Читаем без скачивания Что движет солнце и светила (сборник) - Николай Семченко

Она бухтела у дверей, подталкивала нерасторопную Танюшку, шуршала полиэтиленовым пакетом, куда Зоя Ивановна coвала кусок праздничного торта, а Лариса отпихивала её, не соглашаясь взять угощение с собой, но, в конце концов, дело у них уладилось, да и нерасторопная Таня за это время успела натянуть на себя все свои кофты, обмоталась шарфом, застегнула полушубок и завязалась платком.

У Тани ангина, ей нужно в постель, под теплое одеяло с грелкой. А Ларисе, хоть завтра и суббота, вставать рано — первый урок начинается, как обычно, в восемь часов. Хочешь, не хочешь, а идти надо, это вам, Зоя Ивановна и Сергей Леонидович, можно сидеть хоть до утра — молодые, здоровые, выспитесь завтра, да и занятие у вас есть: посуды вон сколько, ох, и наготовила же ты, Зоечка, как на свадьбу, кулинарка ты наша!

А когда они ушли, Зоя Ивановна спросила:

— Хочешь кофе?

Я вообще-то пить ничего не хотел, и даже, напротив, переполненный вином и брусничным соком, давно не прочь был посетить, заведение, именуемое в нашем поселке «скворечником». Канализации и очистных сооружений на камчатском Севере нет, и здесь в морозы и дожди, зной и туманы, коли приспичит, не пойдёшь, а даже и побежишь в деревянное строение, напоминающее круглыми дырками вверху двери — для вентиляция, что ли? — всем известные скворечники. Но сказать Зое, что извини, мол, я сейчас схожу, отолью и вернусь, из-за дурацкой своей стеснительности я не мог. И от кофе тоже нельзя отказываться: начнутся уговоры, обиды понарошку, в конце концов, придётся согласиться, но это значит: будешь терпеть ещё дольше. О, Боже, что за пытка! Как бы не пролиться…

— Серёжа, пока я варю кофе, ты не мог бы вынести ведро с мусором? предложила Зоя. — Столько отходов, ужас!

Нy, конечно жe, могу, о чём речь! Надо ли объяснять, что обратно я вернулся совершенно счастливый. В тепле и уюте замечательно пахло ванильным печеньем, настоящим кофе мокко и чем-то ещё, неуловимо тонким, дразнящим и весёлым. И мы снова сели, и Зоя капнула в мою чашку коньяка, и сказала, что кофе без него — всё равно, что поцелуй без любви. А я тогда ещё почти ничего и не знал про это, но все же засмеялся, потому что мне было хорошо и славно, и потому ещё, что эта белокурая женщина с голубыми, просто ослепительными глазами давно мне нравилась.

Как банально, как смешно, как пошло — «давно нравилась», и это притом, что я знал: она замужем. Её супруга я пока не видел: год назад она приехала к нам по распределению — работала в поликлинике врачом, а муж, студент последнего курса, доучивался в Хабаровске. Зоя была местной — тут родилась, училась, в школе была активисткой, и старожилы по привычке называли её девичьей фамилией: «Лямцина рецепт выписала… Лямцина вылечила от головы…» И даже: «Не верю, что Лямцина без мужика живет! Такая баба — и одна? Не-е-ет, есть у неё кто-то!»

Может быть, и есть. С одного из вечеров в Доме культуры, я заметил, Зою увёл Юрка Астахов, симпатичный, но уже начинающий полнеть парень. Ну, ушли и ушли, мало ли, может, просто проводил её до дома? Не воспринимал я Юрку как героя любовного романа. Какой из него воздыхатель, если в своём районном комитете по делам молодёжи работает, считай, круглосуточно, и послушаешь его, так ничего, кроме общих лозунгов, он и сказать-то не может. И этот животик под пиджаком! Будто арбуз спрятал. Нет, не верил я, не мог поверить, что Зоя Ивановна с ним… Тьфу, чёрт! Вообразил сейчас сцену в постели и, дурак, понял: животик сексу не помеха… Фу-у, ну и циник я! Хотя по-житейски это так ясно, так понятно: не о любви ведь речь, а, скажем так, о здоровье — мужчине нужна женщина, женщине нужен мужчина. Никто никому ничего не обещал, и про любовь, наверное, не говорил; и потом, это очевидно: одинокая молодая женщина, тоскливые вечера, поговорить не с кем, серость будней, холод ночей… И всё-таки нет, нет, не верил я!

Вот и про нас с ней чего только не говорили. А началось с того, что я попал в больницу с пневмонией. И однажды в палату зашла Зоя Ивановна дежурный врач. Мы были шапочно знакомы: в небольшом райцентре все друг друга знают. Она села возле меня, взяла кисть руки, чтобы сосчитать пульс, и тут её взгляд упал на книгу, которую я читал.

