Читаем без скачивания Стихотворения (1809-1821) - Константин Батюшков

Печальны чибисы, умильны перепелки.

Не станут пастухи играть в свои свирелки,

Любовь и дружество - погибнет всё с тоски!

4 августа 1809

ЭПИТАФИЯ

Не нужны надписи для камня моего,

Пишите просто здесь: он был, и нет его!

Конец ноября 1809

ВИДЕНИЕ НА БЕРЕГАХ ЛЕТЫ

Вчера, Бобровым утомленный,

Я спал и видел странный сон!

Как будто светлый Аполлон,

За что, не знаю, прегневленный,

Поэтам нашим смерть изрек;

Изрек - и все упали мертвы,

Невинны Аполлона жертвы!

Иной из них окончил век,

Сидя на чердаке высоком

В издранном шлафроке широком,

Наг, голоден и утомлен

Упрямой рифмой к светлу небу.

Другой, в Цитеру пренесен,

Красу, умильную как Гебу,

Хотел для нас насильно... петь

И пал без чувств в конце эклоги;

Везде, о милосерды боги!

Везде пирует алчна смерть,

Косою острой быстро машет,

Богату ниву аду пашет

И губит Фебовых детей,

Как ветр осенний злак полей!

Меж тем в Элизии священном,

Лавровым лесом осененном,

Под шумом Касталийских вод,

Певцов нечаянный приход

Узнал почтенный Ломоносов,

Херасков, честь и слава россов,

Самолюбивый Фебов сын,

Насмешник, грозный бич пороков,

Замысловатый Сумароков

И, Мельпомены друг, Княжнин.

И ты сидел в толпе избранной,

Стыдливой грацией венчанный,

Певец прелестныя мечты,

Между Психеи* легкокрылой

И бога нежной красоты;

И ты там был, наездник хилой

Строптива девственниц седла,

Трудолюбивый, как пчела,

Отец стихов "Тилемахиды";

И ты, что сотворил обиды

Венере девственной, Барков!

И ты, о мой певец незлобный,

Хемницер, в баснях бесподобный!

Все, словом, коих бог певцов

Венчал бессмертия лучами,

Сидели там олив в тени,

Обнявшись с прежними врагами;

Но спорили еще они

О том, о сем - и не без шума

(И в рае, думаю, у нас

У всякого своя есть дума,

Рассудок свой, и вкус, и глаз).

Садились все за пир богатый,

Как вдруг Майинин сын крылатый,

Ниссланный вышним божеством,

Сказал сидящим за столом:

"Сюда, на берег тихой Леты,

Бредут покойные поэты;

Они в реке сей погрузят

Себя и вместе юных чад.

Здесь опыт будет правосудный:

Стихи и проза безрассудны

Потонут вмиг: так Феб судил!"

Сказал Эрмий - и силой крыл

От ада к небу воспарил.

"Ага! - Фонвизин молвил братьям,

Здесь будет встреча не по платьям,

Но по заслугам и уму".

"Да много ли, - в ответ ему

Кричал, смеяся, Сумароков,

Певцов найдется без пороков?

Поглотит Леты всех струя,

Поглотит всех, иль я не я!"

"Посмотрим, - продолжал вполгласа

Поэт, проклятый от Парнаса,

Егда прийдут..." Но вот они,

Подобно как в осенни дни

Поблеклы листия древесны,

Что буря в долах разнесла**,

Так теням сим не весть числа!

Идут толпой в ущелья тесны,

К реке забвения стихов,

Идут под бременем трудов;

Безгласны, бледны, приступают,

Любезных детищей купают...

И более не зрят в волнах!

Но тут Минос, певцам на страх,

Старик угрюмый и курносый,

Чинит расправу и вопросы:

"Кто ты, вещай?" - "Я тот поэт,

По счастью очень плодовитый

(Был тени маленькой ответ),

Я тот, венками роз увитый

Поэт-философ-педагог,

Который задушил Вергилья,

Окоротил Алкею крылья.

Я здесь! Сего бо хощет бог

И долг священныя природы..."***

- "Кто ж ты, болтун?" - "Я... Верзляков!"

- "Ступай и окунися в воды!"

- "Иду... во мне вся мерзнет кровь...

Душа... всего... душа природы,

Спаси... спаси меня, любовь!

Авось..." - "Нет, нет, болтун несчастный,

Довольно я с тобою выл!"

Сказал ему Эрот прекрасный,

Который тут с Психеей был.

"Ступай!" - Пошел, - и нет педанта.

"Кто ты?" - спросил допросчик тень,

Несущу связку фолианта.

"Увы, я целу ночь и день

Писал, пишу и вечно буду

Писать... все прозой, без еров.

Невинен я. На эту груду

Смотри, здесь тысячи листов,

Священной пылию покрытых,

Печатью мелкою убитых,

И нет ера ни одного.

