Читаем без скачивания Разгадка 1937 года - Юрий Емельянов

Сразу после завершения Гражданской войны Сталин подверг историческому анализу ее ход. Выступая с докладом на торжественном заседании Бакинского Совета 6 ноября 1920 года по случаю третьей годовщины Октябрьской революции, Сталин выделил три периода Гражданской войны в зависимости от расстановки сил на международной арене. «Первый период, — по словам Сталина, — начался со дня установления Советской власти в России и продолжался до разгрома германского империализма. В этот период империалисты Запада, обе коалиции — английская и германская, вцепившись друг в друга, не замечали советской России, им было, так сказать, не до неё. Второй период — период от разгрома германского империализма и начала германской революции до момента широкого наступления Деникина на Россию, когда он стоял у ворот Тулы. Этот период отличается с точки зрения международного положения России тем, что Антанта — англо-французская коалиция, — разгромив Германию, направила все свои свободные силы против Советской России. Это тот период, когда нам угрожали — оказавшимся впоследствии мифическим — союзом 14 государств. Третий период — это тот, который мы теперь переживаем, когда нас не только замечают, как социалистическую державу, не только признают фактически, но и побаиваются».

Сталин не ограничился историческим анализом Гражданской войны, но и постарался осмыслить ее уроки для дальнейшей политической деятельности Коммунистической партии. В своей статье «К вопросу о стратегии и тактике» Сталин сравнивал выбор РСДРП политического курса в первые годы своего существования с выбором направления главного удара по войскам Деникина. Он иллюстрировал положение о тактическом успехе в политике напоминанием о том, как «успехи нашей кавалерии под Воронежем и пехоты под Орлом создали обстановку, благоприятную для удара под Ростовым». Он доказывал гибельность для кампании тактического успеха, если он не соответствует стратегическим возможностям, указав на увлечение Деникиным прорывом к Москве осенью 1919 года и попытку Красной Армии решить «непосильную задачу прорыва в Европу через Варшаву».

Останавливаясь же на «формах организации», Сталин замечал: «Задача военного искусства состоит в том, чтобы обеспечить за собой все роды войск, довести их до совершенства и умело сочетать их действия. То же самое можно сказать о формах организации в политической области.

Здесь, так же как и в военной области, формы организации приспособляются к формам борьбы». Говоря о значении лозунга и директив, Сталин писал: «Удачно формулированные решения, отражающие цели войны или отдельного сражения, популярные в войсках, имеют иногда решающее значение на фронте, как средство вдохновить армию к действию, под держать дух и пр. Соответствующие приказы, лозунги или воззвания к войскам имеют для всего хода войны столь же важное значение, как первоклассная тяжелая артиллерия или первоклассные быстроходные танки. Еще большее значение имеют лозунги в политической области, где приходится иметь дело с десятками и сотнями миллионов населения с их разнообразными требованиями и потребностями».

На основе опыта Гражданской войны Сталин сумел выработать ряд положений о политической стратегии и тактике, которые затем вошли в его работу «Об основах ленинизма»: сосредоточение главных сил в решающий момент на наиболее уязвимом для противника пункте; выбор момента решающего удара; неуклонное проведение уже принятого курса через все и всякие затруднения; маневрирование резервами, «рассчитанное на правильное отступление, когда враг силен, когда отступление неизбежно»; выдвижение на первый план тех именно форм борьбы и организации, которые более всего соответствуют конкретной обстановке; «нахождение в каждый данный момент того особого звена в цепи процессов, ухватившись за которое можно будет удержать всю цепь и подготовить условия для достижения стратегического успеха».

В отличие от Сталина его оппоненты плохо знали российскую действительность и рабочее движение России, так как значительную часть предреволюционных лет провели за рубежом. Они лишь пытались подогнать события в России под примеры прежних революций в Европе. При этом они игнорировали то обстоятельство, что те революции были буржуазными, а Октябрьская была первой в мире антибуржуазной, социалистической революцией. Так, в своем выступлении 1 августа 1927 года на пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) Троцкий, говоря о современных событиях в СССР, прибег к аналогиям с событиями «Великой французской революции». Обвиняя Сталина и других руководителей партии в «перерождении», Троцкий назвал их «термидорианцами» и сказал: «французские якобинцы — тогдашние большевики». По сути, Троцкий видел в Октябрьской революции повторение французской буржуазной революции.

