Читаем без скачивания Амариллис день и ночь - Рассел Хобан

Я увидел большой токарный станок и еще один, поменьше; огоньки трех газовых горелок, терпеливо трепыхались, дожидаясь своего часа. На полках и скамьях громоздились жестянки, бутылки, коробки и всевозможные атрибуты стеклодувного ремесла. Кое-где красовались и готовые изделия – не клейнообразные. Бросилось в глаза слово «ХАОС», составленное из стеклянных трубок, в которых беспорядочно всплывали и кружили какие-то синие пузырьки. Рядом стоял стеклянный фонтанчик по образцу того, что изобрел в древности Герон Александрийский.[87]

– А вы, похоже, этим давненько занимаетесь, – заметил я.

– Я посвятил стеклодувной науке сорок лет. – гордо объявил Алан. – Бросил школу в пятнадцать, пошел учеником в одну местную стеклодувную компанию, а уже через пару лет проектировал всю их продукцию. Там и проработал до пенсии. Ушел в девяносто пятом, открыл свое дело и с тех пор тружусь на себя.

– А за бутылки Клейна как принялись?

– Кто-то показал мне одну, когда я еще в учениках ходил. Я попытался изготовить такую же – непростая, знаете ли, штука, – и влип: с тех пор больше ни о чем и думать не мог, года, наверно, до девяностого. Где-то я вычитал, что Феликс Клейн говорил: если его бутылку разрезать по правильной линии, то получатся две ленты Мебиуса, перекрученные один раз. Вот я и задумался: если простейшая бутылка Клейна дает в разрезе две ленты Мебиуса, перекрученные один раз, то из какой формы получатся две ленты, перекрученные три раза или, скажем, пять? Вот так и началась моя коллекция. И только дойдя до модели номер четырнадцать, я сообразил, что достаточно разрезать бутылку Клейна поперек, точно по средней линии, – и уже получатся две ленты Мебиуса. Раньше я и не догадывался. В том-то вся и загвоздка: если б я знал заранее, то модели с первой по четырнадцатую так бы никогда и не появились. А ведь ими-то как раз и заинтересовались математики: это же исследовательский проект, проведенный сугубо на практике, безо всякой опоры на теорию. Я просто рассматривал разные формы и подбирал подходящую, а затем воспроизводил ее в стекле – и они ее получали в свое распоряжение на веки вечные.

Я задумался: а есть ли у меня в жизни что-нибудь на веки вечные? Амариллис? Едва ли.

– Я рассматривал вашу выставку в Музее наук, – сказал я, – и она меня просто с толку сбила. Голова кругом идет от всех этих выкрутасов.

– Если я покажу их вам все по очереди, будет легче, – пообещал Алан.

Он извлек откуда-то черный чемоданчик вроде тех, с какими ходят коммивояжеры, распаковал и наконец водрузил на ближайшее свободное место простейшую бутылку Клейна. На нее я уже насмотрелся на разных интернет-сайтах под всеми углами, и на обычных картинках, и в анимации. Приятная, в общем-то, штуковина – необычная, но как будто безобидная.

Это была модель номер один. За ней последовали другие, все более и более причудливые, и каждую очередную модель Алан ставил рядом с предыдущей для сравнения: их сверкающего полку все прибывало не только числом, но и сложностью. И сам Алан мало-помалу входил в раж, голос его приобретал все больше властной звучности, глаза разгорались все ярче, и, казалось, он даже стал выше ростом. Я смотрел и слушал очень внимательно: я ведь души не чаю в идеях и образах и в каждом образе ищу идею, а в идее – образ, не важно, в каком порядке. Разглядывая модели одну за другой, я пытался (безуспешно) проследить усилием мысли все изгибы. Некоторые сосуды меня заинтриговали, но только модель номер пятнадцать отозвалась чем-то знакомым.

– В этой пять отверстий, – сообщил он.

– Проходит сквозь саму себя пять раз, – уточнил я.

– Вот именно.

Эта модель походила на пивную кружку, горлышко которой, сужаясь в трубку, уходило внутрь сосуда и пронзало стенку. Затем, закручиваясь спиралью, трубка снова погружалась внутрь, проходила сквозь саму себя и сквозь стенку сосуда, затем делала еще один такой виток и, наконец, замыкалась внутри всей этой конструкции. Точь-в-точь как у нас с Амариллис: сосуд двух наших «я», из которого они то выходят во внешний мир, то возвращаются обратно, пять раз проходя точку встречи. Так мне подумалось, и, казалось, в этих словах заключено что-то важное, но что именно – я толком не понимал.

– Ну как, пригодилось вам что-нибудь? – спросил Алан. – В смысле вашей проблемы?

– Не знаю. Вы создаете произведения искусства, а искусство – это ведь не средство для решения проблем.

На самом деле мне не хотелось больше ни о чем говорить. Хотелось остаться одному и спокойно подумать о модели номер пятнадцать – но при этом не лишиться возможности ее разглядывать.

