Читаем без скачивания Солдаты последней войны - Елена Сазанович

– А вы правда поэт? – восхищенно спросила она. И не дожидаясь ответа, воскликнула, – Здорово! Увидеть сразу в один день живых настоящих музыканта и поэта!

– Тошка! – Катин голос зазвучал еще резче.

И я подумал, что в маленькой, по-детски наивной женщине сокрыто много не женской силы.

Тошка вздохнула, втянула голову в плечи и сбивчиво призналась моему товарищу зачем и почему украла у него паспорт. Реакция Петуха была бурной и неожиданной. Он расхохотался во весь голос и одобрительно потрепал Тошку по стриженным волосам.

– А ты, хитрющая девчонка! И ловка же, чертовка! Ладно, гоните свою благодарность. Ведь вы за этим явились. Обожаю получать благодарности! Награда нашла героя, – с пафосом прогудел он. – Пожалуй, малышка, я оказался весьма хитрым. Этакий скромняга, умудрившийся все же не остаться без внимания.

Я наблюдал за Петухом, и про себя усмехался. Прекрасно зная своего друга. Он, всегда действительно необычайно скромный, сейчас был растерян. Хотя и пытался скрыть все за бравадой и шуточками.

Позднее к нашей веселой компании присоединился и Шурочка. Вечер обещал быть приятным и добрым. Я искренне был рад знакомству с моими новыми друзьями. Я искренне радовался очередной встрече со старыми товарищами. Сегодня в моем доме победу праздновала дружба.

А потом пришли Майя и Котик. Они пришли, когда я их уже не ждал. И, если честно, не горел желанием их видеть. Особенно Майю. Дело не в том, что моя квартира была слишком скромна. А мои товарищи слишком просты. Просто Майя была выходцем из совсем другого мира. От которого я давно устал. И чем сложнее становилась моя жизнь, тем проще – чувства и понятия. Чему я был несказанно рад. Впрочем, на мой мир Майя и не посягала.

Она с Котиком уселась на стулья, спрятавшиеся в самом уголке большой комнаты. И все время молчали. И никто не знал, кто они, откуда и зачем. Все знали только их имена. Пожалуй, Майя сама этого хотела. Она хотела быть сторонним наблюдателем, а не участником нашего неприхотливого вечера…

Мы много болтали. И с удовольствием слушали Катины рассказы о детдоме. К концу вечера уже в мельчайших подробностях зная почти все об их обитателях, словно о хороших знакомых. Мы уже легко могли представить ворчливую Дарью Гавриловну. От которой частенько по утрам доставалось непоседам половой тряпкой. А по вечерам – по пирожку с капустой, которые она готовила сама и угощала детей. И полуслепого Сан Саныча, старого фронтовика, детдомовского плотника, вырезающего из дерева причудливые игрушки. Мы уже знали самую красивую девочку Полюшку, у которой родители – милиционеры сгорели живьем в полыхающем здании УВД. И которая долгое время не говорила вообще. Первое ее слово – «спасибо» она сказала Сан Санычу, когда тот подарил ей деревянную жар птицу, выкрашенную в фосфорические цвета и светящуюся в темноте. Мы познакомились с хвастуном и модником Мишкой, фанатом современной поп-музыки, считающимся самым красивым и крутым в детдоме. И удивлялись вместе со многими, как однажды у него нашли целую коллекцию стареньких пластинок с фронтовыми и послевоенными песнями, которую, как оказалось, тот собирал несколько лет. И все песни знал наизусть…

Однако самое удивительное в Катиных историях было то, что ни один герой в них не был отрицательным. Исключительно добрейшие и благороднейшие души окружали ее. Хотя я и понимал, что все далеко не так. Что такого просто не может быть. Но я не знал, понимала ли это Катя. И если понимала, то наверняка сознательно хотела отгородиться от пошлости реального мира, создав в своем сердце только благородные образы и искренне уверовав в них. А, возможно, она сознательно хотела провести резкую черту между их миром и своим. Миром, в котором лишения и горе были настоящими. И миром, в котором мы их зачастую придумываем. Понятно, что свой она предоставила в самых красочных тонах. Впрочем, все может быть… И вглядываясь в ее открытое лицо, в ее глаза, горящие благородным блеском, я склонялся к мысли, что она действительно верила в то, что говорила. Верила лишь в благородных героев. И не случайно, словно в подтверждение моих мыслей, Шурочка, не отрывающий взгляда от Кати, вдруг преобразившийся и даже похорошевший, тихо, но твердо сказал.

– Галка.

– Что? – Катя запнулась и непонимающе на него посмотрела, словно впервые заметила.

– Галка, – так же тихо и твердо повторил Шурочка. – Вы вылитая Галка, моя жена… Она умерла пять лет назад.

