Читаем без скачивания Корабль дураков - Грегори Нормингтон

Он идет в лес один, в самую чащу. Вырезает на стволах деревьев первую букву своего имени, надеясь потом отыскать обратную дорогу по этим меткам. Но сейчас его меньше всего заботит опасность заплутать. Ибо холод – суровый закон, и всякий должен ему покориться. Колючий снег бьет в лицо и слепит глаза. С деревьев свисают сосульки, острые, как иголки. Где-то во тьме слышится волчий вой. Но Вильгельм упрямо идет вперед. И мнится ему, будто в сумраке между стволами деревьев мелькает краешек юбки Агнесс, или ее босая нога, увитая гирляндой из живых цветов. Он предается мечтам: чувствует, как наяву, жаркое ее дыхание на своем заиндевевшем лице.

На третий день тщетных блужданий по мерзлому лесу, когда медный свет солнца пробивается сквозь сплетение голых ветвей, Вильгельм выбирается на поляну из колючих кустов ежевики, спотыкается о корягу и падает лицом в снег. Сперва он думает, будто нашел замок рыцаря. Но когда поднимает глаза, то видит не каменную цитадель, а всего-навсего хижину лесника, обветшалую развалюху. Вильгельм подходит к двери и стучится.

– Кто там? – неприветливо спрашивают его.

– Заблудившийся путник, – отвечает Вильгельм. – Хочу узнать, где я.

Изнутри доносится тяжкий вздох и шарканье ног по дощатому полу. Дверь приоткрывается, и в щелку высовывается копье.

– Сейчас я скажу тебе, где ты, – говорит лесник. – Ты совсем не в том месте, где тебе следует быть, так что, мил-человек, уходи подобру-поздорову. Я знаю, что происходит в некоторых деревнях, знаю, что с ними будет.

Вильгельм отступает от двери, не желая связываться с сумасшедшим. Но уже у самых деревьев он оборачивается и все-таки спрашивает:

– А тут нет ли поблизости замка, где живет серебряный рыцарь с белым щитом? Такой большой каменный замок, где цветы цветут даже зимой?

– Только этого мне не хватало, – вздыхает лесник. – Ходят тут всякие полоумные.

Снег валит весь день напролет, беспросветно. Вильгельм весь дрожит. Насквозь промокшая куртка уже не греет. Тепла почти не осталось. Ни тепла, ни надежды. В лесу сгущаются сумерки. Вильгельм бредет по сугробам, понурив голову. Все его поиски были сплошным безрассудством: нет здесь никакого рыцаря, нет и никогда не было. Он погибнет зазря, заблудившись в этом запутанном лабиринте из колючих кустов и высоких стволов. Смерть совсем не пугает. Смерть – как сон, что несет избавление и покой. Как это будет приятно: просто лечь и уснуть в синих глубоких сугробах, рассыпаться снегом по белому полю сна. Вильгельм вздыхает и ложится на снег; он ждет смерти, как страстный любовник ждет возлюбленную на ложе.

Он приходит в себя оттого, что какой-то пес облизывает ему ухо. Он не кричит – лишь прикасается дрожащей рукой к холодной свалявшейся шерсти, к мокрому носу. Почувствовав внезапный прилив сил, Вильгельм встает и отряхается от снега. Пес припадает к земле, словно зовет поиграть, громко лает и убегает куда-то в заросли. Вильгельм идет следом за ним, продираясь сквозь мертвые мерзлые ветки и увязая в сугробах. Но очень скоро сугробы кончаются, и он чувствует под ногами утоптанный снег – тропинку. Пес останавливается, оглядывается назад, словно проверяет, идет Вильгельм за ним или нет, и бежит дальше. Деревья неожиданно расступаются, как бы тают, растопленные надеждой. Вильгельм выходит из чащи на поле, за которым уже виднеется родная деревня.

В снегу на поле – проталины, как весной. С деревьев стекает вода, собираясь в лужицы у корней. Вильгельм дивится: откуда бы взяться внезапной оттепели, при таком-то морозе?! В деревне вообще нет снега, как будто сказочный великан согрел ее своим жарким дыханием.

– Чудо! – радостно восклицает Вильгельм и бежит что есть мочи в деревню, объятую чумовым мором.

Пришла беда. Самый страшный из всех кошмаров вырвался из мира снов и воплотился в яви. Вильгельм смотрит и не понимает, что происходит. Никто не шугает бродячих псов. Коровы и козы ходят по улицам без пригляда. Двери почти всех домов помечены белым крестом. На церковном дворе зияет глубокая яма, похожая на траншею.

– Сын мой, – шепчет местный священник, – уходи из деревни!

– Но я только вернулся.

– Господь наказал нас за наши грехи. Спасайся, ты должен спастись.

Опасаясь самого худшего, Вильгельм идет к дому Агнесс. Дверь заколочена досками, алый крест на двери – как приговор. Вильгельм стучит кулаками в забитую дверь, пока в окошке соседнего дома не появляется голова дряхлой старухи.

– Им уже оттуда не выйти, – говорит старуха. – Только девка сбежала.

– Сбежала?

