Читаем без скачивания Дни Затмения - Пётр Половцов

Вопрошающий и окружившие его любопытные солдаты удовлетворены, и колонна трогается. Подъезжают два автомобиля — один с двумя сестрами милосердия и перевязочными средствами, другой с министром юстиции Переверзевым. Очень рад иметь с собой представителя Закона.

Шествуем безмолвно по Охтенской набережной. Светает. Передний дозор удачно захватывает врасплох часового у ворот анархиста, а то, может быть, пришлось бы повозиться с весьма основательной решеткой. Преображенцы быстро оцепляют дом, окруженный со всех сторон садом. Казаки патрулируют по соседним улицам, броневик занимает позицию на набережной. — Анархисты просыпаются. Один из руководителей в морской куртке с интеллигентным лицом выходит из боковой двери и начинает дипломатические переговоры с Переверзевым, доказывая всю разумность анархистической оккупации дачи Дурново. Я тороплю Переверзева, опасаясь пробуждения Охтенского населения. Он заявляет, что, по его сведениям, на даче укрываются уголовные преступники, бежавшие из тюрем, и называет несколько фамилий. Анархист сначала как будто смущен, говоря, что ему об этом ничего не известно, но потом опять принимает развязный тон, категорически отказываясь выдать этих преступников, если бы они среди обитателей дачи и оказались. Заканчивает он гордым утверждением, что анархисты не сдадутся и будут защищать свою свободу до последней капли крови. Переговоры кончены. Переверзев отходит в сторону, предоставляя мне свободу действий.

Подхожу с преображенцами к дверям, но они крепко забаррикадированы. Тогда вышибаем окно рядом с подъездом, после чего происходит небольшая заминка, ибо, естественно, никому не хочется влезать в дом, где, по слухам, столько взрывчатых веществ. Однако, мои адъютанты Масленников и Рагозин, вместе с каким-то любителем сильных ощущений в студенческой форме, вскакивают в окно, а за ними волна преображенцев.

Скоро начинают появляться группы арестованных. Таких хулиганских рож не во всякой ночлежке найдешь; особенно милы некоторые представительницы дамского пола. Анархисты защищаются, бросая бомбы, из коих ни одна, однако, не разрывается, так как осажденные, либо по незнанию, либо от обалдения, ни из одной не вынули предохранителя. Подходят литовцы с Кузьминым и влезают в дачу с противоположного конца, и процесс очистки ускоряется. Со стороны одной из комнат, где сосредоточились последние защитники, раздается одинокий выстрел, и один из анархистов оказывается убитым{153}. Выяснить историю его кончины не удается. Преображенцы, не выпустившие ни одного патрона, основательно доказывают, что он сам застрелился. Той же теории придерживается Масленников, стоявший у самой двери комнаты. Но другие свидетели говорят, будто выстрелил кто-то из литовцев, подходивших к другой двери, а есть версия, что некий казак, для устрашения противника, просунул винтовку в дверную щель и выпалил. Как бы то ни было, но кровопролитие оказалось меньшим, чем можно было бы ожидать. Наконец, выводят последнюю пачку анархистов, в числе коих оказывается вожак, ведший с нами переговоры. Он обращается к Переверзеву и с трагическим жестом восклицает: «Товарищ Министр, вы — убийца».

В это время появляются две роты семеновцев. Они прослышали из штаба про мой поход и по собственной инициативе поспешили на помощь. Молодцы.

Очистка дачи и сада закончена, захвачено с полсотни хулиганов. Направляю их под конвоем в казармы преображенцев, согласно настоятельной просьбы последних: там юридические власти их допросят и переберут. Отпускаю по домам войска, проявившие в этом деле удивительную выдержку. Трудно не выстрелить в человека, швыряющего в вас бомбу, на которой присутствие предохранителя вы усмотреть никак не можете. Оставив роту семеновцев для охраны дачи, пока юристы не осмотрят место происшествия, сажусь в автомобиль и еду в штаб. Шестой час утра. Охта начинает просыпаться. Скоро получаю сведения, что семеновцам на даче приходится туго; их окружила со всех сторон толпа рабочих, ограничивающихся пока ругательствами, но дело легко может перейти в сражение, а так как моя задача была захватить всех анархистов и очистить дачу, а не охранять ее постоянным караулом, то во избежание совершенно ненужного кровопролития посылаю офицера с приказанием семеновцам идти домой. Операция закончена.

Посылаю Керенскому телеграмму: «Вверенные мне войска сегодня в 5 часов утра заняли дачу Дурново», а затем, к 10 часам, еду с докладом к кн. Львову, на квартиру министра внутренних дел в Чернышевом переулке. Застаю его за утренней трапезой. Он очень любезно угощает меня кофе с хорошими сливками и с большим интересом расспрашивает про подробности ночных военных действий. Скоро собираются на заседание все члены правительства. Они вообще за последнее время, особенно в отсутствие Керенского, предпочитают собираться в этом укромном уголку, по-видимому, чувствуя себя здесь в большей безопасности, чем в Мариинском дворце, где стечение автомобилей всегда привлекает внимание публики.

