Читаем без скачивания Дом на берегу - Дафна дю Морье

В этот момент я особенно отчетливо осознал, насколько все это фантастично, я бы сказал даже, жутковато, — то, что я находился среди них, никем не видимый, еще не родившийся — некий выродок вне времени, свидетель событий многовековой давности, которые бесследно канули в лету. Странное дело, стоя вот здесь, на этой лестнице, все видя, но сам невидимый, я чувствовал себя соучастником всего происходящего, искренне переживая чужие любовные страсти и кончины. Как будто это умирал мой близкий родственник из давно ушедшего мира моего детства или даже мой отец, который тоже умер весной, когда мне было приблизительно столько же, сколько юному Уильяму там внизу. Телеграмма о том, что он погиб в бою с японцами, пришла в тот момент, когда мы с мамой, только что отобедав, вышли из ресторана гостиницы в Уэльсе, где мы жили во время пасхальных каникул. Мама поднялась наверх в свой номер и заперла дверь, а я слонялся вокруг гостиницы и понимал, что случилось непоправимое, но не мог заплакать — боялся войти в гостиницу и поймать на себе участливый взгляд дежурной.

Роджер со свертком, в котором лежала посуда, еще хранившая следы от настоев трав, спустился во двор и прошел под аркой в дальнем его конце к конюшням. Здесь собралась, по-видимому, вся челядь, но при виде управляющего они тут же прекратили сплетничать и быстро разошлись. Остался только один паренек, которого я видел в первый день, и по его сходству с проводником еще тогда догадался, что это брат Роджера. Роджер кивком головы подозвал его к себе.

— Все кончено, — сказал он. — Поезжай сейчас же в монастырь и сообщи об этом приору, чтобы он распорядился звонить в колокол — пусть крестьяне прекращают работы, уходят с полей и собираются на лугу. Как только переговоришь с приором, сразу поезжай домой, спрячь этот мешок в подвале и дожидайся моего возвращения. У меня много дел. Возможно, я приеду только завтра.

Мальчик кивнул и исчез в конюшне. Роджер снова вернулся во двор. У входа в дом стоял Отто Бодруган. Немного поколебавшись, Роджер направился к нему.

— Моя госпожа просит подняться к ней, — сказал он. — И вас, и сэра Уильяма, и леди Феррерс, и леди Изольду. Я пойду кликну Уильяма и детей.

— Сэру Генри хуже? — спросил Бодруган.

— Он умер, сэр Отто. Всего несколько минут назад, не приходя в сознание — почил тихо, во сне.

— Жаль его, — сказал Бодруган, — но хорошо хоть он не мучился. Дай Бог, чтобы и мы с вами, когда пробьет наш час, ушли бы так же тихо, хотя, наверное, мы этого не заслуживаем.

Оба перекрестились. Машинально перекрестился и я.

— Пойду сообщу остальным, — добавил он. — У леди Феррерс может случиться истерика, но ничего не поделаешь. Как сестра?

— Сохраняет спокойствие, сэр Отто.

— Так я и предполагал. — Бодруган еще секунду помедлил, прежде чем войти в дом, и как-то неуверенно сказал: — Ты знаешь, что Уильям, поскольку он несовершеннолетний, лишен права пользоваться своими землями — они временно конфискуются в пользу короля?

— Да, сэр Бодруган, знаю.

— На этот раз конфискация не будет простой формальностью, как при обычных обстоятельствах, — продолжал Бодруган. — Поскольку я дядя Уильяма по матери и, соответственно, его законный опекун, меня должны были бы назначить управлять его поместьем — при этом король, естественно, останется нашим сюзереном. Но все дело как раз в том, что обстоятельства необычные, ведь я принимал участие в так называемом бунте.

Управляющий благоразумно хранил молчание. Его лицо было непроницаемо.

— Поэтому, — говорил Бодруган, — управление поместьем от имени несовершеннолетнего владельца и самого короля, скорее всего, будет поручено кому-нибудь более достойному, чем я — по всей вероятности, его двоюродному дяде сэру Джону Карминоу. И я не сомневаюсь, что для моей сестры он все уладит наилучшим образом.

В его голосе звучала неприкрытая ирония. Роджер не произнес ни слова, лишь слегка склонил голову, а Бодруган вошел в дом. Довольная улыбка, появившаяся было на лице управляющего, мгновенно исчезла, как только юные Шампернуны и их кузен Генри вошли во двор, смеясь и болтая, на какое-то время забыв, что в дом стучится смерть. Генри, старший в этой компании, первым интуитивно почувствовал что-то неладное. Он велел малышам замолчать и подтолкнул Уильяма вперед. Я увидел, как изменилось лицо мальчика: от беззаботного смеха не осталось и следа, а в глазах — предчувствие чего-то ужасного. И я мог представить, как от страха у него подвело живот.

— Отец? — спросил он.

Роджер кивнул.

— Возьми брата и сестру, — сказал он, — и ступай к матери. Помни, ты теперь за старшего: она сейчас нуждается в твоей поддержке.

Мальчик сжал руку управляющего.

— Ты ведь останешься с нами, правда? — спросил он. — И дядя Отто тоже?

— Посмотрим, — ответил Роджер. — Но не забывай, ты теперь глава семьи.

Видно было, что Уильяму стоило большого труда взять себя в руки. Он повернулся к брату и сестре и сказал:

— Наш отец умер. Прошу следовать за мной.

И он вошел в дом — очень бледный, но с высоко поднятой головой. Перепуганные дети безропотно повиновались и, взяв за руки своего кузена Генри, молча пошли за Уильямом. Взглянув на Роджера, я впервые увидел на его лице что-то похожее на жалость и одновременно — гордость: мальчик, которого он, вероятно, знал с колыбели, достойно выдержал испытание. Он постоял немного и последовал за ними.

В зале никого не было. Занавес, висевший на противоположной стене у очага, был отогнут, открывая проход к узкой лестнице, ведущей в верхние покои — видимо, по ней Отто Бодруган, Феррерсы и дети поднялись наверх. Я слышал звуки шагов наверху, затем все стихло, и послышался тихий голос монаха, бормотавшего молитву: «Requiem aeternam dona eis Domine: et lux perpetua luceat eis».[4]

Я сказал, что в зале никого не было — так мне показалось в первую минуту, но затем я различил изящную фигуру в лиловом: Изольда единственная из всех не поднялась наверх. Увидев ее, Роджер остановился на пороге, а затем с почтительным поклоном сделал шаг вперед.

— Леди Карминоу не желает отдать последнюю дань уважения покойному вместе со всей семьей? — спросил он.

Изольда не сразу заметила, что он стоит у входа, но когда он заговорил, она повернула голову и посмотрела на него в упор. В ее глазах было столько холода, что даже я, стоя рядом с управляющим, почувствовал на себе все презрение, которое она вложила в этот взгляд.

— Не в моих правилах устраивать из смерти фарс, — сказала она.

Если Роджер и был удивлен, он не показал вида, и с прежним почтением сказал:

— Сэр Генри был бы рад, если бы вы помолились за него.