– В лес. Вильгельм понуро бредет домой, но в сердце теплится надежда. Агнесс жива. Он это чувствует: она жива. Агнесс – его Любовь, а Любовь сильнее Смерти.

Мельник, отец Вильгельма, умер, и его уже похоронили. Дядя Вильгельма рыдает в дверях. Весь мокрый от пота и пьяный, он цепляется за племянника и не отпускает его от себя. Вильгельм, убитый горем, отталкивает его руки. Ему невыносимо слушать эту пьяную болтовню, ему хочется свернуть дяде шею, взять его голову и давить, пока она не треснет, как перезрелая тыква. Но он заботливо укладывает старика в постель и брызгает ему водой на лицо.

– Pest Jungfrau, Дева Чума, – хрипит дядя, – пришла Дева Чума, моровая язва. Солнце сияло на небе, весна настала посреди зимы, и мы так радовались неожиданному теплу. А потом появилась она. Прошла под окнами, размахивая алым платком. Мы не знали, кто она, мы пытались с ней заговорить. Но она смотрела куда-то мимо, как бы сквозь нас – как будто ей не было дело до тех, кого она походя убивала. Как будто она искала кого-то, искала и не находила.

Вильгельм слушает дядин бессвязный бред, но не верит ни единому слову. Все его мысли заняты только одним. Отец умер. Он остался один в целом мире. У него нет никого. Кроме Агнесс. Когда дядя наконец засыпает, Вильгельм выходит из дома. Если Агнесс жива, он знает, где ее искать. Ему нужно обратно в лес.

Агнесс сидит под рябиновыми деревьями, по грудь – в диких цветах.

– Не подходи!

Жемчужины у нее на щеках – это слезы.

– Не подходи ко мне, – просит она. – Потому что я проклята.

– Слава Богу, ты жива, – говорит Вильгельм, пробираясь к ней сквозь цветы. Он уже представляет, как заключит возлюбленную в объятиях, и их тела сольются, и превратятся в прозрачный ручей, и рассыплются каплями, и лягут росой на дрожащие лепестки. Но Агнесс в страхе пятится от него, как краб. Алая шаль падает с ее плеч; Агнесс подбирает ее и накрывает ею голову, пряча глаза.

– Не прикасайся ко мне! – кричит она.

Вильгельм испуганно замирает на месте. Потом делает шаг вперед, медленно и осторожно, как человек, который пытается подманить птицу.

– Вильгельм, я проклята, – говорит Агнесс, опуская шаль на плечи. – Мои родители, наши соседи… все, кто знал меня… все умерли.

– Я не верю, что ты можешь сделать мне что-то плохое. Ведь даже земля, по которой ты ступаешь, пробуждается к жизни, как от дыхания весны. Нет, ты не сделаешь мне ничего плохого. Если ты этого хочешь, я уйду. Но недалеко, только до края поляны. Там я останусь и буду на тебя смотреть.

Приходит ночь – теплая, как в разгар лета. Агнесс ложится спать под рябинами. Вильгельм сидит на опушке леса, и смотрит на спящую Агнесс, и не смыкает глаз до рассвета.

Агнесс просыпается от звонкого щебета птиц, приподнимается на постели из душистых цветов и первое, что она видит – тоскующие глаза своего верного друга.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спрашивает она. – Голова не болит? Не чихаешь?

– Нет.

– Ни жажды, ни жара?

– Нет. – Вильгельм нерешительно умолкает, но потом все же спрашивает: – Что приключилось с тобой в лесу? Я хотел защитить твое доброе имя. Пошел искать того рыцаря и его замок. Но ничего не нашел.

Агнесс задумчиво вертит в руках алый мак. Ее лицо – как весенний луг после дождя.

– Я, как и ты, знаю, что такое любовь, – говорит она. – Любовь, ради которой пойдешь на все, даже на смерть, и смерть уже над тобой не властна – если ты готов умереть за любовь.

Прошлой весной я встретила у ручья солдата. Он шел на войну и прилег отдохнуть в тенечке. Он был высоким и очень красивым, и глаза его были как утренняя заря. Они улыбались, его глаза, но за этой улыбкой скрывалась печаль. Печаль человека, у которого нет ничего в этой жизни – ни семьи, ни корней.

Я принесла ему хлеба и молока. Он рассказал мне о далеких краях, о полях и долинах за пределами нашей деревни. Он говорил, а я слушала. И любовь расцвела в моем сердце, как весенний цветок.

Но ему надо было идти на войну, мы расцеловались с ним на прощание и поклялись друг другу, что мы еще встретимся. Он сказал, что вернется за мной. Да и как же иначе? Я была его домом, а он моим – и куда бы ни шел человек, он все равно возвращается к дому. Всегда.

Он ушел в разгар лета, и яркий солнечный свет был как насмешка над моим горем. Вот ты думаешь, что ты меня любишь, а я знаю: я любила его. Ночью, когда я лежала одна в темноте, я представляла, как он целует меня и ласкает. Я ждала его, так ждала. Все глаза проглядела – высматривала, не идет ли. Он был со мной, у меня в сердце. По вечерам мы бродили вдвоем по округе, и так – до самой зимы. А потом, как я уже говорила, я пришла сюда, чтобы набрать рябины.