Читаем без скачивания Старая армия - Антон Деникин

Наконец, верховное командование… Независимо от легальных титулов русская стратегия мировой войны, в верховном ее направлении, знает хорошо двух руководителей: генерал-квартирмейстера Ставки ген. Юрия Данилова — в первый период войны и начальника штаба Государя ген. Алексеева — во второй. Стратегия Ставки была в первом случае часто, во втором всегда их личной стратегией, и они волей-неволей несут историческую ответственность за ее направление, успехи и неудачи.

Было бы ошибочно предполагать, что отмеченное явление произрастало только на русской почве. Такое идеальное соотношение сил, какое было в сотрудничестве Наполеона и Бертье — его начальника штаба, — встречается в военной истории весьма не часто. Так, победоносную кампанию 1870–1871 гг. вел единолично генерал, впоследствии фельдмаршал, Мольтке, а вовсе не официальный глава союзных немецких армий Вильгельм I. Последний покорно следовал указаниям своего начальника штаба и только в нужных случаях авторитетом своего королевского (тогда) сана приводил в повиновение союзных принцев-военачальников. Такова же, как известно, была «подставная» роль императора Вильгельма II в последнюю войну. Во вторую половину войны она стала особенно сложной: во главе вооруженных сил Тройственного союза стоял официальный главнокомандующий — Вильгельм, неофициальный Гинденбург и фактический, как долго принято было думать, Людендорф. Но в свете последних разоблачений дезавуируется и создавшаяся репутация Людендорфа выдвижением на первый план и вовсе маленьких пружин штабного аппарата, двигавших событиями.

Ген. Куропаткин в своих «Итогах» несчастной японской войны писал о командном составе:

«Люди с сильным характером, люди самостоятельные, к сожалению, в России не выдвигались вперед, а преследовались; в мирное время они для многих начальников казались беспокойными. В результате такие люди часто оставляли службу. Наоборот, люди бесхарактерные, без убеждений, но покладистые, всегда готовые во всем соглашаться с мнением своих начальников, выдвигались вперед».

Конечно, не одно военное ведомство, но и весь бюрократический аппарат государства в большей или меньшей степени страдал этим грехом. Только последствия были неравноценны, ибо на войне за это расплачиваются лишней кровью. Ген. Куропаткин имел достаточное основание для своего пессимизма на примере старшего генералитета маньчжурских армий, на редкость неудачного. Но и в прежнее время люди «беспокойные» с немалым трудом пробивались к командным высотам сквозь фамусовско-молчалинское окружение. Так, вознесенный более почитанием армии, народа и общества, нежели признанием военных сфер, выдвинулся Белый генерал — Скобелев. Другой достойный его современник ген. Черняев остался в тени. Покоритель Ташкента жил в отставке, в обидном бездействии, на скудную пенсию, на которую, вдобавок, накладывал руку контроль по нелепым, чисто формальным поводам. И Черняев с горечью рапортовал: «Сохраню себе в утешение неоспоримое право считать, что покорение к подножию русского престола обширного и богатого края сделано мною не только дешево, но отчасти и на собственный счет»{Два года черняевских походов обошлись казне в ничтожную сумму — 280 тыс. руб.}.

Пробились крутой, своенравный, независимый Гурко и творец новой школы воспитания и обучения солдата и войск — Драгомиров, хотя последний, в особенности, всю свою жизнь вел борьбу и с людьми, и с идеями. «Я авторитета не искал, — говорил Драгомиров под конец своей жизни, — а авторитет сам ко мне пришел, невзирая на то, что я громадному большинству был неприятен и имел на своей стороне только очень ограниченное меньшинство».

Любопытна карьера еще одного «беспокойного», ген. Пузыревского. Блестящий профессор академии, автор премированного Академией наук труда, преподаватель истории военного искусства наследнику — будущему императору Николаю И, участник русско-турецкой войны, он, как мы знаем, фактически правил Варшавским округом при ряде преемников Гурко. Человек острого слова, тонкой иронии и автор беспощадных характеристик, он имел много врагов на верхах и потому, вероятно, повышения не получал; не был привлечен и к участию в японской войне. Когда с уходом Драгомирова освободился Киевский округ, государь наметил туда Пузыревского; но Драгомиров, имевший с ним личные счеты и боявшийся, что Пузыревский начнет ломать «драгомировские порядки», при прощании упросил государя изменить свое решение…

