Читаем без скачивания Воспитание феи - Дидье Ковелер

— Нет, нет, только не вы! — кричит она, резко вскакивая.

Ударяется головой о балку, замирает и падает мне на руки.

— Сезар!

Она обмякла, глаза закрыты, голова опущена. Я укладываю ее на землю. Из носа у нее течет струйка крови. Я в испуге похлестываю ее по щекам, щупаю пульс, прикладываю ухо к груди. Сердце бьется нормально — как мне кажется, — но я ведь ничего в этом не смыслю. Если вдруг у нее черепно-мозговая травма, а я понесу ее в машину, то может случиться кровоизлияние в мозг.

Я срываю с пояса мобильник, нажимаю на клавиши, попадая по нужным через раз. Дисплей гаснет до того, как я заканчиваю вводить ПИН. Я не зарядил аккумулятор. Я выбегаю из хижины, зову на помощь. С деревьев поднимаются птицы. Я кричу во всю глотку. Никто не отвечает. Ни малейшего шороха. Утром шел дождь, и никому даже в голову не пришло пойти гулять в лес. Я тщетно пытаюсь уловить хоть какие-то звуки. Тогда я бегу на вершину холма, чтобы разглядеть оттуда извилистую тропу и велосипедную дорожку. Никого. Я кричу, что есть сил, озираясь по сторонам, но отзывается только эхо.

Я возвращаюсь к хижине, осматриваю ее. Пальцы нащупывают огромную шишку. Кровь из носа больше не течет, дыхание ровное, но она все еще без сознания. Я щиплю ее, царапаю, щекочу — никакой реакции. Она в коме. Я наклоняюсь к ее уху, шепчу ласковые слова — вдруг она меня слышит? Ничего, все хорошо, я не желаю ей зла, она отделается простой шишкой, я сейчас поеду за врачом, вернусь через пять минут, здесь, в моем детском убежище ей ничего не грозит.

Я застегиваю до верха ее плащ, смотрю на нее, приглаживаю на щеках пряди, как будто она хочет скрыть ими шрамы. Я со всех ног бегу к машине.

18

Он передо мной. Он улыбается. Он совсем не такой старый, как в Ванкувере. Не такой  старый, как в Иордании. Такой, как в Багдаде, только он улыбается. Его пальцы больше не искривлены. Он играет мелодию, которую я никогда не слышала. Струны его скрипки похожи на нити паутины, издающие самые прекрасные звуки в мире. Что это, рай?

Нет, это он пришел повидать меня; я еще на земле, в хижине. Я не звала его, но его имя написано на всех камнях... Babagaura... Дедушка... Послушай, я во Франции... Я говорю с тобой по-французски... Ответь мне... Что? Нет, продолжай играть. Пожалуйста... Почему ты так смотришь?

В открытую дверь стучат. Дедушка исчезает. Я приподнимаюсь. Его имя больше не написано на камнях. У меня болит бок. Болит голова.

Голос спрашивает, кто я. А потом наступает тишина. Темнота и тишина. А мне становится все лучше и лучше.

19

За десять минут я доехал до деревенского врача. В приемной ждут посетители: молодая пара в шортах, руки перевязаны шарфами, повсюду ссадины — упали с велосипеда. Они целуются, обнимаются, успокаивают друг друга, улыбаются мне, рассказывают. Паника уступает место беспокойству. Если она вдруг умрет, моя жизнь кончена. Попытка изнасилования, преднамеренное убийство, попытка скрыться с места преступления... Перед моими глазами неумолимо разворачивается сценарий. Ингрид. Полиция. Газеты. Рауль...

Мало того, что я потерял жену и сына, я потеряю еще и свободу, и — даже если меня оправдают ввиду отсутствия доказательств — буду виновен в смерти замечательной девушки, над которой тяготел злой рок. Как после этого жить? Да и зачем? Носить траур по всему, что для меня важно, и, как в восемь лет, очутиться в мире серьезных взрослых, которые хотят меня понять, помочь мне, наказать меня для моего же блага, втиснуть в рамки закона, навязать свои правила игры и сломать меня...

Поворачивается дверная ручка. Я слышу, как врач дает своему пациенту последние наставления; через несколько секунд дверь откроется. Влюбленные поднимаются, молодой человек поддерживает девушку, прыгающую на одной ноге. Сейчас решается моя судьба. Попросить их пропустить меня вперед, броситься к врачу, который меня в первый раз видит, потому что он здесь временно, заменяет моего врача, который уехал в отпуск?

Открывается дверь. Я выскакиваю из приемной, бегу через улицу к Соборной площади. Вхожу в мастерскую Роберто, моего механика, и прошу у него мобильник. Видя, в каком я состоянии, он решает, что я попал в аварию. Я отвечаю «нет», выхватываю у него телефон, как только он вводит ПИН, обещаю вернуть мобильник как можно быстрее и бегу к машине.