К тому же буржуазные политические партии и их лидеры постоянно служили Троцкому образцами, которые он навязывал Коммунистической партии. В том же 1927 году Троцкий расхваливал действия премьера буржуазной Франции Ж. Клемансо в годы Первой мировой войны и видел в них пример для подражания.

Искаженные представления о прошлом страны не позволяли Троцкому верно ориентироваться в настоящем и будущем. Механистически перенося события буржуазной революции во Франции на Россию, Троцкий в своей последней крупной книге «Преданная революция», написанной в 1936 году, обещал «бонапартистскую контрреволюцию» вследствие поражений Красной Армии в ходе неминуемой войны с капиталистическими странами. Не исключал Троцкий и восстания советской молодежи против «сталинского режима». Все эти прогнозы Троцкого оказались несостоятельными. Порочная ориентация Троцкого в прошлом порождала грубые ошибки в оценке будущего.

В то же время, не умея и не желая применять марксистский метод к рассмотрению российской действительности, вожди оппозиции сбивались на немарксистские утопические схемы, которые не были основаны на научном анализе. Так весной 1920 года Троцкий не исключал «возможности, что мы перейдем к более или менее развитому социалистическому хозяйству в течение 3–4—5 лет». Он рассуждал о том времени, когда «колеса промышленности и сельского хозяйства будут вертеться, повинуясь электрической кнопке в руках ЦК нашей партии», и превращении всего сельского хозяйства «в одну пшеничную ферму, руководимую одним центром».

Ему вторил Бухарин, который в своем докладе о работе Коминтерна, неожиданно сбивался на фантазии об аэропланах, которые «управляются из любого кабинета». Вожди оппозиции исходили из того, что эти фантастические задачи могут быть решены благодаря скорой мировой революции или хотя бы после революции в Германии. Считалось, что после революции германская промышленность, германские инженеры, техники и квалифицированные рабочие помогут превратить Россию в передовую страну мира.

Следует заметить, что в 1917 году многие члены партии, включая Ленина, считали, что революционные выступления пролетариата в Европе — дело ближайших дней. Однако уже в разгар полемики по Брестскому договору в марте 1918 года Ленин в своем выступлении на VII съезде партии так отвечал Бухарину: «Да, мы увидим международную мировую революцию, но пока это очень хорошая сказка, очень красивая сказка — я вполне понимаю, что детям свойственно любить красивые сказки. Но я спрашиваю: серьезному революционеру свойственно ли верить сказкам?»

О том, что Бухарин продолжал верить в эти сказки, свидетельствует его внеочередное выступление на IX съезде (1920), в котором он, ссылаясь на сообщение по радио, объявил о победе революции в Германии. После этого выступления съезд направил приветственную телеграмму «германскому пролетариату», поздравляя его с революцией. Через некоторое время выяснилось, что радиосообщение было ошибочным.

Хотя Бухарин, в отличие от Троцкого, Зиновьева и Каменева, говорил о строительстве социализма в России, он не верил в возможность его построения без помощи извне. Как Троцкий, Зиновьев, Каменев и другие, Бухарин провел большую часть предреволюционных лет за границей и был тесно связан с международным революционным движением. Под влиянием этого своего жизненного опыта, а также вследствие того, что, по словам Ленина, «он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики», Бухарин недооценивал возможности народов СССР и ждал мировой революции. В своем выступлении в январе 1928 года Бухарин провозглашал: «Мы ясно видим, какие громадные всемирно-исторические перспективы раскрываются перед нами. Земля дрожит уже отдаленными гулами великих революций, которые превзойдут по своему размаху даже то, что мы пережили и перечувствовали». Пока же, считал Бухарин, «мы медленной дорогой пойдем себе помаленечку вперед, таща за собой крестьянскую телегу». Поэтому движение страны вперед должно было занять долгие годы.