Читаем без скачивания Люся, стоп! - Людмила Гурченко

А как появилась первая машина в моей жизни? Это история из жизни нашей «звезды». История только для внутреннего пользования. Переводить и вывозить эту историю за рубеж нельзя. Да и не поверят. 1974 год. После трех ролей — главной в «Старых стенах» и двух больших в «Детях Ванюшина» и «Открытой книге», — у меня собралось личного капитала где-то на треть «Жигулей». А остальное…

Северный Казахстан. Четыре-пять выступлений в день от Бюро пропаганды советского кино. Воспроизвожу все буквально. Пианист — семь рублей пятьдесят копеек. «Звезда» — тридцать два рубля пятьдесят копеек. В школах, коллективах заводов и фабрик выступали днем. Вечером — в кинотеатрах или в филармонии. Огромное снежное поле. В глазах белым-бело. «Мы поедем, мы помчимся на оленях…» Посередине снежного поля — серый бетонный куб с двумя окнами. С противоположной стороны куба окон нет. Там выход. Он же вход. Как туда добираются люди? Кто их привозит? На чем и как? Дороги нет, «…автобусы не ходють». Инструмент? Несколько клавиш просто отсутствует. Басы, середина и высокие оставшиеся звуки дребезжат как три разнополых музыкальных коллектива. Симфонический, духовой и диксиленд. Но духом не падаем. На экране фильм по сказке Шварца «Тень». Ну зачем этим милым людям эзопов язык, который изобретен в дни репрессий и страхов? По-моему, в зале так и не поняли, что артист Даль играет две роли — доброго героя и его же злую тень. А меня вообще не узнали.

Когда я вышла на сцену, люди в зале были удивлены, почему из-за нее остановили фильм. Почему зажглась лампочка, а глаза уже так привыкли к темноте. И вообще, что ей здесь надо? В конце зала раздалось несколько неестественно бурных хлопков. Это учителя, которых прислали в это селение по распределению «работа на селе». Этот концерт-рассказ, подтанцовки, песни, песенки провела с неимоверной отдачей. Когда на сцене с отдачей «до дней последних донца», о! — это обязательно оказывает воздействие на подсознание зрителей. Во всяком случае, к середине концерта — обязательно. У меня в то время было столько любви, столько энергии, столько желания! Такие залы — самая жестокая проверка на то, что же ты такое.

В конце выступления вышла симпатичная казашка. Она мне преподнесла пестрый букет из цветов, сделанных из тонкого пенопласта. Смотришь на букет, и отличить от настоящего нельзя. А взяла в руки, понюхала, — он так щедро был полит цветочным одеколоном, что я громко чихнула. Зал дружно засмеялся. Все в порядке. Приняли.

Много было разных подарков в жизни. Но такого оригинального — никогда. И я могу гордиться, что ни одна из мировых звезд не знает и даже не может себе представить, что такое наши советские, а теперь уже российские кинозвезды. И сегодня мы выступаем в бескрайних заснеженных степях, в серых кубах-клубах, где и улыбаешься, и плачешь, и понимаешь. И восхищаешься. Ну а я что? А я все «людя-ам, людя-ам, людя-ам».

Восемьдесят шесть выступлений по Северному Казахстану. И когда очередь на машину подошла, сесть в белые «Жигули» я уже не могла. Голова кружится, слабость, тупость, безразличие. Водить никто не умеет. Ни Костя, ни я. В кармане три рубля. Надо начинать все заново. Опять зарабатывать на жизнь. Вот такая, дорогие мои зрители-читатели, голая правда. Правда фактов. Мой папа прав: «У гробу карманов нима». Я могу добавить: там и машина не нужна. Жизнь с машиной пошла «чуковней». Но и внутренний разрыв медленно, но происходил. Теперь все поэтапно понимаю. «Обман прошел, очарованье спало».

Когда мы познакомились с Костей, он был Костя Михайлов. Оказалось, что родители жены заставили его взять ее фамилию. Изменить фамилию? А как это? Это фамилия отца! Даже захлебываюсь от мысли изменить фамилию под напором. Почему уступили? И какое такое может быть давление?

Насчет фамилии мой любимый анекдот.

«Приходит мужчина в ЗАГС. 

— Хочу изменить свое имя. 

— А как вас величают? 

— Анатолий Жопов. 

— Хм… ну и как бы вы хотели изменить? 

— Да мне бы на Виктора…»

Давно я знаю этот анекдот. И всегда испытываю уважение к этому Анатолию. Он даже мысли не допустил о смене своей веселой фамилии. Ведь она отцовская. Вот тут я проявила свое давление. И Костя Михайлов стал Костей Купервейсом. Я была довольна.

И как важно, что я вовремя услышала телефонный разговор между мамой Кости и мамой его жены. «Он от вас никуда не выпишется! Понятно?» Только что была обаятельная приветливая женщина, и враз резкие высокие обертоны в голосе. Через много лет таким же голосом мне будет заявлено: «Мы стареем. Мы хотим, чтобы наш сын у нас бывал чаще!»

«Да, конечно, я снимаюсь, уезжаю, пусть ходит к вам когда захочет».

Но почему так вдруг? Жизнь текла мирно и сразу вдруг резкий поворот? Сына уже готовили к новой жизни. Я терпеливо прилаживалась к такого образа отношениям в семье. Как же это далеко от меня. Как космос. Но я видела, как мучительно для Кости было это раздвоение. Ему надо было выбирать и найти выход. Он его нашел. Родители помогли. Я стала жертвой. Это правда. Это так. Пришло другое время.

После того давнего разговора о прописке я опять нажала на ситуацию. И Костя выписался от жены к родителям. Конечно, если бы не тот разговор, все было бы у нас как положено. Но разговор был. И я его помнила всегда. Мне было тридцать семь лет. Каждый сантиметр моей двухкомнатной двадцативосьмиметровой квартиры был полит километрами дорог, кровью, потом и нервами. Из каждой щели стен и потолков звучали мелодии «Пяти минут» и «Хорошего настроения», дай им бог здоровья, счастья и долгих лет звучания. Они, как живые люди, веселили зрителей и вливали в зал свой тонус и энергетику. Прописка московская у него есть. А во всем остальном он будет хозяином. Так оно и было. А через семнадцать с половиной лет он метался в поисках веских причин, «ну, нет же вариантов»…

А могут ли быть причинами раздражение, невнимание, поглощенность в свою роль, когда нет ни времени, ни сил на поцелуи и цирлих-манирлих. Нет ни сил, ни желания. Да, снимаясь, я всю энергетику и страсть оставляла там, на экране. Это моя жизнь. Значит, ему нужен другой объект. Так и случилось.

Трудно довести до отчаяния человека, который за долгие годы и при огромных возможностях не запятнал чести человека рядом. Пусть кинут камень. Не получится.

Однажды, после очередного удивительного семейного поведения, я спросила у Кости: вот если бы мы с тобой поменялись местами, как бы твой папа ко мне отнесся? Трудный вопрос. А еще труднее ответ. Это был долгий взгляд внутрь себя, в детство, в Ереван, где окончил музыкальное училище, и там остались самые сильные воспоминания, военная жизнь в оркестре, краткая женитьба. И вдруг я! Чего тебе там надо, Люся? Ответа не было. Нам обоим было все ясно.