— Гессе! «Степной волк»! — воскликнула она. — Боже, где вы достали? Я всю библиотеку перевернула, у всех знакомых спрашивала…

— С материка привез, — сказал я. — Пожалуйста, можете взять. Я просто перечитываю его…

Гессе нас и свёл. В этом невзрачном, холодном поселке он возвращал мне воздух, жизнь, буйство красок, зажигал огонек фантазии в груди и заставлял верить в маленькие радости, из которых и состоит этот большой, нелепый, вонючий и всё-таки прекрасный мир. Вот и Зоя, ах, простите, Зоя Ивановна, тоже знает о писателе Германе Гессе, которого не читают за чашкой чая, зажёвывая бутербродом, — это не детективчик какой-нибудь, это такое чтение, которое требует тишины, покоя, углубления в себя. Никто из моих знакомых не мог прочесть до конца «Игру в бисер» или «Степного волка». А эта женщина, оказывается, мечтала о томике Гессе. Значит, неверно утверждение, что во всех красивеньких головках — звенящая пустота?

Зоя заходила теперь в палату просто так, на пять минут — поговорить, обменяться, журналами, справиться о самочувствии. Наверное, она неправильно делала, что садилась прямо на постель, не знаю. Нo когда я выписался из больницы, мой друг спросил:

— Это правда, что Зоя тобой заинтересовалась?

— С чего ты взял?

— Да так, говорят…

Больше ни о чем он меня не расспрашивал. Мы ведь были с ним откровенны. Я знал про него всё, самое-самое тайное, чего ужасно стесняются и о чём, наверное, даже отцу не скажут, тем более — просто приятелю.

И вот я сижу у Зои Ивановны, и пью кофе, и говорю ей всякие любезности, и рассказываю анекдоты, и — о, ужас! — читаю свои любимые стихи:

— О, незабвенный миг! То было только раз:Ты на руку мою своей рукой учтивойВдруг так доверчиво, так нежно оперлась,Надолго озарив мой сумрак сиротливый…

И вдруг Зоя подхватила:

— Вдруг близость странная меж нами расцвела,Как призрачный цветок, что вырос в бледном свете…

— О! — удивился я. — Ты же училась в медицинском университете. Там филологию вроде бы не преподают…

— Один человек открыл мне Бодлера, — засмеялась она. — Хороших поэтов изучают не только филфаках…

Нa наш разговор вышла из своей комнаты Анна Павловна, мать Зои. Покинув торжество часа два назад, она, верно, заснула, и теперь, прищурившись на свет, с удивлением оглядывала комнату: а где же остальные? Зоя сообщила, что ушли, уже поздно и, откинув с окна занавеску, вдруг воскликнула:

— Ой, какая луна! И снежок серебрится. Так красиво! Мам, мы, пожалуй, немножко подышим свежим воздухом, а? А тут пока проветрится. Накурили девки, ужас!

— Идите, — сказала Анна Павловна, — только ключ возьми. А то я звонка не слышу. Пищит, как комар.

И мы гуляли по заснеженному селу, волшебно освещённому янтарной луной, и смеялись, и в снежки играли, и, поскользнувшись, падали нечаянно в сугробы (но это «нечаянно» что-то слишком часто повторялось!), и барахтались в них как малые дети.

— Я замёрзла, — вдруг сказала Зоя. — Хочу погреться.

— Так пошли обратно…

— Ко мне? А не лучше ли к тебе? И дом твой вот он, рядом…

В комнате, которую мне выделили как квартиру для молодого специалиста, было не убрано, и я покраснел, представив разбросанные одеяла-подушки и, главное, рубашку, которую сушил на роскошной люстре, оставшейся от прежнего хозяина. К тому же, кажется, и со стола не убрал — крошки, сковородка с недоеденной яичницей, банка тушенки, из которой торчит ложка, измазанная жиром, брр!

— Да не стесняйся ты! — угадала ход моих мыслей Зоя. — Помогу прибраться. Знаю я эти холостяцкие углы…

Рубашку с люстры я снял, и быстро заварил чай, и мы его пили с шоколадными конфетами, которые мне выдали на работе как подарок к Новому году. Но Зоя никак не согревалась, и я взял её ладони, и растирал их, дышал на кончики пальцев, такие тонкие и ужасно милые, что захотелось их поцеловать. Что я и сделал, пугаясь вдруг навалившей на меня глухой, какой-то нутряной истомы, и в тот же миг понял: всё, перейдена черта, за которой — другие отношения, иной отсчёт времени и ход событий.

Эти мысли лихорадочно прокручивались в мозгу, который вдруг включил сигнал «стоп!» — Зоя была для меня запретной женщиной: у нее муж, она чужая жена… И далёкий супруг, и строгая профессия врача, и мать, оставшаяся дома, — всё создавало табу, я не должен был ничего такого делать. Но остановиться уже не мог, и чашка, неловко задетая локтем, упала на пол, звонко разбилась, и чёрт с ней!

Я старался быть горячее, чем на самом деле, — Зоя отвечала мне, и я просто не имел права быть пассивнее. Но эта внезапность ее чувств вызвала во мне смятение, и всё из-за этих моих дурацких, старомодных убеждений: я считал, что любовь вызревает долго, и без ухаживаний, свиданий, букетов, молчаливого обожания, бессонных переживаний никак не обойтись. А тут сразу шквал, ураган, электрический разряд, удар в сердце! Я не был готов к этому; и потому, когда свет уже был погашен, а одежда в лихорадке разбросана и тело прильнуло к телу, от перенапряжение что-то во мне отключилось.