — позвонила Войтеку:

— В два жди около диетстоловой. Помнишь! Ну там, где еще рядом «Кулинария» и Омовая кухня...

— Омовая?! — Войтек захохотал, сразу включаясь в их всегдашнюю, еще с детства, игру словами...

— Ты что, закон Ома не проходил, что ли?..

— А при чем тут кухня?..

— А приходи, узнаешь... — Нинка торопилась, кричала в ледяную, тусклую от изморози трубку. — У меня все! Только не опаздывай, у нас дел с тобой по самую завязку.

Нинка побежала дальше, весело раскатилась вдоль ледяной дорожки и мысленно досказала Войтеку: «А потому «Омовая», что на вывеске «Д» заглавное отскочило. Вот посмеемся, когда там встретимся! А сейчас — к дому Борисова, авось повезет...»

Нине было беспричинно радостно с утра, и росла уверенность, что уж сегодня-то все ей удастся, все будет отлично у нее! Раз день так здорово начался...