Читаем без скачивания Газета День Литературы # 99 (2004 11) - Газета День Литературы

— Я — "Первый"!.. Квитко, присылай на горку людей... Косоглазым пиздец!.. — Трофимов ворочался, всматривался в близкую сопку, оглядывался на стоящий в стороне "бэтээр". Машина двинулась к сопке, к ней, выскользнув из-за склона, присоединилась другая. Осторожно подошли к подножью, откуда начиналась атака. Бортовые люки раскрылись, стали выскакивать солдаты, шли торопливо мимо Коробейникова. Капитан Квитко, в камуфлированном маскхалате, пятнистый, как тритон, замыкал цепь. Трофимов поднялся, достал пистолет. Оглянулся на Коробейникова:

— Вам оставаться на месте... Возможен минометный обстрел со стороны Китая... Повторяю, у вас другая работа... — и пошел, сосредоточенный, похожий на озабоченного прораба. Знал свое дело, осуществлял строительный замысел, неведомый до конца Коробейникову, малая часть которого обнаружилась на каменной сопке.

Коробейников остался сидеть на прохладном, истоптанном песке. Смотрел, как цепь подымается в гору. На склоне без каски лежал солдат. Голова его больше не шевелилась. Рядом, спиной к вершине, сидел другой солдат и курил.

С вершины медленно, останавливаясь, обнимая за плечи двух товарищей, проковылял раненый. Штанина была обрезана по колено, белела свежая, без следов крови, повязка. Он что-то говорил беспрерывно. Коробейников разобрал:

— Я, блядь, вбегаю, смотрю, блядь, Лапоть стоит... Вся шея в кровище, рот раскрыт, и хуярить из автомата вслепую... Я, блядь, уверен, его уже на хуй убили, а он мертвый стоит и ебашит....

Они подошли к транспортеру, и товарищи помогли ему погрузиться в люк.

Второй раненный, окруженный солдатами, шел сам. Его рука, обмотанная бинтом, была на подвязке. Он то и дело останавливался, отрицательно качал головой. И было неясно, что он отрицает: то, ужасное, что произошло на горе и ранило его в руку, или то, что его уводят с горы, где он хотел бы остаться, торжествуя победу.

Долгое время никто не появлялся. Потом показался Квитко, уже без пятнистого маскхалата. Держал в руках каску, оглядывался. Были видны издалека его оттопыренные, просвечивающие уши, бойкие светлые усики. Те, на кого он оглядывался, в восемь рук несли пятнистый халат, в котором что-то отвисло, небольшое, плотное, невидимое. Когда проходили мимо, Квитко торжествующе посмотрел на Коробейникова:

— Пленный... Подранок... Из крупнокалиберного чуть зацепило... Китайский бог его спас... — он заглянул в халат, где свернулся живой кулек. — Это за Даманский!.. Думали, мы их будем палками выбивать... Не хотите пулеметов понюхать? — и прошел, торжествующий, взвинченный, владеющий бесценным трофеем, который осторожно был помещен во второй "бэтээр".

Полковник Трофимов легко, выписывая змейку, сбегал с горы. Пистолет был в кобуре. В руках он держал прозрачный кусок целлофана, сквозь который просвечивали какие-то бумажки, пухленькие, в красном, книжицы.

— Почти у каждого цитатник Мао... Хлеб духовный... Солдатские книжки... Материал для разведотдела... Вы что, хотите на сопку? Ни под каким видом!... В любой момент возможен минометный обстрел... Второй отряд китайцев готов к переходу границы... Такая заварушка начнется!.. Назад, на заставу... Повторяю, у вас другая работа... — всё это он произнес бодро, властно, безо всякой тревоги. Под руку повлек Коробейникова к транспортеру. Тот и не хотел взбираться на сопку. Не хотел заглянуть в окоп, где на солнце медленно начинали взбухать мертвые тела, и вершина была окутана едва заметным паром нежелавших улетать душ.

Два "бэтээра" удалялись от сопки к заставе. Коробейников качался на броне, не позволяя впечатлениям множиться и разрастаться в отяжелевшей голове. Голова была, как стеклянный куб, в этом прозрачном обьеме застыли — солдатский башмак с гвоздиками в подошве. Лаптий на вершине, окруженный слепящим светом. Белая, с перепутанным чубом, запрокинутая голова Студеникина. Рука Трофимова, воздевшая пистолет. Пятнистый маскхалат с маленьким живым комком. Все это было вморожено в стеклянный куб, в который превратилась его голова, и он нес ее на броне, боясь, что она расколется вдребезги.

На заставе вошел в свою чистую светлую комнату. Ухнул на кровать и заснул, слыша, как скрипит на зубах песок — микроскопические фрагменты сопки.

