Читаем без скачивания Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой - Инна Лиснянская

‹…› Сейчас так все погано. ООН осуждает Израиль за депортацию 4-х арабов, а в Армении льется и льется при депортации кровь. ‹…› Как им не стыдно, увидели 4-х депортированных преступников и не хотят увидеть тысячу депортированных армян, и походя убитых и изнасилованных детей, женщин. А старики – это же просто ужас. Была здесь конференция, посвященная Сахарову. Боннэр[78] прислала нам билеты на все, но мы, т. е. в данном случае Семен, нашел в себе силы только на открытие Мемориала и на открытие в консерватории. Елена Боннэр и приехавший на конференцию Юрий Орлов давали жизни! Вернее, не давали – сидящему в ложе Михаилу Горбачеву. Больше ничего нового. Но сейчас отсутствие нового – тоже радость. ‹…›

43. И. Лиснянская – Е. Макаровой

Июнь 1991

Милая моя Леночка, солнышко мое! Получила позавчера от Рыбакова твое письмо и подарки. Большое тебе спасибо, несмотря на мои 60 кг 50-й на меня в самый раз. Дождусь жары и буду щеголять. Но это все так, для затравки разговора. Леночка, поверь мне, тревог за свою судьбу у меня начисто нет, все мои мысли и чувства обращены к твоей жизни, к твоей душе. ‹…› Я каждый день считаю со времени вашего отъезда, я тоже без тебя чувствую себя сиротой, в особенности остро после ухода мамы. Но ведь надо жить вопреки всем препонам и набираться для этого сил, зная, что впредь от детей нельзя ждать той поддержки, которую можно получить от родителей. Таков закон. Ты явилась исключением из правил. Мне кажется, что такой верной дочери ни у кого нет. ‹…›

У меня на столе стоят розы. Они уже старые, но стойко держатся, а другие совсем молоды, и им еще невдомек, с какой старательностью надо держаться. Слава Богу, наша жизнь – не жизнь цветка, куда долговечней, но и не жизнь оливы. ‹…›

44. Е. Макарова – И. Лиснянской

7 июня 1991

Дорогая мамочка! ‹…› Я очень занята все это время, кроме того, работаю с эфиопскими детьми, которые все похожи на Пушкина, детей много, у меня изумительный переводчик с амхарского языка, медбрат из Аддис-Абебы, который знает английский, что редкость среди этих крестьянских еврейских эфиопов, он здорово умеет передавать им мои просьбы или задания, это все страшно интересно, кроме как через рисунок я не могла бы понять ментальность этих новых жителей нашей страны. Еще одна тема для исследования… Мой журнал о книгах Израиля съедает дни – интервью, встречи, поездки с фотографом, утомительно, но все же очень интересно.

‹…› Похоже, я улетаю на 5 дней в Японию, в Токио, с 25 июня по 1–2 июля. В качестве консультанта по Терезину.

45. Е. Макарова – И. Лиснянской

Июнь 1991

Мамуля, пишу тебе сразу после нашего разговора. Как странно мне всегда звонить именно в Переделкино, с этим местом столько связано общих воспоминаний, особенно осенних, с пожухлой травой, грибами, дождями, Пастернаком под тремя соснами. А у меня в окне Иерусалим, горы на горизонте, охваченные сухим жаром, люди, идущие из синагоги. Теперь они входят в литературу, теперь они для меня – люди Агнона, А. Б. Иегошуа, Амоса Оза[79], – я узнаю их, они стали персонажны. Таков результат моих чтений и бесед с классиками. За эти два месяца, кроме остальных работ, я занималась ивритской литературой. Материал уже собран, думаю, интересно было бы выпустить отдельную книжку, может быть, с переводчиком Виктором Радуцким[80] подготовим ее для Москвы. Это – не болтология, это мыслители наши сегодняшние, те, кто отваживается говорить и писать на языке Пророков. У меня была потрясающая встреча с поэтом Карми, он же исследователь и переводчик с иврита на английский поэзии с древних времен до наших дней. Его знают во всем мире, он такой еврейский Набоков, скептичный, образованный, тонкий. Меня потрясло то, что он смог за полтора часа нашей беседы очертить картину странствий ивритской поэзии по миру, дать мне общее представление о тысячелетней истории поэзии. Все это хорошо бы опубликовать, в мой журнал войдет десятая часть статей (я делаю их по разговорам, не люблю жанра «интервью»).

‹…› Я пишу тебе и папе очень часто, надеюсь, эти письма в конце концов находятся. Письма вам – единственное, что пишу. Да и то в них трудно собраться с мысле-чувствами. Сейчас, пока наливала Маньке чай и выбирала ей книгу для чтения («Детские годы Багрова-внука»), опять встало в памяти Переделкино, потом поле Красновидова, потом Новый Иерусалим, – и словно нечего сказать об этом всем, или оно, это все, оттеснено и вынесено на задворки души, – картины, но уж не голоса. Прошлое перестало разговаривать со мной, оно не умерло, а застыло в виде магмы.