На этот раз мы с Переверзевым — герои дня и, расточая друг другу прозрачные комплименты, мы излагаем все малейшие подробности происшествия. Терещенко{154} меня спрашивает, нельзя ли теперь взять дом Кшесинской и вышибить большевиков из их твердыни? Отвечаю, что такие фокусы, как то, что я проделал с преображенцами, не всегда удаются, что большевиков, с солдатской точки зрения, никак под категорию уголовных преступников не подгонишь и что, наконец, в случае атаки на дом Кшесинской, сильно опасаюсь серьезной поддержки Ленину со стороны гарнизона Петропавловской крепости, особенно стрелков 3-го батальона. Но эта мысль, по-видимому, правительству понравилась, и через несколько дней меня опять приглашают на заседание в Чернышев переулок, где вопрос о доме Кшесинской обсуждается всесторонне.

Юстиция излагает все переговоры с поверенным великой танцовщицы, угрожающей казне миллионным иском. Я доказываю чрезвычайную рискованность вооруженного вмешательства. А Чернов, со свойственной ему слащавой улыбкой, предлагает признать большевиков легальной политической группой и попечением правительства реквизировать для них какое-нибудь подходящее свободное помещение, возвратив дом Кшесинской, законной владелице. Но это предложение отклоняется, и весь вопрос кончается ничем, подобно весьма многим вопросам, обсуждаемым правительством, как, например, вопрос о том, что делать с погребом Зимнего дворца, или не заказать ли наши кредитные билеты в Японии, ибо Экспедиция заготовления государственных бумаг выделывает в день что-то около 30 000 000, а война стоит ежедневно более 50-ти{155} (о металлическом обеспечении, конечно, все давно позабыли). При таких порядках вполне понятно, что грядущая судьба дачи Дурново тоже остается неразрешенной, и после ее эвакуации семеновцами она снова превращается в бесплатную ночлежку для всякого сброда, а убитому анархисту товарищи устраивают торжественные похороны, воздвигнув над его могилой плакат: «Смерть палачам Переверзеву и Половцову». Студенту, первому вскочившему в окно дачи во время штурма, жалую медаль «за храбрость».

Вскоре доходят до нас сведения, дающие истинную картину знаменитого наступления 27-го июня. Хотя Керенский всячески старается раздуть и прорекламировать «свою» победу, но даже по газетным данным выясняется довольно грустная картина: несмотря на слабость противника, несмотря на такую основательную артиллерийскую подготовку, о которой мы не смели и мечтать в первые годы войны, лишь немногие полки пошли в атаку, да и те, заняв покинутые неприятелем окопы, дальше не тронулись. В большинстве случаев, офицеры пошли вперед без поддержки солдат и почти поголовно погибли геройской смертью, не только от неприятельского огня, но и от выстрелов в спину. Белькович, командир 41-го корпуса{156}, которому я в первую же минуту послал поздравительную телеграмму, радуясь его успехам в столь памятном мне уголку около Бржезан, отвечает в таком минорном тоне, что мне становится очевидным весьма неблагополучное положение на фронте. Зато приехавший с фронта американец Скотт, впервые увидавший современный бой, и не разобравшийся в подноготных, пребывает в состоянии неописуемого восторга и уезжает на Родину с самыми розовыми надеждами на быстрое и величественное возрождение Державы Российской. Быть может, он настолько хитер, что притворяется, но я, во всяком случае во время нашей прощальной беседы, пою с ним в унисон и выражаю восторг перед мудростью Керенского, еще в начале мая уверявшего меня в возможности успешного наступления.

Тем временем сей воитель телеграммами с фронта задает мне довольно трудно исполнимые заказы. Началось с того, что он потребовал присылки из Петрограда всех имеющихся у меня броневых автомобилей. Вполне сочувствую идее избавить столицу от этих машин, за которыми Совет смотрит зорко и команды которых всецело в его руках. Кроме того, все броневики принадлежат к устарелому типу, совершенно непригодному для боевых действий, с низкими осями, без необходимого управления для заднего хода, без внутренней обшивки и проч. Все петроградские броневики забракованы несколькими комиссиями, что прекрасно известно командам и сведущим людям в Совете. Я делаю мысль сплавить команды на фронт и посадить в машины своих людей, но для такого coup d’Etat время еще не настало. Комбинация Керенского слишком прозрачна. Что я ни делай, а броневики на фронт не будут отправлены, и все дело кончится страшным конфликтом с Советом, с коим сейчас ссориться не входит в мои расчеты. Поэтому, после совещания с командиром броневиков, уклоняюсь от исполнения полученного требования, изложив в ответной телеграмме технические причины непригодности петроградских машин для фронта.