Читаем без скачивания Злой дух Ямбуя - Григорий Федосеев

Ушел в тучи месяц, и густая тень прикрыла холм, стоянку, тайгу. Еще мрачнее стало на земле, и еще более тяжелым казалось нам наше беспомощное ожидание.

— Клянусь, она не выдержит этой пытки! Да и чем поможет ей этот древний старик? — сказал Павел, безнадежно покачав головой.

— А вот мы с тобой только вздыхаем и тоже ничем не можем помочь. Не пойти ли нам туда?.. — предложил я.

— Там и без нас много свидетелей. Да и что мы сделаем?.. — ответил Павел.

Голос Инги стихает, будто доносится из-под земли. Но старик, наоборот, стонет все натужнее, все громче… И внезапно все обрывается, смолкает. Становится так тихо, что до слуха доносится шелест ветерка, шепот какой-то проснувшейся птицы, вздохи уставшей земли…

В этот нестройный шум звуков ночной природы ворвался пронзительный крик, который ни с чем уже не спутаешь!

— Родился, ей-богу, родился! — заорал Павел и в дикой радости схватил Загрю и так тряхнул, что тот едва вырвался.

С души свалилась тяжесть. Ветер тихо качал лесную колыбель. И что-то ласково шептали кроны…

Долбачи щедро подложил дров в костер, и горячее пламя весело заполоскалось в воздухе. Длинный Майгачи — сын Лангары вылил из чайника старую заварку, направился к ручью за водой. Из чума вышла Сетыя. Она улыбалась. Подойдя к костру, повесила на таганы котлы с мясом, сваренным еще вечером, стала «накрывать на стол».

Был предрассветный час. Ночь без луны и без звезд теперь казалась необыкновенно ласковой. И как-то приятно шумела под ветерком засохшая осока на болоте, балагурил ручей, и сырой туман уходил к речным долинам. Все в природе было спокойно, как вчера и как сто лет назад…

Из-за холма показался Карарбах. Он двигался пьяной походкой; казалось, вот-вот упадет и больше не встанет. По лицу из ран сочилась кровь, и от этого оно казалось изувеченным пытками. Старик бросил на ворох вещей ременные подпруги, которыми, видимо, подвешивал в чуме роженицу, чтобы облегчить ей муки, и, опустившись у огня на шкуру, безвольно уронил голову. Перед нами сидел прежний, глухой, одинокий, Карарбах и устало смотрел в огонь.

Сетыя налила ему в кружку крепкого чаю, поставила туесок со спелой брусникой, положила лепешку. Старик что-то промычал, привлекая к себе внимание. Затем показал на Сетыю, а потом в сторону чума за холмом.

— Девочка родилась, — пояснила пастушка и ушла в чум к плачущему ребенку.

— Вот и хорошо! — с облегчением сказал длинный Майгачи. — Отец хотел дочку.

Я взял ножницы, йод и бинт, чтобы сделать старику перевязку. Очень хотелось узнать, что сроднило Карарбаха с Загрей. Где они встретились? Но старик не в силах мне ничего рассказать, придется дожидаться Лангару.

На стоянке заметно ее отсутствие. Совершенно очевидно, что здесь все нуждаются в ее опеке, в ее советах, в ее распоряжениях. Она как самая большая головешка в костре: убери ее — и огонь погаснет.

Карарбах поднял отяжелевшую голову. Поправил костер своими жилистыми, натруженными руками, налил из кружки в блюдце чаю, подождал с минуту, пока остынет, стал пить, громко втягивая в себя каждый глоток.

Для Карарбаха чай — священный напиток, самая лучшая отрада. Пусть уж напьется. Пусть усладит душу, а потом я забинтую ему голову.

Вот он поймал мой взгляд. Пытаюсь жестами объяснить старику, что непременно надо перевязать раны, иначе они долго не заживут.

Но он отрицательно качает головой. Затем оставляет недопитый чай в блюдце, берет двумя пальцами из костра щепотку золы, прикладывает к ране на лбу, начинает растирать.

Я снова пытаюсь объяснить ему, что если это и не вредно делать, то, во всяком случае, и бесполезно. Но тут появляются Лангара с Сулакикан. Старуха подходит к костру, строгим взглядом окидывает стоянку. В глубоких морщинах на лбу и на щеках тоже усталость.