Он впервые произнес ее имя без надрыва и боли. Шурочка словно вновь ее обрел, увидел, узнал. Словно она для него воскресла. И сам он как-то сразу преобразился. Подтянулся. Его круглое лицо даже заострилось, морщины вокруг глаз разгладились, на щеках заиграл румянец. И его глаза возбужденно заблестели. И блеск был заметен даже из-под толщи выпуклых линз. Глядя на своего друга, мне самому стало легче. Шурочка вновь ожил. И вместе с ним ожила его Галка.

А потом Петух читал свои стихи. А я даже умудрился сыграть свою пьесу, сочиненную в период бессмысленной любви к Лерке…

Не только Шурочка. Мы все словно воскресли, словно поднялись из могилы. Вновь уверенно и громко закричали о себе. Во весь голос. О своем поколении, захороненном заживо. И по собственной воле.

Молчала лишь Майя. Бледная, холодная, с отрешенным взглядом, она за весь вечер не проронила ни слова. Она была здесь чужой. И Котик крепко прижался к ней, словно теплом своего тела пытался растопить ее холодность. Но сам с любопытством, во все глаза смотрел на нас. На другой, открытый и живой мир. В котором не было ни жирных уток, шествующих по благоустроенному дому, утопающему в золоте и коврах. Ни разукрашенных клоунов, тщетно пытающихся кого-то рассмешить. Ни пуленепробиваемых машин, которые когда-нибудь, рано или поздно, все равно пробьет какая-нибудь пуля. Ни собаки Сталлоне, стоимостью в две тысячи баксов, готовой разорвать на части любого… У них есть все, кроме жизни. Как в могиле. Благоустроенный, защищенный от всех и вся склеп, где не было – и не могло быть – жизни. И они тоже, пожалуй, давно разучились жить. И делали все, чтобы этому так и не научиться… И я вдруг словил себя на мысли, что Котика им не отдам.

– Котик, – обратился я к мальчику, – поди, покажи парочку аккордов Тошке. Эта милая девочка просто влюблена в музыку.

– Ничего себе! – присвистнула Тошка. – Здорово! Ты умеешь играть? Ну же, пошли.

Она протянула Котику руку. И мальчик, чуть помедлив, протянул в ответ свою. Майя сделала протестующий жест, но я ее остановил.

– Вам здесь нравится?

Она пожала плечами и отвела взгляд. Как всегда, равнодушный. Нет, стоп. Слишком уж равнодушный, будто наигранный. Ей здесь понравилось, понял я.

– Вещи в машине, – ответила невпопад она. – Мы можем отвезти их в…

Она запнулась. Ей тяжело было произнести «детдом».

– В общем туда…

– Вы, надеюсь, не обиделись, что я не представил вас должным образом?

– Как благодетельницу? Я знаю, почему вы это не сделали. Спасибо. Пожалуй, только поэтому я и осталась. Впервые на меня никто не обращал внимания.

– Наверное, потому, что вы все время молчали.

– Нет, не поэтому. Просто все сразу поняли, что я хотела. В моем кругу это никто не понимает. И никогда не поймет. Каждый хочет быть в центре внимания. И каждый друг другу льстит.

– Может быть, просто пытаются быть вежливыми и отпускают комплименты. К тому же такая женщина как вы этого заслуживает.

– Это лесть или комплимент?

– Ни то, ни другое, Майя.

И мне захотелось добавить: это жалость. Я действительно сегодня ее жалел. Ни Катю, ни Тошку, ни полуслепого Сан Саныча, ни девочку Полюшку. А именно ее. И она не поняла, расценив как знак внимания. И тут же его пресекла.

– А эта Галка… Кто она?

Меньше всего с ней мне хотелось говорить о Галке. Это было наше, по-настоящему, родное, близкое, болезненное, о чем я не мог говорить. Возможно, пока…

– Галка? Вы же слышали – она умерла.

– Так рано… Наверное, очень страшно – умирать так рано. Особенно если знаешь об этом. И так нелепо…

– Она знала и не боялась. Она боролась до конца. Гораздо нелепее обрывать жизнь по собственной воле. Особенно, когда здоров и красив.

Майя внимательно на меня посмотрела и резко встала.

– Нам пора.

– Вы ведь не хотите еще уходить, да?

– Может быть. Но нам действительно пора. По пути нужно отвезти вещи. До свидания. И спасибо за вечер. Вы ведь специально его для меня придумали.

Да. Эта женщина далеко не глупа и весьма проницательна. Но, все же, она слишком себя любила и считала, что весь мир вертится исключительно вокруг нее. И мне так хотелось хоть на миг переубедить ее. И признаться, что все гораздо проще. Что просто позвонил ее сын, и я, насколько сумел, его поддержал. Но этим я не воспользовался. Потому что мне нравился ее сын. И свое слово я держать еще не разучился. Пусть она остается в счастливом неведении. Учитывая, что я сам себе лгал только наполовину. Мне и впрямь приятно было ее видеть. И ради нее стоило придумать такой вечер. Даже если все гораздо проще.