– Честно говоря, – возразил Алан, поразмыслив секунду-другую, – пока я все это выдувал, я вовсе не считал их произведениями искусства. До четырнадцатой модели я просто пытался угадать, где же надо делать разрез, чтобы получились две ленты Мебиуса с одной петлей. А пятнадцатый номер появился только потому, что он естественным образом следовал за четырнадцатым. Ну и так далее.

Он продемонстрировал мне и остальные бутылки, но меня теперь интересовал только номер пятнадцатый, и в конце концов я уговорил Алана продать его. Я вдруг почувствовал, что именно этот экземпляр хочет стать моим другом. Может, ему хотелось разглядывать меня не меньше, чем мне – его. Я уже отделался и от вопросов, и от надежд на ответы. Тайны – вот единственное, что приносит истинное удовлетворение; и только что одна из них согласилась поселиться у меня.

Перед тем как отвезти меня на вокзал, Алан показал мне в углу двора каменную статую, которую когда-то сам изваял. Плотненький, коренастый человечек лежал на боку, поджав ноги и одной рукой прикрывая голову. Не просто каменное изваяние человека – нет, настоящий каменный человечек, погруженный в сон и странствующий в зазорах камня.

– Как вы это назвали? – спросил я.

– «Пробуждение», – ответил Алан.

30. Сувенир

В поезде на обратном пути я поставил рюкзак себе на колени, нащупал бутылку Клейна номер пятнадцать и так и ехал, задумчиво ее поглаживая. Трубка ее изгибалась под моими пальцами вновь и вновь, раз за разом пронизывая себя насквозь. Она меня утешала; я чувствовал, что часть ее сокровенной тайны проникает через пальцы и в меня. Да, сказал я себе, вот именно так и устроены наши «я» – мое и Амариллис.

Потом я заснул и очутился на той самой дороге, ведущей сквозь сосновый лес к хибарке, у которой я в последний раз беседовал со старухой, притворявшейся черной кошкой. Теперь над дверью висела вывеска – «СУВЕНИРЫ».

Я толкнул дверь и вошел. Колокольчика, чтобы оповестить хозяйку о моем появлении, не оказалось, а запах внутри стоял такой, будто лачугу только что подняли со дна морского. Сквозь опущенные жалюзи единственного окошка пробивалась тускло-зеленая мгла, в которой я и различил старуху. В неизменных своих черном пончо и черном сомбреро, она сидела в кресле-качалке, равномерно поскрипывавшей, как метроном.

– Я знала, что ты вернешься, – сказала она. – А ну-ка поцелуй свою старую черную кошечку, да покрепче!

– Куда торопиться… – пробормотал я, попятившись. Разило от нее так, что свалилась бы здоровая лошадь.

– Шандровые леденцы – хорошо от кашля, – заметила старуха.

Банка с ними стояла на старом бочонке, рядом с застекленным ящичком, в котором, сквозь грязное стекло, я разглядел черную бархатную подушечку, надписанную серебряной краской:

С тобой-то я сосну вдохну бальзам целебный.

И больше в этой лачуге не было ничего.

– Вот он, сувенир, – объявила старуха. – Память ушедших времен. Чем тебе не место, где голову приклонить? – И внезапно изменившимся голосом добавила: – Внимание-внимание! Состав прибывает на станцию «Кингс-Кросс». Выходя из вагонов, пожалуйста, не забывайте свои вещи.

Тут я заплакал и проснулся, но даже проснувшись, никак не мог успокоиться. Какая-то женщина тронула меня за плечо. Немолодая, с участливой улыбкой.

– Что с вами?

– Ничего, – помотал я головой. – Просто я прохожу сквозь самого себя.

Она кивнула сочувственно.

– Понимаю, как это тяжело, но вы справитесь. Все у вас получится. Возьмите это, в подарок…

И она буквально втиснула мне в руку книжицу – «Советы друга».

– Спасибо, – сказал я. – Вы настоящая самаритянка.

– И не забывайте, – крикнула она мне вслед уже с подножки вагона, – если вы живы, значит, вы кому-то нужны!

31. Морской порт

Амариллис как сквозь землю провалилась с тех пор, как обнаружила на моей картине Ленор и сбежала в дождь. Ясно было, что это зрелище ужасно ее огорчило и расстроило, но как теперь быть, я не понимал – в голове творился сумбур. Я снял картину с подрамника и поставил лицом к стене. «Что же делать с Амариллис?» – спрашивал я себя вновь и вновь, но ответа не было.

Я уже рассказал о четырех зазорах, в которых побывал без нее: отель «Медный», Венеция, старуха-кошка и пустынный пляж. Эти четыре оставили довольно сильное впечатление, но другие зазоры без Амариллис были, в общем-то, скучные. Правда, она и в них нередко появлялась в немых ролях – то покажется где-то вдалеке на краткий миг, то мелькнет портретом на стене или заголовком в газете. Но все это были малобюджетные постановки – один-два эпизода, три-четыре действующих лица. Совсем не то, что зазоры-блокбастеры с Амариллис в главной женской роли: яркие, насыщенные, красочные, они охватывали всю полноту ощущений и казались куда реальней, чем сама реальная жизнь.