Читаем без скачивания Души. Сказ 2 - Кристина Владимировна Тарасова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И я с радостью принял подарок. И принимал раз за разом.
Вскоре же Ян подвёл к тому, что невинные цветы на рынке пользуются большим спросом, а потому отдавать всех дев на свете он не может.
– Это ведь никак не отразится на наших с тобой отношениях, Гелиос? – сердобольно вопрошал он (тогда я служил – ещё! – для него авторитетом). – Только скажи! Я беспокоюсь за бизнес, сам понимаешь. Но и дружба для меня на той же ступени.
– Всё в порядке, – успокаивал его я. – Довольно подарков! Отныне ты работаешь на себя и никого кроме. Ты возрос, мальчик, продолжай!
Спустя месяцы Ману вообразила, что прибывающих девочек следует показывать всех вместе и всем сразу (а не выводить каждую и каждому индивидуально): так родилось Шоу. Фееричное представление с танцами, песнями, куревом, алкоголем и многочисленными Богами, которые преодолевали мили (иногда и тысячные), дабы опробовать никем не тронутые создания или полакомиться лучшими с их земель. Богов подбивало, что публичный дом носил звание Монастыря – они находили то ироничным, остроумным и притягательным – и что послушницы в нём были доступны только им – Высшим. Самолюбие щекотала каждая из девочек, а в ответ этих девочек щекотали потные, плотные пальцы.
Монастырь начал ассоциироваться с достатком и порядком, с удовольствием и оправданным (а потому позволительным) пороком. Хотя…когда порок глушил или останавливал Бога?
Сибирия предпочла остаться в обслуживающих комнатах. Вести дела с бывшими друзьями не получалось – не хватало огня, ума и прыткости. Меня же не покидала мысль, что путь, которым изрезалась судьба Сибирии, был избран и подбит мной. Когда-то я мог отказаться, вразумить её. Его. Мог обойтись без глупого и абсолютно неуместного ехидства. Мог. Но не удержался и не сдержался. Решил воспользоваться моментом, а, как оказывается, правило «дают – бери» не всегда верно и не всегда приводит к положительному.
Это было начало. Это было становление. Это была история.
История, которая кажется нам далёкой, недосягаемой, воскрешаемой исключительно в памяти или древних фолиантах, оказывается реально действующим событием. История – это нечто происходящее в данным момент. История слагается нами, а прочие умы разносят её легендами и сказаниями. Историю творим мы сами, и имя ей начертано «Настоящее».
Я же – от необъяснимого беспокойства и давно позабытой, однако напомнившей о себе сейчас бессоннице – решаю прогуляться по саду. Отмечаю закрытую дверь в спальню Луны. Девочка смотрит сны – один за другим. Она рано ложится и поздно встаёт. Следует тенью и напрашивается на беседы. Выпытывает истории и напитывает домашний быт. Не представляю, как смел углядеть в ней сводящий с ума огонь. Она смирна, она смиренна. Я вижу в лице её спокойствие. Послушание. И то расстраивает. Женщины Солнца – безумны и остры, желанны и прямолинейны (я боялся, что качества эти наследует Стелла, а потому заменял ей компании подруг и сестёр). Луна же…спокойна и ядовита, медленна и красива. Она подносит чай, пока я в кабинете, и безмолвно исчезает в гостиной, под вечер отогревая у камина босые, взмоченные в пруду, ноги.
– Разожги, пожалуйста, камин. Хочется тепла, – улыбается Луна, сидя подле вымерзших деревяшек.
Я падаю к нему/ней (раз за разом), хотя выучиваю самостоятельности и велю справляться с такими делами без постороннего вмешательства. Девочка благодарит, а я перебиваю её слова:
– Ты можешь сама.
– Могу.
Холодный взгляд зарывается в вздымающееся пламя.
– Но какое в том удовольствие?
Получаю первую зацепку и едва не теряю поленья из рук.
– Продолжай, – говорит Луна и кивает.
– Я понял. Тебе нравится, когда я у твоих ног.
– Раскусил.
– Скромница.
Сажусь обратно и подкидываю поленья. Бледные пяты упираются в нагревающуюся решётку.
– Не обожгись.
– Взаимно.
Возвращаюсь к работе, но о работе не думаю. От кабинетного стола наблюдаю за девочкой, что растирает ладони и балуется с языками пламени. Тогда я впервой – с момента знакомства – ловлю себя на мысли: баловаться ей следует с другим языком.
– Могу помочь? – вопрошает девочка, поймав меня на пытливом взгляде.
– Можешь, – отвечаю ей. – Только, Луна, запомни: не всем эту помощь следует предлагать.
– О чём ты?
– Вскоре поймёшь.
И Луна холодно отворачивается, позабыв о моём существовании. Я сосредотачиваюсь на беспокоящих до того мыслях, глазами скобля её бледную кожу.
Возвращаюсь к саду. Фонаря при входе нет; заискиваю в коридоре и на крыльце, не нахожу и решительно покидаю стены дома. Шагаю по остывающей после знойного дня каменной дорожке. Под присмотром нарастающей луны. И взглядом встречаю Луну настоящую.
Девичьи руки ласкают дремлющие цветы, которые на утро пропоют во всю красоту бутонов и раскроются. Пропавший фонарь брошен у воды; узкий луч освещает тропу меж деревьев, но затаившегося в деревьях меня не выдаёт. Луна поглаживает воду и улыбается разбегающимся водомеркам. Она не похожа ни на единую из видимых мной, и даже после знакомства – близкого – остаётся закрытой, недоступной, гордой. Она отличительна от всех бывавших в этом саду: золотые и белые макушки сливались с отображаемым светом от глади воды, её же полотно чёрных волос продолжало ткани неба и искрило от приятельницы меж звёзд. Она прекрасно двигается и всё в саду способствует этому танцу: тонкие запястья разрезают воздух, а ночная прохлада не без помощи озорного ветра ласкает неприкрытые ключицы. Луна выпытывает силы у своей одноимённой подруги и мягкой поступью рвётся к примятой у дерева лужайке. Здесь она, должно быть, проводит не первую ночь.
И вдруг я наблюдаю рассекающий вдоль забора силуэт. Некто пробирается сквозь колючую (кустарники удерживают от встречи) стену, бросается к ногам девушки и, моля о чём-то, пытается ухватить.
Я – не думая, не рассуждая – выхожу следом и в пару длинных шагов сокращаю дистанцию меж нами. Луна отбивается от мужских рук и просит оставить, уговаривает и едва не плачет; голосок, и так стройный, дрожит. Отбрасываю пристающего и, хватая Луну за руку, резво утаиваю за спиной. С земли на меня скалится Патрик. Девочка прячется и лицом прилипает к плечу, подглядывает.
Позволить оправдаться равно оттянуть неизбежное наказание (я не даю тому случиться).
– Ты утратил моё доверие и завтра покинешь дом Солнца.
Патрик – садовник, мальчишка, глупец – поднимается и, ничего не спрашивая/никак не оправдываясь (даже не пытаясь), уходит. Понурив голову, с осознанием и признанием в глазах. Теряется за оградой и возвращается в