Да, я!.." - "Скорей купать его!"

Но тут явились лица новы

Из белокаменной Москвы.

Какие странные обновы!

От самых ног до головы

Обшиты платья их листами.

Где прозой детской и стихами

Иной кладбище, мавзолей,

Другой журнал души своей,

Другой Меланию, Зюльмису,

Луну, Веспера, голубков,

Глафиру, Хлою, Милитрису,

Баранов, кошек и котов****

Воспел в стихах своих унылых

На всякий лад для женщин милых

(О, век железный!..). А оне

Не только въяве, но во сне

Поэтов не видали бедных.

Из этих лиц уныло-бледных

Один, причесанный в тупей,

Поэт присяжный, князь вралей,

На суд явил творенья новы.

"Кто ты?" - "Увы, я пастушок,

Вздыхатель, завсегда готовый;

Вот мой венок и посошок,

Вот мой букет цветов тафтяных,

Вот список всех красот упрямых,

Которыми дышал и жил,

Которым я насильно мил.

Вот мой баран, моя Аглая",

Сказал и, тягостно зевая,

Спросонья в Лету поскользнул!

"Уф! я устал, подайте стул,

Позвольте мне, я очень славен.

Бессмертен я, пока забавен".

- "Кто ж ты?" - "Я русский и поэт.

Бегом бегу, лечу за славой,

Мне враг чужой рассудок здравой.

Для русских прав мой толк кривой,

И в том клянусь моей сумой".

- "Да кто же ты?" - "Жан-Жак я Русский,

Расин и Юнг, и Локк я русский,

Три драмы русских сочинил

Для русских; нет уж боле сил

Писать для русских драмы слезны;

Труды мои все бесполезны!

Вина тому - разврат умов".

Сказал - в реку! и был таков!

Тут Сафы русские печальны,

Как бабки наши повивальны,

Несли расплаканных детей.

Одна - прости бог эту даму!

Несла уродливую драму,

Позор для ада и мужей,

У коих сочиняют жены.

"Вот мой Густав, герой влюбленный..."

- "Ага! - судья певице сей,

Названья этого довольно:

Сударыня! мне очень больно,

Что вы, забыв последний стыд,

Убили драмою Густава.

В реку, в реку!" О, жалкий вид!

О, тщетная поэтов слава!

Исчезла Сафо наших дней

С печальной драмою своей;

Потом и две другие дамы,

На дам живые эпиграммы,

Нырнули в глубь туманных вод.

"Кто ты?" - "Я - виноносный гений.

Поэмы три да сотню од,

Где всюду ночь, где всюду тени,

Где роща ржуща ружий ржот*****,

Писал с заказу Глазунова

Всегда на срок... Что вижу я?

Здесь реет между вод ладья,

А там, в разрывах черна крова,

Урания - душа сих сфер

И все титаны ледовиты,

Прозрачной мангией покрыты,

Слезят!" - Иссякнул изувер

От взора пламенной Эгиды.

Один отец "Тилемахиды"

Слова сии умел понять.

На том брегу реки забвенья

Стояли тени в изумленье

От речи сей: "Изволь купать

Себя и всех своих уродов",

Сказал, не слушая доводов,

Угрюмый ада судия.

"Да всех поглотит вас струя!.."

Но вдруг на адский берег дикий

Призрак чудесный и великий

В обширном дедовском возке

Тихонько тянется к реке.

Наместо клячей запряженны,

Там люди в хомуты вложенны

И тянут кое-как, гужом!

За ним, как в осень трутни праздны,

Крылатым в воздухе полком

Летят толпою тени разны

И там и сям. По слову: "Стой!"

Кивнула бледна тень главой

И вышла с кашлем из повозки.

"Кто ты? - спросил ее Минос,

И кто сии?" - на сей вопрос:

"Мы все с Невы поэты росски",

Сказала тень. - "Но кто сии

Несчастны, в клячей превращенны?"

- "Сочлены юные мои,

Любовью к славе вдохновенны,

Они Пожарского поют

И топят старца Гермогена,

Их мысль на небеса вперенна,

Слова ж из Библии берут;

Стихи их хоть немного жестки,

Но истинно варяго-росски".

- "Да кто тысам?" - "Я также член;

Кургановым писать учен;

Известен стал не пустяками,

Терпеньем, потом и трудами;

Аз есмь зело Славенофил",

Сказал и пролог растворил.

При слове сем в блаженной сени

Поэтов приподнялись тени;

Певец любовныя езды

Осклабил взор усмешкой блудной

И рек: "О муж, умом не скудный!

Обретший редки красоты

И смысл в моей "Деидамии",

Се ты! се ты!.." - "Слова пустые", - .

Угрюмый судия сказал

И в Лету путь им показал.

К реке подвинулись толпою,

Ныряли всячески в водах;

Тот книжку потопил в струях,