Читаем без скачивания Абсолютная альтернатива - Илья Те

Два старика глядели друг на друга не отрываясь, буквально прожигаяли друг друга взглядами.

Я с опаской оглядел их обоих. Что еще за чертовщина?!

— Есть простой момент, государь, который, видимо, смущает генерала Иванова, — пояснил тем временем Алексеев. — Основная линия Могилев-Новгород, будет, безусловно, сильно загружена переброской войск. Ваш бронепоезд может стать помехой для движения составов с артиллерией и солдатами карательной армии. Впрочем, любые сложности преодолимы. Если вы отправитесь по объездной линии через Смоленск, Вязьму и Лихославль по Николаевской железной дороге на Псков, а оттуда на Царское через Тосно, то никаких препятствий для перемещения войск возмездия не создадите. За это время, кстати, закончится и развертывание полков. Вы это имели в виду, Иванов?

Выбранный мной генерал кивнул. Бледность его стала почти что мертвенной.

— Решать вам, государь, — произнес, наконец, он. — Генерал Алексеев прав. Воля Императора закон для всех нас.

Засунув руки в карман, я покачался на каблуках. Я решительно ничего уже не понимал! Что творится вокруг?

Может, действительно, арестовать Алексеева прямо сейчас? Или сменить Иванова?

Но на кого? И что делать потом —, отменить экспедицию?

Прокрутив в голове возможные последствия этого странного поведения двух боевых генералов — единственных людей, на которых я мог положиться в столь грозный момент, я ничего не нашел. В конце концов, если бы Алексеев или Иванов действительно что-либо против меня замышляли, они могли бы провернуть переворот прямо здесь, в Могилеве. Подобрать преданные части, арестовать Николая или даже убить. Но нет, они бегают передо мной на карачках, кричат «Ваше Величество», исполняют приказы, изображают видимость послушания. Войска собираются в Царском, я еду туда же, но через Вязьму и Лихославль. Какой-то подвох?

Да нет же, все чисто, бБронепоезд полон охраны, на линии стоят преданные войска. А оОтправляться в Царское до прибытия туда «корпуса возмездия» глупо. Сидеть в Могилеве, ожидая результатов — еще глупее. А значит ….

— Приготовьте мой бронепоезд, — приказал я. — Отправляюсь в Питер через Вязьму и Лихославль.

28 февраля 1917 года.

Железнодорожная линия Вязьма-Лихославль-Псков.

Ночь, с. Стук колес.

Из Могилева отбыли в пять вечера, двадцать восьмого числа — в последний день зимы. До часа «Х», отречения — оставалось всего два дня. Поведение генералов сильно волновало меня, однако донесения, получаемые на каждой станции через радиотелеграф, приходили спокойными и обнадеживающими. Казалось, абсолютно ничего не предвещало ужасных событий, нависших над огромной страной. Глядя на мелькающие за окнами столбы и простирающиеся широким ковром просторы, я размышлял: быть может, рельсы истории уже переложены и судьба моего венценосного реципиента коренным образом изменилась?

Все было странно. Алексеев сообщал, что войска прибывают в Могилев, согласно графика, и развертывания передовых частей в районе Царского следует ожидать через сутки, то есть, именно тогда, когда я доберусь до места сбора. Далее последует штурм, но д. Детали боевой операции, как это ни странно, занимали меня сейчас меньше всего. Известно, что монарх не обязан быть гением и разбираться во всех вопросах. Для каждого дела найдутся профессионалы, в данном случае — военные офицеры, командиры частей и соединений. Генштаб обеспечил подавляющее превосходство правительственных частей над солдатами гарнизона, а дальше… дело за исполнителями. Вникать в подробности я не мог, прежде всего, — потому что ничего в них не смыслил. По словам Алексеева, все выглядело гладко. Соотношение численности, вооружения и качества, подготовки войск находились на моей стороне.

В то же время, в сообщениях комгенштаба звучали едва слышные, но тревожные нотки. К моему огромному удивлению, кавалеры Георгиевского батальона отправились вслед за мной только следующим утром, спустя семнадцать часов после выхода царского бронепоезда[5] — Ставка откровенно не торопилась. Являлось ли это следствием обычной для русского командования халатности или в вялом выдвижении войск крылось нечто более сложное? Подобные мысли вызывали возмущение в измученной бессонницей голове, однако усмотреть явной угрозы пока не удавалось. В конце концов, до Питера оставались еще сотни километров, а впереди простирались просторы, где не было ни единого бунтовщика.