Через некоторое время Пузыревскому предложен был официально Омский округ. Высокий пост (генерал-губернаторство), огромное содержание, но войск в Западной Сибири почти не было, и делать там Пузыревскому по существу было нечего. Не теряя надежды на назначение в Варшаву и несколько обиженный, он ответил: «Если службу мою на Западном фронте Его Величество считает более не надобной, то я согласен». Пузыревский принимал уже официально поздравления; в Варшавском округе, где я служил в то время, готовились ему торжественные проводы, как вдруг вскоре в «Русском Инвалиде» мы прочли… о назначении в Сибирь другого лица… Очевидно, «влияния» пересилили…

В конце концов, в бурные годы, предшествовавшие первой революции, Пузыревскому предложили портфель министра… народного просвещения. Он имел благоразумие отказаться и нашел «умиротворение» в спокойном кресле члена Государственного Совета, после чего вскоре умер.

Обстоятельства назначения на пост командующего Маньчжурской армией ген. Куропаткина общеизвестны; менее известны в широких кругах обстоятельства его замены…

После мукденского поражения вопрос о непригодности Куропаткина на посту главнокомандующего стал окончательно на очередь, и государь наметил преемником ему ген. Драгомирова. Последний жил на покое, в Конотопе, в своем хуторе; был слаб — ноги плохо слушались; но головой и пером работал по-прежнему. Военный министр Сахаров в конце февраля прислал с фельдъегерем письмо Драгомирову, предупреждая о предстоящем предложении ему командования; советовал подумать — может ли он, по состоянию здоровья, принять этот пост. По свидетельству зятя Драгомирова, А. С. Лукомского, М. И. был очень обрадован, «преобразился весь, почувствовав прилив сил и бодрости». Вскоре последовал вызов в Петербург; ген. Драгомиров прибыл туда и ждал приглашения во дворец. Но три дня его не вызывали. М. И. нервничал, предчувствуя перемену настроений государя. Наконец получено было приглашение, но… для участия в совещании по поводу избрания главнокомандующего{В совещании под личным председательством государя участвовали вел. князья Алексей Александрович и Николай Николаевич; генералы Драгомиров, гр. Воронцов-Дашков, Сухомлинов, Фредерикс, Рооп и Комаров.}. Совещание наметило ген. Линевича (28 февраля), который 4 марта и вступил в главнокомандование.

Этот эпизод повлиял угнетающе на ген. Драгомирова, к чему присоединилось еще одно обстоятельство, связанное с бывшим совещанием… С подозрительной быстротой — дня через три-четыре после него — в австрийской газете «Neue Freie Presse» появился вымышленный, но несомненно инспирированный русскими недругами Драгомирова отчет о совещании, в котором М. И-чу приписывались крайне оскорбительные заявления по адресу русского народа и армии: «разбойники и грабители»… «нужны нагайки»… и т. д. Статья была перепечатана русскими газетами, и по ее поводу конотопский отшельник был засыпан негодующими и грубо-ругательными письмами. Горячо протестуя против навета, Драгомиров писал по адресу своих врагов:

«…Благоприятели на меня с удовольствием плетут всякий вздор. Это потому, что я многим не нравлюсь. На мое несчастье, я, подобно древней Кассандре, часто говорил неприятные истины, вроде того, что предприятие, с виду заманчивое, успеха не сулит; что скрытая ловко бездарность для меня была явной тогда, когда о ней большинство еще не подозревало».

Трудно сказать, как отразилось бы на маньчжурских делах назначение тогда ген. Драгомирова и что успел бы он сделать, принимая во внимание, что с июля месяца М. И. не покидал уже кресла, а 15 октября скончался.

Если легче разбираться в способностях и продвигать людей во время войны, то предназначения на высокие командные посты сопряжены с большими трудностями и часто ошибками. Тем более, что характер и способности, проявляемые человеком в мирное время, зачастую совершенно не соответствуют таковым в обстановке боевой. Достаточно вспомнить блестящую и вполне заслуженную мирную репутацию ген. Эверта, далеко не оправдавшуюся на посту главнокомандующего Западным фронтом… И скромную, совершенно незаметную в мирное время фигуру ген. Кондратенки, ставшего душою обороны Порт-Артура…

Назначения на высокие командные посты перед великою войною были тщательно взвешены и намечены заранее мобилизационными планами. И тем не менее, из десяти старших начальников первого состава (главнокомандующие и командующие) половина была впоследствии смещена.