Сулакикан что-то говорит Сетью, и та, захватив постель, идет за холм.

— Ты что стоишь, чего ждешь? Трудный день ушел. Надо кушать, чай пить и спать, — бросает Лангара мне и подсаживается к Карарбаху.

Потом спохватывается, дает какие-то распоряжения пастушке. Та развязывает котомку старика, достает из нее свежую печенку, передает Лангаре. Старуха ест ее, как лакомство, ловко отсекая кусок за куском.

— Почему не угощаешь Карарбаха? — спрашивает ее Павел.

— Он около убитого зверя хорошо ел. Разве не видишь, его глаза сытые.

— Он сильно устал.

— Потому что много жирного мяса ел. — И обращается ко мне: — Что в руках держишь?

— Видишь… кожа висит у Карарбаха на затылке, хочу забинтовать раны, но он не дает.

— Как так не дает? — И Лангара толкает старика локтем в бок.

Тот покорно смотрит на нее через плечо. Я подхожу к нему, открываю пузырек с йодом, хочу промыть ножницы и при этом заметно волнуюсь.

— Однако ты робеешь, — говорит Лангара.

И я не успеваю возразить, как старуха встает, заносит над головой старика свой нож, которым резала печенку…

— Что ты делаешь? — кричу я в ужасе.

Но уже поздно. Лангара отбрасывает отсеченный лоскут кожи.

Я заливаю йодом затылок Карарбаха, раны на лице и перевязываю бинтом. Старик невозмутимо переносит операцию и снова принимается за чай.

Черное небо шатром накрыло стоянку. В думах стоит, не шелохнется старый лес, И темень, черная, строгая, затаилась в перелесках. Все уснуло. Даже голодные хищники в этот глухой час ночи как бы добреют и перестают рыскать по тайге.

Лангара будто только сейчас заметила на спине старика разорванную дошку. Она приносит маленький туесок с иголками, нитками, берется за починку. Мне странно: никто не интересуется, кто содрал кожу на затылке старика и оставил следы на лице.

— Лангара, спроси Карарбаха, что с ним случилось на охоте.

— Разве не видишь, медведь мало-мало царапал. Ничего, заживет, — ответила она.

— Но ведь он мог его насмерть задрать! — воскликнул я, удивленный ее хладнокровием.

— Да не задрал! — И, повернувшись к старику, она начала жестами расспрашивать его.

Лицо Карарбаха помрачнело — неохота было ему вспоминать. Затем медленно он стал издавать какие-то гортанные звуки, подкрепляя их жестами рук.

Голос старика звучал, как бубен в дождливый день, слов почти не разобрать, он больше показывал, чем говорил. Так, вероятно, объяснялись наши далекие предки.

Но вот Карарбах смолк. И Лангара сказала мне:

— Твой кобель помог, спасибо ему, а то бы и правда потеряли старика.

Затем она скупо передала мне подробности встречи Карарбаха с медведем…

Сохатый, который утром, на наших глазах, выскочил из леса, видимо, еще накануне был или сонным схвачен медведем, или тот сумел подкрасться к нему во время кормежки. Но медведю не удалось прикончить его. Сохатый — зверь сильный и крепкий. Одним ударом ноги он убивает собаку или волка. И вот, спасаясь от преследования, сохатый и наскочил на нашу стоянку, увел за собою Загрю. Где-то далеко в тайге, после упорной борьбы, собака задержала зверя. Там их и настиг бежавший по следу медведь. Хищник легко прикончил обессилевшую жертву. Но Загря не отступил — не в его это характере, схватился с медведем. А где-то недалеко от места схватки бродил Карарбах в поисках зверя. Собачонка, что шла на поводу у него, услышала лай Загри и привела охотника к туше сохатого в тот момент, когда дерущиеся, собака и медведь, были в чаще и их не было видно. Старик не успел догадаться, кто убил сохатого, как его поймал сзади медведь. Подмял под себя, начал было расправу, но тут на помощь подоспел Загря. Навалился сзади на медведя, принял на себя всю звериную ярость, отвел от охотника страшную смерть… А тем временем Карарбах справился, поднялся, наладил ружье и пальнул в зверя.