‹…› Нас с Фридл занесло в Японию. Интересно. Все, что она со мной вытворяет, – из области мистики, хотя любой отрицатель мистики может перевести наши приключения в причинно-следственный ряд.

‹…› Пришел Виктор Радуцкий – переводить мне, неграмотной, поэта Иехуду Амихая, тутошнего классика, которого я очень плохо записала, технически, надеюсь. Виктор передает тебе привет, он читал твои последние стихи в «Знамени» и привез журнал в Иерусалим. Так что наше Гило тебя читает вовсю. ‹…› В 8-м номере «Знамени» будет роман Амоса Оза в его переводе, прочтите, я еще не читала, но думаю, это очень должно быть интересно. Виктор переводит добротно, высокий уровень. У Амоса Оза я читала только один рассказ, который не дал представления о его прозе в целом. То, что он говорит, чрезвычайно любопытно. Читала его эссе в журнале «Континент». Все, мои дорогие. Очень по вас скучаю, на дне рождения весело пейте за меня, ибо я буду уже вблизи горы Фудзиямы, которой мы с Басе посвятили немало выдающихся хокку. ‹…›

46. И. Лиснянская – Е. Макаровой

Июнь 1991

Доченька! Получила, приехав с дачи на день, сразу 2 твоих письма. Одно еще до Японии, другое после твоего звонка в Переделкино. Оба письма чудные, ясные, толковые жизненно. Действительно, о старости надо думать загодя, хотя дай Бог тебе и через 30 лет быть такой красавицей, умницей. Перед всеми тобою хвастаю, как моя мама в последние годы – мной. ‹…› В одном из писем ты правильно почувствовала, что мне неможется. Но уже все позади. У меня вышел сигнал книги (Сов[етский] пис[атель])[81]. Думаю, что через месяц-полтора появится в магазинах. Я сильно пересмотрела свои поэтические результаты и возможности и пришла к стойкому выводу – в русской поэзии я букашка. Наверное, именно я глупо прожила свою жизнь, без пользы хоть кому-нибудь. Мне бы было сверхрадостно быть хотя бы тенью Сумарокова. И то, что ты встречаешь ивритских поэтов масштаба Сумарокова, а тем более Державина, – это большое, непомерное счастье не только для тебя, а для всего Израиля. Только вчера написала два стихотворения, надиктованные тоской по вас. Но тетрадочку с собой не взяла и помню всего три строки, нет две.

Где Вы, мои дети?В этот час ночнойЛовит меня в сетиДождик затяжной.

Тут я что-то переврала в строке о сетях, в Манькиной тетради лучше, чем здесь, эта строчка. Если вдруг поднапрягусь, может быть, вспомню и второй триптих. Однако это все непрофессиональная семейная ерунда. ‹…› Вчера плюнула на все и написала эти вирши. Все-таки вспомнила один триптих.

Триптих дождя

Дождь сегодня прытокНа семи холмах,Душевный преизбытокСхороню в стихах.

О том, что очень больноК разлуке привыкать,Свете мой настольный,Позолоти тетрадь!

Так гадалкам рукуЛюди золотят,Когда печаль-разлукуОхладить хотят.

Где вы, мои дети?!В этот час ночнойМне расставил сетиДождик затяжной.

Дождь – ловец, а я добыча.… забыла строчкуНикого уже не клича,Наглоталась сонного.

И сегодня мне приснитсяМоре Средиземное,И субботняя седмицаИ вино отменное,

И короткое свиданье,С дочкой-эмигранткою,И волшебное сияньеНад ее тетрадкою.

Дождь: это сильный Вавилон,Я – его пленница.Если дождит с четырех сторон,Жизнь не изменится.

И поздновато ее менятьРечью рассеянья.Связана с почвой грешная мать,Словно растение[82].

Леночка, не суди строго, это просто чувствоизлияние, а не стихи. Вот еще перепишу два, какие помню, июньские, майские.

Что прошло, того и нет,Я отпела то, что было,Стала облаком могила,Где посеян звездный цвет.

Ну а то, что есть, – то естьНа земле настолько близко,Что от ангела записка –Мне острастка, а не весть.

Ну а то, что там, вдали,Мне и ясно, и понятно:Солью слезной сводит пятнаМатерь Божия с земли.

Спи, мой ангел, спи мой Авель!На дворе играют детиВ жертвы-палачи.Кто тебя так искровавил?Вижу кровушку при светеТрепетной свечи.

Спи, мой ангел, спи мой Авель!Ты с начальных дней прообразУбиенных без вины –Тех, которых ты возглавил.Слышу я твой кроткий голосИз-под глубины.

Спи, мой ангел, спи мой Авель![83]

47. Е. Макарова – И. Лиснянской