Движение царского поезда, на первый взгляд не вызывало трудностей. Солдаты, размещенные на станциях, где Воейлков делал остановки для связи со Ставкой, встречали меня громким «Ура!», заранее выстраиваясь на перронах. В Смоленске и Вязьме с караваями выходили к поезду губернаторы, читали доклады, расшаркиваясь в преданности. Подобное отношение приходилось видеть и со стороны губернских обывателей. Безусловно, война прошла тяжким гребнем по каждой семье, жуткой гримасой, отразилась на лице экономики, расстроила финансы, взвинтила стоимость продуктов, породила нищету и разруху, особенно, — в прифронтовой полосе. Однако сказать, что царя ненавидели, презирали — было невозможно. Я видел презрение в досадливых взглядах генералов, оно скрывалось в словах министров и аристократов, но не на лицах обычных губернских жителей. Вернувшиеся из окопов солдаты, измотанные тяжелым трудом крестьяне, бредущие со смены рабочие смотрели на голубые вагоны — а царский поезд был известен в этих краях каждому, — с полей, с дорог и с перекрытий перронов с каким-то странным воодушевлением, немыслимым для ненавидящих или презирающих царя подданных. Все они хотели конца войны — это правда, но разве не этого хотел я сам? До победы над немцами оставалось дотянуться рукой, выдержать шесть или семь месяцев противостояния. Альтернативой являлись шесть лет гражданской войны, и выбор наш казался мне предельно простым: шесть месяцев или шесть лет? Сто тысяч павших в победоносном рывке или пять миллионов — в братоубийственной бойне? Ответ для меня был не менее очевиден…

В качании поезда, в скольжении ледяных пустошей и в коротких остановках на станциях, да в городах минул один день, за ним в ночь ускользнул и второй.

На рассвете следующего дня, около шести часов утра второго марта одна тысяча девятьсот семнадцатого года, перебирая стальными колесами по примороженным стужей рельсам, наш поезд медленно вполз в Псковский уезд. Спустя полчаса в окне мелькнуло убогое здание очередного вокзала, и на деревянном щите, венчающем фасад под облезлой двускатной крышей, я прочитал надпись, намалеванную белой краской через кривенький трафарет:

Дав два гудка, наш бронепоезд медленно остановился.

На Дне.

2 марта 1917 года.

Николаевская железная дорога. Станция Дно.

Давно освободив охрану от предрассудков, что мучили офицеров Свиты при предыдущем владельце тела Николае Александровиче Романовом, я курил на площадке салон-вагона совершенно свободно, в полнейшем и расслабленном одиночестве — с расстегнутым воротом гимнастерки, без шинели и без фуражки, зато с георгиевским крестом, болтающимся на груди[6]. Удивительно, но мой реципиент оказался Георгиевским кавалером.

Приоткрыв окошко, я с интересом глядел на приближающуюся к нам платформу. Платформа станции «Дно» была почти не освещена и выглядела совершенно пустынно. Ни военного, ни гражданского начальства, которое заранее предупредили о «высоком визите», на платформе не наблюдалось. Странно, но за все время пути, это был случилось первый раз, когда поезд Императора не встречали.

Отсутствие людей в столь раннюю пору меня не расстраивало. В отличие от остановок в Смоленске, Вязьме и Лихославле, я не проезжал через Дно впопыхах, торопясь следовать дальше. Согласно последнему сообщению Алексеева, передовые части прибудут в Царское Село, как минимум, через сутки, ехать же отсюда до Царского мне оставалось менее четырех часов. Это значило, что ждать сбор карательных легионов я буду «на Дне», поскольку являться в революционный пригород раньше войск было просто глупо.

Судя по телеграммам губернаторов, списывавшихся с Питерским градоначальством, известия о приближении войск и царя к Петербургу уже не были секретом для бунтовщиков. Вместе с этими известиями в городе нарастали беспокойство и паника. Солдаты гарнизона и горлопаны из социалистов уже не так озверело драли глотки на митингах, выступления и демонстрации прекратились, столицу охватывало то мрачное предчувствие, что окутывает зримым ужасом обреченные на штурм неприятеля города. И, хотя Питер никто не оценивал как неприятельский город, последствия штурма пугали восставших со всей очевидностью — бунтующие солдаты озлобленно бродили по улицам, обирая прохожих и занимаясь уже почти откровенным мародерством в предчувствии скорой кары, а многочисленные пролетарии, еще вчера щеголявшие с алыми бантами на кепках, суетливо прятались от них по домам. На дорогах царило безмолвие. Кто мог — давно сбежал в пригород, а кто не мог — опасался произвола расставленных вдоль дорог «революционных» патрулей. На столицу накатывала … тишина.