Читаем без скачивания Предел Спасения - Дэн Абнетт

невозможно оценить это по прошествии стольких лет. На Монтаксе, целую жизнь тому назад, он получил лазерное попадание в рот во время боя в джунглях. Медики восстановили нижнюю часть его лица, приделав ему грубую и уродливую челюсть. Кроме разрушения его жизни, это испортило ему прицел. Ларкин знал, что Меррт был прав: на него можно было просто посмотреть, чтобы увидеть, что он знает, что делает. Он просто не мог перевести технику в фактические результаты. Трон знает, он пытался. Меррт потратил годы, пытаясь вновь получить квалификацию снайпера и вернуть свой лонг-лаз.

— Эта поездка – охотничья вечеринка, — сказал Ларкин, делая еще глоток, — поэтому мне нужны лучшие стрелки, которых я смогу заполучить.

— Это не я, — сказал Меррт. — Больше нет.

— Но ты был, Рен.

— Точно.

Ларкин фыркнул.

— Ты знаешь, в чем твоя проблема? — спросил он.

Меррт постучал по челюсти.

— Неа, — произнес Ларкин, и потянулся, чтобы постучать пальцем по макушке Меррта.

— Точно, — сказал Меррт. — Это гн… гн… гн… психологическое.

Челюсть подводила его постоянно. Кроме того, что она была уродливой, она имела тенденцию заклинивать и щелкать, как будто он сражался с нейронными связями, которые медики привязали к ней. При некоторых словах, даже нетрудных, Меррт перемалывал челюстью, как будто он застревал в вербальном зыбучем песке. Становилось хуже, когда он нервничал.

Ларкин не был медиком, но жизнь дала ему некоторую проницательность насчет вещей в голове. Стрессовый фактор предполагал, что это все было не столько из-за физического недостатка челюсти, сколько из-за нервов. Аугметика, особенно массивная, приделанная на поле боя, может делать с вами странные вещи. Рен Меррт, благослови его Император, видел свою проблему, как простую, из-за массивного повреждения. Он был испорчен, следовательно, он больше не мог стрелять. Ларкин видел, что все это было в гораздо более мелком масштабе. Грубые и несовершенные нейроды его аугметики были постоянным напоминанием Меррту, что он был сломан и с дефектом, даже во время того одного, безоблачного, идеального момента выстрела. Он никак не мог добиться полной концентрации. Результат: выстрел испорчен, каждый раз.

Это было догадкой Ларкина. За исключением того, что он не мог это доказать.

И даже если бы он смог, что бы он с этим смог поделать? Заставить их убрать челюсть Меррта?

— Выстрели еще раз, — сказал Ларкин.

— Чтобы ты гн… гн… гн… смог увидеть, как я снова промахнусь?

— Нет, — сказал Ларкин. — Я не смотрю на бутылки на стене. Я наблюдаю за тобой. Стреляй.

В зале, Капельмейстер Еролемев, наконец-то, показал музыкантам остановиться. Настало время им прерваться, уложить свои инструменты, и насладиться предложенными едой и напитками. Два Танитских волынщика на противоположной стороне зала взяли на себя развлечение собравшихся.

Члены оркестра спустились со сцены, некоторые со своими инструментами. Эриш, один из знаменосцев, помогал Элвею снова прикрепить знамя к каркасу его полевого барабана. Эриш был большим парнем, с мощной мускулатурой от переноски тяжелых вещей оркестра. У него была спина и плечи, которые выглядели, как луковица тюльпана. На стационарном параде, он играл на цимбалах. Поблизости, Ри Пердэй, одна из лидеров в духовой секции, с восхищением смотрела на него, пока убирала в кейс свой медный геликон. Горус, который играл на деревянном духовом инструменте, подстраивал его.

— Мне нужно выпить, — сказал Горус. — Я думал, они собираются заставить нас играть всю ночь.

— Не похоже, что они даже, кажется, наслаждались этим, — ответила Пердэй. Она сняла свой высокий, украшенный гребнем, головной убор, и провела рукой по своим волосам.

— Кто? — спросил Эриш, услышав. Он протолкнулся мимо пары оркестрантов с трубами, чтобы присоединиться к ней. — Укажи на лицо, и я разобью его.

— Разобьет, — сказал Горус.

— Кто-нибудь видел, куда ушел Кохран? — спросила Пердэй. — Он весь день выглядел странно.

— Странно? — спросил Горус.

— Как будто он болен.

Оркестрант Пол Кохран был меньше, чем в двух дюжинах метров, когда Ри Пердэй спросила о нем. Он покинул сцену, и побрел в уборную позади зала.

Он был одним из самых молодых оркестрантов, высокий и хорошо сложенный, хорошо выглядящий. Он был особенно красив в бескомпромиссной опрятности своей парадной униформы.

Правда была в том, что Пол Кохран был, фактически, в километре отсюда, плавая в грязном туннеле под фундаментом главного посадочного поля, его белый и раздувшийся труп предоставил первоклассную еду для желеглазых, острозубых обитателей не видящего свет болота.

В уборной, другой Пол Кохран поймал свое отражение в стекле маленького окна, отброшенное лампой. Он смотрел на себя. На мгновение, его лицо зарябило. Последовали влажные щелчки от движения костей, когда он ослабил сконцентрированные усилия, которые поддерживал, и черепной кинез восстановил нормальную структуру его черепа. Совершенно другое лицо посмотрело в ответ.

Он секунду отдохнул, наслаждаясь расслаблением мускулов и потерей напряжения, а затем снова вернул лицо Кохрана с приглушенным, хрящевым щелчком кости.

Гаунт пользовался служебным жильем на противоположной от зала стороне двора. Ночное небо было темным от смога, похожим на запятнанный бархат. В воздухе была резкая нотка от загрязнения.

Он покинул яркий и шумный зал и пошел к своему жилищу.

Дверь была разблокирована. Горела лампа. Белтайн был единственным с ключом, а Гаунт только что видел его в зале.

Он вытащил свой силовой меч. Сталь тихо выскользнула их ножен. Пристально смотря в дверную щель, он не видел никаких признаков вторженца.

Гаунт вошел внутрь, приготовив меч. Он не производил совершенно никаких звуков. Человек не сражался рядом с такими, как Макколл и Лейр все эти годы, чтобы не научится, как двигаться, подобно призраку.

В кабинете было пусто. Или документы на его письменном столе потревожены? Затем, спальня. Гаунт мог чувствовать, что кто-то был там.

Он подошел к двери. Последовал легчайший намек на движение. Его меч наткнулся на защитный блок.

Что-то остановило его. Что-то парировало его меч. Это двигалось быстро и было очень сильным.