Трогаясь, я набираю номер САМЮ,[9] объясняю, что произошло, куда нужно ехать, оставляю номер телефона, чтобы санитары позвонили мне от перекрестка Четырех Дубов: я выйду им навстречу. Я снова мчусь через лес, моля всех богов спасти маленькую девушку из Ирака и пощадить мою семью.

Когда я добегаю, весь запыхавшийся, я слышу голос. Она ласково говорит с кем-то, с трудом переводя дыхание, произнося слова чуть-чуть медленней, чем обычно, однако фразы строит так, как всегда. Я счастлив, я мысленно благодарю все силы, которым только что молился, уже собираюсь зайти в хижину — и застываю на месте.

20

В начале я почувствовала на лице его дыхание, а потом его пальцы коснулись моих волос. Он раздвигает пряди. Дотрагивается до щеки. Испускает победный возглас.

Я пытаюсь открыть глаза. Веки невероятно тяжелые, мне трудно удерживать их на весу, и больно от мерцающих пятен света.

— Ты как? Не двигайся, я не сделаю тебе ничего дурного.

Детский голос. Я слышу свои собственные слова:

— Где я?

— На Земле.

— Мы знакомы?

— Я тебя узнал. У тебя отметина.

— Отметина?

— Царапина. Отметина фей. Но ты ничего не помнишь, так и должно быть. У тебя азмения... Амнексия...

Я приподнимаюсь на локте. Голова кружиться, но цветные пятна потихоньку исчезают. Ему лет семь-восемь, может, и меньше, совсем еще ребенок. Он нервничает и никак не может выговорить трудное слово, стоя рядом со мной на коленях:

— Амзения... Азме...

— Амнезия?

— Ага! Точно!! — радостно кричит он, сверкая глазами из-за круглых очков. — Ну, то есть ты потеряла память. Ты ведь потеряла память?

В его голосе столько надежды, что я киваю. Он, успокоившись, повторяет, что это нормально. Воспоминания понемногу возвращаются, развеивая невероятное ощущение нежности, словно чудесный сон, настроение которого сохранилось, а сюжет забыт.

— Я сейчас тебе все объясню: ты — фея. Но ты об этом забыла, и я должен перезарядить твои батарейки, переактивизировать твою силу.

Я автоматически поправляю его, говорю, что надо сказать «реактивировать», а потом просто слушаю его слова, не обращая внимания на то, как он их произносит. Он спрашивает, как меня зовут, и тут же раздраженно щелкает пальцами:

— Нет, я и правда дурак — ты же все забыла! Ничего. Меня зовут Рауль Аймон д'Арбу, а когда я вырасту, будут называть «виконт де Валенсоль». О феях мне рассказал папа. Не мой папа, у которого такая же фамилия, как меня, тот умер — нет, мой настоящий папа. Он придумывает игрушки, он сделал Деда Мороза. Но на самом деле Деда Мороза не существует: это младенец Иисус. Он наряжается, чтобы дарить подарки даже тем детям, которые в Него не верят. Ты поняла? Повтори.

Я повинуюсь, чувствуя, как пересохло горло, и спрашиваю, откуда его папа знает фей.

— Они ему подсказывают, как сочинять игрушки! Ведь ты не просто так знаешь про тайную хижину. Все сходится?!

— Ну, не совсем.

— Ничего. После того, как вы, феи, исполните желания, вы забываете, кто вы такие, и вас нужно подзаряживать.

— В смысле «подзаряжать», да?

— Не знаю.

— А как зовут твоего папу?

— Николя Рокель. Он симпатичный, очень высокий, он был немножечко толстый, но теперь похудел, потому что мама его разлюбила.

Я сгибаю ногу. Он помогает мне подняться, советуя быть внимательней. Меня шатает, и я на ощупь ищу скамейку.

— А почему ты думаешь, что я фея?

— У тебя на щеках отметины, я же говорил! И потом, я тебя звал.

— Ты меня звал?

— Ага, все время: когда молился, когда разговаривал с деревьями, в Интернете, у Людовика... Людовика Сарра, моего лучшего друга. Знаешь его?

— Нет.

— Все равно, ты — моя, я тебя первым нашел: сначала исполни мои желания. Да он и не верит в фей. Дурак, — добавляет мальчик, хихикая.

Я снова прикрываю щеки волосами.

— Это тебе папа сказал об отметинах?

— А я бы и без него тебя узнал.

— Как?

— Ты не похожа на других.

— Правда? А чем я от них отличаюсь?

— Всем. У тебя маленькая грудь, ты добрая, не носишь высокие каблуки, и ты маленького роста. Чтобы тебя никто не заметил. Как русские шпионы. Они тоже не знают, кто они такие на самом деле, а потом, в один прекрасный день, им рассказывают это, и они выполняют здание. Ну ладно, тебе это все равно неинтересно. Ты должна исполнить три моих желания.

— Почему три?

— Потому что три. Не спорь: сделаешь то, что я скажу, и снова обретешь волшебную силу.

— Как ты здесь очутился? Тебя папа привез?