…ПРОСНУЛСЯ ПОД ВЕЧЕР, когда земля начинала краснеть от низкого солнца. Лежал, вслушиваясь в отдаленное тарахтение двигателя, людские голоса, стучащие по дорожкам подошвы. Минувшее утро отдалилось, и его можно было рассматривать. Китайские звезды, под которыми он был готов умереть. Перламутровый хамильон, поместивший горбатую спину у Джунгарских ворот. Грозный оклик, то ли полковника, то ли архангела, запретивший ему подыматься в атаку. Горячий пепельный склон, по которому спускали убитых и раненых. Что это было? Бой, один из бесчисленных, случавшихся на земле, где жизнь истребляет жизнь? Фрагмент операции, который ему показали, смысл которой останется для него недоступным, растворится в океане мировой политики? Драгоценный и страшный повод, предоставленный Богом, чтобы ему, Коробейникову, открылась сущность жизни, и он добыл драгоценные зерна, которые позже, на Страшном Суде, протянет Господу? Было странным его знакомство с Лаптий и Студеникиным, двумя из всех пограничников, кого наутро убьют, будто выбор его знакомств совпадал с выбором смерти. Было непонятным и странным, как ограниченный человеческий замысел: писателя и разведчика, претендующих на полноту понимания, — накладывается на бесконечную жизнь, вырезая из нее упрощенный контур, за пределами которого остается непознанное бытие.

Его тело по-прежнему было покрыто пылью степи, в волосах запутались песчинки каменной сопки, душу переполняла мука. Он решил отправиться к озеру Жаланашколь, окунуться в вечерние бирюзовые воды.

За складом он не нашел еловых ящиков, зато, миновав ограждение, увидел ящики, сложенные недалеко от зеленоватой озерной воды. Тут же стоял оранжевый, с работающим мотором, бульдозер. Прорыл неглубокую, длинную, в ширину ножа траншею, окруженную грудами каменистого грунта. Пятеро солдат отдыхали, сидя на ящиках, покуривая сигареты. Тут же находился Квитко, измученный, запаленный, с понуро опущенными усиками.

— Через час здесь будет черт-те что. Летит вертолет из округа с четырьмя генералами. В Усть-Кут из Москвы прибыл самолет с журналистами, ваши собратья прибудут к ночи. Вы уж извините, к вам их подселим. Уже пошли нареканья — всё не так! Почему потери? А как без потерь, если на пулеметы в атаку. Китайцев положили двадцать два человека. Один к одиннадцати. По всем учебникам — классическая победа. Разве сравнишь с Даманским? А почему? Потому что не было генералов! А то бы и здесь были одни потери!.. — он жаловался, негодовал, боялся и отстаивал победу своих пограничников. — Конечно, жаль Студеникина и Лаптий. Оба "дембеля", через неделю домой собирались к мамам-папам. Завтра их мамы-папы сами сюда прилетят на сыновьи похороны...

На берег вырулил тяжелый, фыркающий грузовик. Голый по пояс водитель выглянул из кабины:

— Товарищ капитан, здесь разгружаться?

— Давайте сюда, по одному ящики подносите. Заколачиваем и сразу относим... — Квитко согнал с ящиков куривших солдат, неохотно обступивших грузовик.

Двое стали раскрывать пыльные борта. Двое других подтащили белый, струганный ящик, от которого исходило теплое, смоляное благоухание. Еще один подошел с молотком и колючей грудой гвоздей, проткнувших оберточную бумагу.

Борта отпали, и Коробейников увидел в кузове груду трупов. Они были навалены один на другой, в серо-зеленой, замызганной униформе, свалявшейся в тряпичную груду, из которой торчали скрюченные кисти рук, ноги, обутые в матерчатые синие кеды, выглядывали мертвенные лица, блестели зубы, туманно светились глаза. Из кузова на землю потекли тяжелые парные запахи, от которых в горле Коробейникова заклокотал рвотный ком.

"Запах победы..." — думал он, превозмогая дурноту, заставляя себя смотреть на груду исстрелянных, обезображенных тел, среди которых выделялась босая нога с грязными растопыренными пальцами, смотрело отрешенное скуластое лицо с развороченной дырой вместо рта.

Квитко отворачивался, пугливо пояснял Коробейникову:

— Сейчас их зароем, присыпем... Потом придется передавать китайской стороне... Давайте двое в кузов!.. — погонял он солдат. — Нечего вонь разводить!...

Двое полезли в кузов, морщась, переступая, стараясь не наступить на трупы. Двое других поднесли ящик под откинутый борт. Сверху шмякнулся, не попал в ящик убитый китаец, задрав отвердевшую ногу. Коробейникова поразили мучительная белизна сквозь смуглую желтизну лица и тонкие фиолетовые пленки незакрытых глаз. Стоящие на земле солдаты затолкали труп в ящик, грубо придавили крышкой, нажали, выпрямляя окостенелое тело. Еще один солдат молотком стал вгонять в крышку гвозди, не вбивая по шляпку, оставляя возможность выдернуть их гвоздодером. Заколоченный ящик втроем солдаты оттаскивали в траншею, опускали на мелкое дно. Струганные доски ярко белели на темной земле.