Читаем без скачивания Москвичи и черкесы - Е. Хамар-Дабанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Хорошо, что так кончилось, а если б у вас убили несколько казаков, чем бы оправдались?
– Я не возвратился бы живым, заставил бы себя изрубить. Сделайте милость, Александр Петрович, узнайте, как кордонный начальник представит об этом деле?
– Стоит ли того! Пускай пишут, что хотят.
– Убедительно прошу вас, сделайте эту милость! Ведь захотите – все узнаете.
– Пожалуй, постараюсь.
Пшемаф взял ручонку Айшаты и сказал: «Напомни, джана [28], Искендеру». Девочка приветливо улыбнулась, кивнув головкою; потом стала перебирать усы Александра.
Никого не было в комнате Пустогородова, когда вошел печально отец Иов. Несколько раз уже приходил он к приятелю, но тот все еще спал. Старец крепко пожал руку Александру и сказал:
– Я пришел к вам на всю ночь; все заснут, некому будет о вас побеспокоиться.
– Как некому? – воскликнул из-за двери кабардинец, – а я!
– Благодарю вас, Пшемаф! – отвечал Александр. – Нет, ступайте спать, вы устали, проведя всю ночь на коне – вам нужен отдых.
– Ничуть не устал! Я выспался верхом, едучи обратно из аула, и даже видел чудесный сон.
– Хорошо! Однако ступайте-ка домой, завтра же милости просим опять ко мне.
– Ну так прощайте! – сказал Пшемаф и вышел с Николашей.
Александр Петрович кликнул слугу и спросил, много ли должны в лавку. На ответ «более двухсот рублей» он приказал забрать еще нужной провизии рублей на сто и на следующий день велеть лавочнику явиться к нему. Слуга вышел.
– Славно надую армянина, – сказал, улыбаясь, Александр священнику, – он будет думать, что я зову его получить деньги, а я отопрусь от долга.
– Возьмите у меня денег, если вам нужно, – возразил священник, – между нами, кажется, расчетов не бывало.
– Благодарю вас, я не нуждаюсь в деньгах – это дело совсем другого рода.
Свет огня беспокоил раненого. Он просил позволения у отца Иова поставить ночник вместо свечей.
Когда тело слабеет, обыкновенно упадает и дух – это случилось и с Александром, душа которого была закалена опытом. Жар, всегдашний сопутник ран, томил его; тусклое освещение комнаты, оставляя предметы в полумраке, – все вместе ввергло больного в уныние.
– Вот, Иов Семеныч! – сказал он, тяжело вздыхая, – желал я быть ранен, воображал, что острые страдания заставят меня наконец, так сказать, ощутить жизнь, пробудят к чувству хотя чисто физическому. Ничего не бывало! Боли нет, лишь одна несносная, неодолимая тоска меня терзает. Как все надоело мне! Как скучно! Зачем не убили меня?
– Бог с вами, Александр Петрович! Что за малодушие? Впервые я вижу вас в таком виде! Ужели вы таили в себе безнадежность?
– К чему показывать ее? В чьей душе отзовется она? Кому какая надобность знать о ней? Разве для того только, чтобы подарить меня притворным сожалением? Но я предпочту ненависть даже искренней жалости.
– Верю! Быть может, письмо бабушки родило в вас такие отчаянные мысли? Конечно, тяжело убедиться в недоброжелательстве матери! Но поможете ли вы этому малодушием?
– Отец Иов! Выслушайте меня: давно уже я отчужден от своего семейства, от родины – я один в мире! Доказательством может служить брат мой. Вот он здесь, я не имею причин не любить его, потому что почти не знаю его; между тем я не нахожу, о чем с ним говорить. Иные чувства, иные мысли, иные привычки, иной круг людей расторгли все связи между нами – это неоспоримая истина; но не я в том виноват! Судьба, одна судьба всему виною! Она отчуждила меня, оторвала от всего, с чем на мгновение сроднила.
– Нет, не судьба, а рана и потеря крови причиною, что вы в дурном расположении духа.
– Да, рана заставила меня убедиться более, чем когда-нибудь, в справедливости моих суждений. Возьмите всю жизнь мою: рожденный с пылкою душою, едва расцвел я, как увлеченный легкомыслием, попал под правосудие законов и был низвержен в низшие ступени общественного быта. Впоследствии времени семейные огорчения охладили во мне чувства к ближнему. С восторгом понесся я в бои, надеясь, что сильные ощущения и опасности пробудят мою нравственную усыпленность и честолюбие будет целью бытия. Не ошибся я – опасности занимали меня мгновенно. Но и к ним я привык, сделался равнодушен к опасностям; честолюбие немного долее жило во мне, и оно затихло после часто обманутых надежд. Сначала я чувствовал неизъяснимое омерзение к трупам, остающимся после битвы; по крайней мере ощущал хотя неприятное чувство. Скоро я так свыкся с ними, что мог есть над трупами, употребляя их вместо стола или камня, садился на них, клал их в изголовье, когда спал. Нередко даже завидовал спокойствию, изображавшемуся на лицах убитых. «Ужели утрачены для меня все чувства?» – подумал я; люди влюбляются и счастливы! Я предался всей силой страсти к одной женщине, был минутно счастлив ее привязанностью, но убедился, что такое счастье неразлучно с грустью; но прошла и любовь, – что же стало из меня? Я седой старик с кипящей кровью, с горячею душою, без страстей, без любви, без ненависти к людям, старик, которому все наскучило, ничто не мило и который убежден, что никому не нужен.
– Но совесть должна успокоить вас: вы превозмогли много бедствий и остались нравственно безукоризненны – это великий подвиг!
– Конечно, можно почитать подвигом, что я не сделался мерзавцем! – отвечал, презрительно улыбаясь, Александр.
Отец Иов дал другой оборот мыслям своего приятеля, рассказавши ему какую-то повесть.
Разговор друзей и повествование отца Иова длились долго за полночь. Пустогородов напрасно упрашивал отца Иова идти к себе домой; добрый священник провел всю ночь возле раненого и только к рассвету отправился служить заутреню.
Александр долгое время не мог сомкнуть глаз; наконец сон овладел им. Николаши всю ночь не было дома.
IV
Сновидение черкеса
The spirits were in neuter space, before
The gate of heaven$ like eastern thresholds is
The place where death`s grand cause is argued o`er
And souls dispatched to that world or to this.
Byron. The vision of Gudgment [29]
Покуда Пшемаф и Николаша сидели вместе, в ожидании посланного ими искать по станице казачек, последний, не зная, какой завести разговор с молодым черкесом, спросил о его сне при возврате с тревоги на Кубани.
Пшемаф закурил трубку и
