Читаем без скачивания Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов - Александр Поповский

Лозовский умолк, и внезапно прозвучал голос Злочевского:

— Правильно, Семен Семенович, неважно иметь большое сердце, важно, чтобы оно не было каменным.

Многие обернулись в сторону Валентина Петровича. Большинству этот новоявленный защитник Лозовского не пришелся по нутру. Ему, возможно, не простили бы подобную вольность, но неожиданно с высокой трибуны президиума заговорил председатель.

— Не будем отвлекаться, товарищи, — предложил он, — вернемся к основному вопросу повестки дня… Главврач Лозовский не ответил еще, как понимать его поведение з отношении больного Андросова. Мы не судьи и приговоров не выносим, долг общественности — составить себе мнение о том, что произошло.

Наконец–то Лозовский обернулся к президиуму, голос его звучал спокойно, даже примирительно, только высоко поднятая голова и суровый взгляд выдавали его неприязнь к неправедным судьям и горькое сознание своей правоты.

— Моя совесть чиста, мне не в чем раскаиваться, — сказал он, — но как могли вы, врачи, допустить мысль, что я своими опытами измучил больного и довел беднягу до истощения? Неужели вы не догадываетесь, что не по собственному почину жена умершего обратилась к прокурору. Она ведь и говорить толком не умеет и фамилию подписывает с трудом…

— Но вы признались на суде, — возразил председатель, — что больной пострадал по вашей вине.

— Больше того, я утверждал, что лабораторный анализ бесспорен, а ведь у меня могли быть основания в этом сомневаться.

— Почему вы не сказали это суду?

Лозовский улыбнулся и не спеша произнес:

— Я не хотел расстраивать друзей Пузырева.

Председатель покачал головой, взглядом обратился за сочувствием к публике и с видом человека, которого словами не проймешь, сдержанно сказал:

— Ардалион Петрович тут ни при чем, вы напрасно порочите его доброе имя.

— Лично, конечно, он тут ни при чем, я вполне с вами согласен. Он своими руками никогда никому не причинил еще зла.

— Повторяю, — начинал сердиться председатель, неожиданно повышая голос, — профессор Пузырев ни прямо, ни косвенно к вашему делу непричастен.

Семен Семенович почтительно кивнул головой — возможно, и непричастен, но так ли он уверен в этом?

— Вообразите себе такую картину, — встав вполуоборот к публике и президиуму, заговорил Лозовский. — В палате лежит тяжелобольной. Он до того исстрадался, что жизнь ему не мила и смерти он ждет как избавления. В один прекрасный день ему становится вдруг легче и с течением времени все лучше и лучше. Врач от счастья места себе не находит, — вам это состояние хорошо знакомо, и вдруг больного увозят из больницы. Здесь ему не помогут, добрые люди посоветовали выписать, пока не поздно. Больного помещают в прославленную клинику трижды знаменитого профессора Пузырева. Там первым делом отменяют питание сырым мясом. Состояние больного сразу же ухудшается, и он погибает. «Мы не могли ему помочь, — торжественно поясняет жене умершего профессор Пузырев, — его залечили в больнице… Ваше право пожаловаться, пусть отвечают». Сразу же на сцене появляется сотрудница клиники, жалоба составлена, подписана и направлена прокурору… Не слишком ли много несчастных совпадений?

— Почему же вы об этом не сообщили суду? — не унимался председатель.

Голоса в зале утихают, все с интересом ждут ответа. Злочевсксчу не сидится, он встает, перегибается всем телом вперед, ему бы только уловить взгляд Семена Семеновича, как–нибудь внушить ему не отделываться шуткой, ответить серьезно, всю правду.

— Не в моих правилах, — отвечает Лозовский, — ставить в трудное положение ничтожных людей, не в них ведь дело.

— Вы имели бы тогда право призвать к ответу Ардалиона Петровича, пригвоздить его к позорному столбу.

— Не в моих также правилах, — последовал твердый и ясный ответ, — пользоваться средствами моих врагов. У меня свое отношение к людям.

Злочевский поднялся и вышел. Последующее не интересовало его.

8

— Кончились ваши мытарства или еще раз позовут? — участливо спросила Евгения Михайловна Лозовского, едва он появился в дверях.

В тесном кабинете никого, кроме них, не было. Она взяла его за плечи и ласково усадила на стул. Они долго оставались так друг против друга, молчаливые, подавленные недобрым предчувствием. Какие испытания их еще ждут? Или это последние и за ними придет долгожданный покой? Лозовский откинулся на спинку стула, руки его отдыхали на коленях, голова склонилась — все существо его говорило об изнеможении, о жестоком упадке сил.

