Читаем без скачивания Светлая даль юности - Михаил Семёнович Бубеннов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы остановились у ворот. Я смело вошел в калитку, а следом за мной, даже не привязав коня, вошел и гонец, — несомненно, ему своими глазами хотелось увидеть, как это я, совсем мальчишка, буду арестовывать председателя сельского Совета.
Двор у Овсянина был не таким большим, как обычно у сибиряков: видно, что хозяин не жадничал на землю и не строил больших планов для своего хозяйства. На таком небольшом дворе можно было, конечно, завести хороший порядок, но он был неухоженным, захламленным. По всем углам высились кучи дров, чурбанов, сухого хвороста, там и сям — старые колеса, корыта. Трудно было поверить, чтобы разумный хозяин мог терпеть такой беспорядок на своем дворе, скорее всего, у Овсянина не хватало рук…
В тени надворной амбарушки дремала, распластавшись на земле, изнемогшая от жары пестрая собака. Приоткрыв один глаз, она проводила нас взглядом, когда мы направлялись к огородным воротцам, но не сочла нужным подняться на ноги и взбрехнуть для острастки.
— Должно, в хозяина, — сказал гонец, шагая уже со мною рядом.
— Не зуди, — одернул я его.
В левом углу огорода, защищенном с севера разными постройками, в затишье на припеке стояло несколько ульев-колод, в каких раньше обычно Держали пчел, и три рамочных улья, появившихся в наших краях недавно. По всему небольшому пчельнику, а особенно у леток ульев, вились с чуть внятным шумком пчелы. Игнат Овсянин спокойно, без сетки копался в рамочном улье, не обращая внимания на круживших вокруг его головы пчел. Но я не решился входить в огород.
— Я из волисполкома! — отрекомендовался я издали, лишь приоткрыв огородные воротца.
Игнат Овсянин оторвался от улья, взглянул на меня приветливо и направился к воротцам.
— Знаю, знаю, подходи, — заговорил он со мной весело. — Как же, получал у тебя пакеты. Заходи, полюбуйся пчелой. Залюбуешься! День-деньской работают, отдыха не знают. Все носят и носят взятку, все строят и строят… Вот так бы все люди — дружно, в один дом. Я эту пчелу уже после войны завел ради интереса, а теперь прикипел к ней всей душой. Весело, радостно около пчелы. Заходи, свежего медка отведай.
Он не чуял никакой беды.
Стараясь сдерживать голос, я спросил Овсянина:
— Почему вы сегодня не отправили подводу за книгами?
— Как не отправил? — поразился Овсянин, разводя руки. — Вчерась назначил самолично! Да неужто он, этот живоглот, распроязви его в душу, ослушался? Я наказывал ему строго-настрого, при людях. И он, собака, даже побожился, что рано утречком выедет!
— Побожился, а вы и поверили?
— Да ить клялся!
— Почему же не проверили, выехал или нет?
— А в надеже был, в надеже, слову поверил, вот и опростоволосился, не доглядел…
Все было выяснено до конца. Осталось главное…
— И-ме-нем р-ре-во-лю-ции! — выкрикнул я так высоко, что мне осушило все горло, а стаи воробьев выпорхнули из куч хвороста.
Игнат Овсянин с испугом отшатнулся назад, как от прямого удара в лицо, и вытаращил на меня светлые голубенькие глаза. Казалось, ему было мало одного моего выкрика. Он еще не смог понять, что происходит. Меня враз прошибло всего по́том, когда выкрикнул вновь, даже с болью в груди:
— И-ме-нем Со-ветской власти!
Овсянин весь дрогнул и, казалось, едва удержался на ногах. Я так и не успел договорить слова о его аресте, как он, нахмурясь, покорно опустил взгляд.
— Слушаюсь! — сказал он тихо.
Он шел со двора впереди меня. На крыльцо вышла жена Овсянина, молодая еще женщина, которой, вероятно, изрядно надоели частые отлучки мужа по служебным делам, да еще в горячую пору лета. Она спросила громко:
— Ты опять куда-то?
— Арестованный я, — ответил ей Овсянин. — Вынеси-ка хлеба. Отсидка мне будет.
— Арестованный? — жена председателя недоверчиво оглядела меня и гонца. — Да кем ты арестованный-то?
— Советской властью, — ответил ей Овсянин. — Да за что?
— Не шуми, не шуми, — сказал ей Овсянин. — За дело.
Когда Игнат Овсянин и я уселись в коробок ходка, гонец, взобравшись на облучок, покачал головой и сказал изумленно, растягивая слова:
— Ну-у, чу-де-са-а!..
Мы ехали в Большие Бутырки молча. Лишь в глубине курьи наш гонец, увидев впереди встречного, обернулся к нам и выкрикнул приглушенно, с испугом:
— Бородуля! Сам!
Отправив меня в Малые Бутырки, товарищ Бородуля, вероятно, через некоторое время все же понял, что вгорячах поступил весьма опрометчиво. А может быть, кто-нибудь надоумил его, осторожно намекнув, что мне не выполнить нелегкое поручение. Так или иначе, но товарищ Бородуля решил сам отправиться в Малые Бутырки.
И вот мы встретились на перешейке в курье, среди высоких камышей. Остановив своих коней, товарищ Бородуля пошел навстречу нам, твердо печатая шаг на влажной дороге.
— Беда, — тревожно сказал мне Овсянин и первым выпрыгнул из ходка.
Еще издали на ходу товарищ Бородуля начал выкрикивать какие-то слова. Потом вдруг остановился и выдернул маузер из деревянного чехла.
— Сейчас убьет, — очень серьезно сказал мне Овсянин и, словно готовясь достойно принять смерть, одернул на себе рубаху, поправил на животе домотканый цветной поясок с кистями.
И вот товарищ Бородуля вновь остановился уже в десяти шагах от нас — на верный выстрел.
— Ты что, подлая контра, не желаешь выполнять распоряжения Советской власти? — Он побагровел и весь затрясся, начав свою гневную речь. — Значитца, Советская власть заботится о наших детях, печатает для них книги, хочет, чтобы они все до единого овладели грамотой, изучили разные науки, а ты, контра, задумал сорвать такое важное дело? Ты который раз не выполняешь директивы Советской власти? Тебя избрали на высокий пост, а как ты служишь народу, его детям? — Сделав вперед еще два или три шага, он закричал уже в полном бешенстве: — Ну-у, контра, довольно! Прощайся с белым светом! Я тебя сейчас одной пулей загоню в землю! А там будь что будет!
Нет, он не шутил. Так не шутят. Но той минутой, когда он готовил маузер к стрельбе, я быстро встал впереди невысокого Овсянина, закрыв его собой до самого подбородка, и раскинул руки.
— А ты что тут? — подняв взгляд, заорал на меня распаленный гневом товарищ Бородуля. — Марш отсюда! Или и ты хочешь получить пулю? Отойди!
— Отойди, — прошептал мне в ухо Овсянин.
Но я не отошел. Тогда Овсянин попытался выйти из-за моей спины. Разгадав