— Вам было трудно? — участливо спросила она.

— Да, как всегда… Я, кажется, начинаю уставать… Нельзя же так до бесчувствия, — жаловался он, — невольно призадумаешься, куда бы от всего этого бежать. — Он хотел улыбнуться и невольно вздохнул. Казалось, все напряжение от пережитого, весь трепет борьбы против мучительного посягательства на его убеждения, совесть и честь излились в этом вздохе. — Пора бы им оставить меня в покое… Уйдемте отсюда, — решительно вставая, предложил он, — этот климат не для меня.

Они молча оставили больницу, миновали переулок, другой и вышли к станции метро «Серпуховская». Словно сговорившись, они открыли гостеприимную дверь и по эскалатору спустились вниз. Лозовский понемногу начинал приходить в себя, он с интересом разглядывал публику и, заметив старушонку, умудрившуюся вязать на ходу лестницы, весело рассмеялся.

— Вы считаете эту глубину достаточной, чтобы отделаться от климата, который там наверху? — с усмешкой спросил он.

— К сожалению, нет, — совершенно серьезно ответила она, — за спуском обычно следует подъем, и не принято его опасаться.

Он мягко увлек ее к скамейке, сел рядом с ней и сказал:

— Мне не хочется отсюда уходить, посидим немного.

Он жаждал покоя и, как это бывает иной раз, нашел гго на самом неподходящем месте — между линиями поездов на шумной станции.

С инстинктивной чуткостью, столь свойственной ее женской натуре, она верно угадала его состояние и согласилась, что тут действительно удобно и хорошо.

— Мне здесь нравится. Эти скамейки — излюбленное местечко для влюбленных. Пассажирам некогда и нет дела до них, станционные дежурные деликатно их не замечают. Кругом светло, уютно, летом — прохладно, зимой — тепло и недурная вентиляция, — с усмешкой добавила она, ласково глядя на Семена Семеновича. — Почему бы и нам не изобразить из себя влюбленных? Рассказать друг другу нежную историю — свою или чужую… Хотите, я расскажу о себе…

Ей хотелось рассказать нечто важное, давно занимающее ее, и послушать его суждение.

— Я предпочел бы поговорить о чем–нибудь постороннем, — сказал он, — об искусстве или хотя бы о литературе… — Выражение недоумения на ее лице заставило его прервать короткую паузу. — Рассказать, например, милую сказку, предание… Если мне будет позволено, — с шутливой торжественностью проговорил он, — я расскажу сибирскую легенду. Мне рассказал ее старик из племени юкагиров.

Получив ее согласие, Лозовский сел так, чтобы видеть лицо Евгении Михайловны, и, тепло улыбнувшись, словно подбодрив и согрев этим себя и ее, начал:

— Давным–давно, никто года не запомнил, жил на свете охотник, и было ему за двести лет. Истерлись, притупились его зубы, и трудно ему стало жев, ть сырую пищу. Пошел он по свету искать, чем бы вкусным и мягким поживиться. Идет он неделю, месяц, год. Бредет как–то в сумерках лесом — и вдруг перед ним небольшая поляна, на ней дом, из трубы валит густой черный дым. Подошел охотник к крыльцу и видит на лавке скорчившегося юношу. Лицо бледное, глаза ввалились, из слабой груди доносятся хрипы. «Не хочешь ли ты золота, охотник, — спрашивает он, — только счастья оно тебе не принесет». — «Кто от золота отказывается, — отвечает старик, — где оно у тебя?» — «Заходи в дом, там клад тебя дожидается».

Вошел старик в горницу и видит, по стенам развешаны вареная и жареная птица. Так заманчив был их запах и вид, что охотник не сдержался, отведал мягкую пищу, набрал две корзины этого добра и, низко поклонившись, спросил, чем отблагодарить радушного хозяина. «Поздно ты меня об этом спрашиваешь, — ответил тот, — за это золото заплатят жизнью не только ты, но и твои потомки…» Вот когда догадался старый охотник, что перед ним болезнь — родная сестра смерти… Понравилась? — поигрывая, прядью волос, ниспадающей ему на лоб, спросил Лозовский. — Хотел я эту легенду рассказать там, наверху, да не пришлось… Может быть, надо было?

Евгения Михайловна заметила ему, что он слишком громко говорит, на них обращают внимание.

— Не кажется ли вам, что вашей легендой вы окунулись в климат, из которого вы только что сбежали? — Она говорила полушепотом, как бы подсказывая ему, какого тона надо держаться. — Поговорим лучше о другом, хотя бы о любви…